Хорошие солдаты - Дэвид Финкель

В толпе был человек в кепке с надписью: «Спасите Дарфур».[9]

В толпе был человек в футболке с изображением Ганди.

В толпе был человек, раздававший листовки, озаглавленные: «Пролетарская революция», он разговаривал с молодой женщиной, у которой на лбу красовалась радужная надпись: МИР, убеждая ее, что это не зряшная трата времени, что повсеместно люди «увидят эту демонстрацию и поймут, что не все поддерживают Буша».

— Увидят? — переспросила женщина.

— Обязательно увидят, — заверил ее мужчина. — По телевизору. По Интернету. Во всем мире ее увидят.

В Рустамии, однако, ужин был окончен, солдаты вставали, убирали остатки еды с подносов и уходили из столовой, не задерживаясь, чтобы посмотреть на ветерана иракской войны, который в прошлом был таким же, как они, а теперь стоял в Вашингтоне перед микрофоном.

— Идите с нами! Отдайте вместе с нами дань погибшим! — призывал он, стремясь к тому, чтобы для каждого из 3800 убитых, включая Каджимата, Гайдоса, Пейна, Крейга, Кроу, Харрелсона, Марри, Лейна и Шелтона, нашелся желающий в него воплотиться. Затем он проинструктировал участников, сказав, что надо делать у Капитолия: — Как услышите сирену воздушной тревоги — сразу умирайте.

В Рустамии выходили на маршруты вечерние патрули. В Вашингтоне близилось время умереть. Протестующие плечом к плечу встали поперек Пенсильвания-авеню, между парком и Белым домом, готовые двинуться к Капитолию. Некоторые пели. Некоторые скандировали лозунги. У большинства были плакаты. Некоторые несли американские флаги. Барабанщики продолжали барабанить. Лозунги звучали все громче и громче. И тут внезапный порыв ветра поднял в воздух пыль и опавшие листья из парка. На мгновение вокруг стало так мутно, что это напомнило пыльную бурю в Рустамии, когда «поющий ковбой» в считаные секунды покрылся пылью с ног до головы. Но, конечно, сейчас было не то. Воздух быстро очистился, листва вновь опустилась на землю, и одна из протестующих, которая совсем скоро должна была «умереть», чтобы отдать дань погибшим, подняла лицо к солнцу.

— Какое великолепие! — восхитилась она.

Может быть, ясное небо способно иногда перемещаться на восток в неизменном виде, даже через океаны и зоны боевых действий; так или иначе, неделю спустя великолепное небо над Вашингтоном стало небом над Рустамией. На календаре было 22 сентября, после демонстрации протеста прошла неделя, а после середины срока пребывания 2-16 в Ираке — два дня, и в этот день, лучший за изрядный период, приехал Дэвид Петреус. Посещая войска при любой возможности, он в конце концов добрался туда, куда никто не добирался. То, что визит состоится, было официально подтверждено только накануне вечером, но гостя принимали так, будто накрытый стол ждал его уже годы.

— Валяйте, Ральф, — сказал Петреус, и, набрав в грудь воздуху, Козларич начал говорить. Генерал, который загипнотизировал Вашингтон, сидел сейчас плечом к плечу с ним, в считаных дюймах, и Козларич очень многое хотел ему сказать — не о плохих днях, а о достижениях батальона. Один из уроков, которые он хорошо усвоил, служа на командной должности, состоял в следующем: важно знать, каких тем не стоит затрагивать. Не стоило, к примеру, описывать лица троих умирающих после атаки на колонну 4 сентября, рассказывать, как Шелтон раз за разом спрашивал: «Я буду жить?.. Я буду жить?», упоминать про сюрреалистические поиски на дороге оторванных конечностей. На свой лад, располагая своей собственной емкостью для плохих новостей, Петреус был в курсе таких подробностей. Каждый солдат, каждый военный, выходивший за территорию базы, был в курсе таких подробностей, поэтому разумнее было на них не останавливаться. Подобным же образом, выступая несколькими днями раньше по радио «Мир 106 FM», Козларич, когда Мухаммед начал интервью с вопроса: «Сэр, не могли бы вы рассказать слушателям о ваших текущих операциях?», отозвался голосом полным энтузиазма: «С удовольствием», как будто не погибли совсем недавно трое его солдат, как будто к нему на следующий день тихонько не подошел один из работавших на базе консультантов по психогигиене и не спросил, нормально ли он себя чувствует. «За прошедшую неделю впервые с начала марта в зоне нашей ответственности противник абсолютно ничего не предпринял, — продолжил Козларич. — С этим я хотел бы прямо сейчас поздравить жителей Камалии, Федалии, Машталя и Аль-Амина: работа по укреплению их безопасности дала результат».

Примерно так же он начал и свой доклад Петреусу, рассказывая ему о районе, который он поздравил с тем, что там целых семь дней подряд никто не пытался убить его и его солдат.

Он сообщил ему, что прекращение огня, объявленное в конце августа религиозным радикалом Муктадой аль-Садром, здесь мало что значит из-за действий тех боевиков, живущих в Камалии и Федалии, что не подчиняются руководству Джаиш-аль-Махди и пользуются поддержкой Ирана. Он рассказал, как его подчиненные выслеживали этих боевиков с помощью технологий тайного сбора информации, как батальон создал свою собственную иракско-американскую «объединенную ячейку» для получения разведданных, что обычно делалось на уровне бригады. Спокойно, без похвальбы он продемонстрировал, как после неуверенного начала показатели батальона по обнаружению подозреваемых в повстанческой деятельности стали лучшими в бригаде, и заметил, что, повидав некоторых из пойманных боевиков, убедился в их принадлежности к числу наисквернейших людей на свете.

— Итак, вы пошли в Федалию, — сказал Петреус.

— Да, — подтвердил Козларич.

Говоря о борьбе с повстанческими движениями в свете новой стратегии, он упомянул о том, что развиваются его отношения с членами местного совета (с хабиби и шади габи) и с полковником Касимом из иракской Национальной полиции (который, несмотря на ежедневные угрозы убийства, до сих пор не убежал). Он сказал, что рассчитывает вскоре завершить проект стоимостью 30 миллионов долларов, цель которого — обеспечить Камалию канализацией (проект по-прежнему буксовал из-за коррупции); сказал, что, борясь с 50-процентной неграмотностью среди жителей Нового Багдада, начал реализовывать в местных школах программу обучения взрослых чтению и письму (как осуществляется этот проект стоимостью 82 500 долларов, военные не могли проверять лично, потому что его участники говорили, что боятся быть убитыми, если на уроки будут приходить американцы).

— Отлично. Просто супер, — откомментировал Петреус, чрезвычайно всем этим заинтересовавшись, и теперь один из подчиненных Козларичу офицеров начал подробно рассказывать о самом крупном на тот момент успехе батальона в противопартизанской борьбе — о программе под названием операция «Бензин».

В районе было две бензозаправочных станции: одна в Рустамии на маршруте «Плутон», прямо напротив ПОБ, другая в Маштале на маршруте «Хищники». На обеих в то время, когда появился батальон 2-16, творилось черт знает что: боевики ежедневно брали их под контроль, что помогало им финансировать свои операции, в том числе атаки посредством СФЗ. Боевики, что ни день, либо приезжали на больших грузовиках, забирали все государственное топливо и продавали на черном рынке, либо вымогали у людей деньги за право избежать ожидания в очереди, которая могла растянуться на милю с лишним. Тем, кто не платил, порой приходилось ждать два дня. Люди неподвижно сидели на пятидесятиградусной жаре и все сильнее и сильнее злились на американцев за то, во что превратилась страна после их вторжения.

Простое и изящное решение Козларича заключалось в том, чтобы разместить на каждой станции по взводу солдат. Эти и была операция «Бензин». Взводы оставались там в течение всего дня, и результаты были мгновенными. Боевики исчезли. Вместо двух дней ожидание в очереди теперь длилось несколько минут. Топливо поставлялось. Цены на него стабилизировались. Вначале боевики пытались сопротивляться — три солдата были ранены снайперским огнем на маштальской бензозаправке, — но военные обнесли станции по периметру камуфляжной сеткой, продолжали охранять их каждый день, и за последний месяц не было ни единой атаки.

— Это для нас огромный успех, — заключил офицер, и Петреус, который уже знал об операции, повернулся к Козларичу и сказал:

— Между прочим, это послужило примером для всего Багдада.

И можно было чуть ли не слышать ухом, как емкость Козларича для плохих новостей превращается в емкость для хороших новостей.

В конце совещания Козларич показал заключительный слайд.

— Сэр, вот наша война, как я ее вижу, — сказал он. Это была схема с кружками и линиями. В кружках были надписи — такие, как ДжаМ (Джаиш-аль-Махди), КАП, ИСБ (иракские силы безопасности), от кружков шли линии к другим кружкам, от тех — к другим кружкам и так далее: «Боевики», «Шейхи», «Вывоз мусора», «Малые антитеррористические группы», «Питание». Всего имелось 109 кружков, и каждый из них прямо или опосредованно был соединен с кружком посередине, обозначавшим Козларича и его 2-16. Схема называлась «Наша война», и, сколь бы ни была она хороша, на первый взгляд она казалась самой запутанной схемой на свете. Козларич нарисовал ее однажды поздним вечером, когда не мог заснуть, и члены его штаба, впервые увидев ее, застыли в ошеломленном молчании. Даже армейский священник, который никогда не лез за словом в карман, не знал, что сказать. «Ни хера себе», — еле слышно прошептал через некоторое время один ротный командир, и теперь Петреус смотрел на схему в таком же молчании.