Гранатовый срез - Дмитрий Линчевский

Калашников оглянулся. На поле осталось лежать четыре бойца. Ничего, с этой стороны 'духи' уже не кусаются, санитар быстро вытащит. Главное, сейчас банду покрошить. За лесом протекала небольшая речушка — ее было видно в просветах между деревьев — дальше начинался подъем в горы

— Они к реке отошли, — крикнул кто-то из 'Руси'. — Догоняем?!

— Так, остываем, мужики, — урезонил войско Калашников, — а то заскочим туда, откуда не выйдем. Занятия по альпинизму в наши планы сегодня не входят. В горы не полезем — только до реки, и все.

Бойцы врубились в зеленку. На любой шорох — выстрел. На любое движение — очередь. 'Духов' не было видно. Ясен пень, дураки они что ли, ждать, когда вплотную подберутся. Неожиданно, прямо перед Мухиным шевельнулись кусты. Он отрезал двоечку* и нырнул за дерево. Подождал. В ответ тишина. Перебежал ближе, выглянул из-за ствола:

— Шеф, у меня кажется улов!

На траве свернувшись калачиком лежал бородатый 'дух'.

— Готов? — подскочил Антонов.

— Откуда мне знать? Посмотри.

— Вау, в натовском камуфляже.

— Мой трофей, — предупредил Мухин.

— Да подавись ты, мародерская душонка, — брезгливо сказал напарник, — еще не хватало на себя всякую заразу цеплять.

— Ничего, отстираю, — шмыгнула носом 'душонка'.

— У меня тоже труп! — крикнул кто-то из бойцов 'Руси'

— Руками не трогать, — напомнил меры безопасности Калашников (под убитыми чеченцы нередко оставляли гранаты). — Переворачивайте кошками из-за укрытия.

Боевик Мухина оказался мертвым.

— О, как я его! Одной очередью срезал.

— Да ты посмотри, он весь осколками от граника посечен, пулевых отверстий вообще не видно, — притушил радость напарника Антонов.

— Много ты понимаешь, — обиделся Мухин, — эксперт, блин, криминалист, блин.

Пока 'Русь' дочищала зеленку, Калашников осматривал второго боевика. Он оказался живым. Цивильного вида (стриженный, без бороды) молодой чеченец в обычной гражданской одежде. Темно-красная тюбетейка (чистая, домашняя) и ухоженные, не 'лесные' руки говорили о том, что это был не кадровый вояка. Скорее всего, какой-то добровольный помощник из местных жителей. У парня кровили обе ноги. Колдун вколол ему свой промедол и волоком потащил на дорогу…

У БТРов, как ужаленный, носился санитар, перевязывая и тыча шприц-тюбиками раненных бойцов.

— Сколько? — спросил Колдун.

— Четыре двухсотых, шесть трехсотых и, кажется, еще не все.

По полю от кошар возвращался отряд Дидковского. Они тоже несли раненых…

В Таманский полк уже не поехали. Взяв на буксир подбитые машины, с тяжелым грузом повернули на Ханкалу.

Чтобы немного разгрузить Дидковского, которому предстояла уйма скорбных дел, Колдун взял на себя оформление 'улова': два убитых 'духа' (второго взяли в кошарах) и один раненный.

Молоденький особист показал собравцам куда сгрузить трупы и в какую палатку занести раненого. Пока чеченцу оказывали медицинскую помощь, контрразведчик расспрашивал спецназовцев о засаде…

— Повезло, — с видом знатока заключил он, выслушав рассказ Антонова. — Если бы залезли дальше в горы, живых бы никого не осталось.

— Повезло, — согласился Калашников, — не особо дерзкая засада была. И этот пленный какой-то странный, будто из дому только что вышел, чистенький, бритый. Пойду-ка я ему пару вопросов задам. Мухин, а ты пока расскажи товарищу о том, что один из боевиков до встречи с нами, в натовскую форму был одет.

— Это который сейчас в майке и трусах что ли? — спросил особист.

— Да, да, именно тот, — подтвердил Колдун.

— А я думаю — что у них за мода пошла — в исподнем воевать, может, психологическое воздействие какое?

Мухин возмущенно запыхтел.

— Доктор, я ему пару вопросов могу задать? — спросил Калашников, заходя в медицинскую палатку.

— Вообще-то, больного нужно готовить к операции, — нехотя отозвался пожилой, с седой бороденкой врач.

— Если б я его из лесу не вытащил, то и готовить было б некого, — привел железный аргумент Колдун. — Так что пусть терпит, расплачивается за спасение.

— А, — махнул рукой доктор, — беседуйте, пойду пока, покурю.

Калашников взял белый табурет и поставил его в изголовье кровати.

— Надеюсь, ты понимаешь, что я тебя от смерти спас? — спросил он раненного боевика.

Тот молча кивнул.

— А ведь мог и добить.

Чеченец снова кивнул.

— То есть, поступил благородно, согласен?

Кивок.

— Так вот, скажи мне теперь откровенно: кто ты, откуда и почему оказался в лесу?

— Я Хархароев Гелани, — тихо выговорил пленный. — Мы с другом возвращались к себе домой, в Урус-Мартан.

— Откуда?

— Из Гансолчу.

Колдун не поверил своим ушам. Такие совпадения бывают? Пожалуй, лишь в фильмах и то в плохих. Неужели все так ровненько срослось? Все-таки, не обошлось здесь без колдовских чар, нет, не обошлось.

— Так ты из Урус-Мартана? — еще раз уточнил Калашников.

— Да, оттуда.

— Старика Абу Умара знаешь?

— Сосед мой, а что с ним?

— Ничего, ничего, — успокоил его Колдун (и успокоился сам). Все совпадало.

— По дороге нас остановили боевики, — продолжил чеченец. — Сказали, что мы должны им помочь, у них людей не хватает. Сказали, если поможем, то отпустят, а если нет — расстреляют. Так и оказались в лесу. Но я никого не убивал, мне и автомат дали какой-то старый, сбитый.

— Ладно, мели Емеля, — махнул рукой Калашников, — всех вас заставили, и все вы стреляете в воздух, когда на допросах сидите. Ты мне вот что скажи, когда Светлану Берцову последний раз видел?

— Свету? — задумался Гелани. — Месяца полтора назад, когда в Россию приезжал. Попросил ее встретить и с билетами помочь. Мне на север надо было лететь.

— Как ты с ней связался?

— У матери адрес есть, телефон.

— А со Славой виделся?

— Нет, — цокнул языком чеченец, — я утром приехал, а вечером уже в самолете сидел, не успели пообщаться.

Калашников настроил внутренний 'детектор лжи' на максимальную чувствительность и, склонившись над собеседником, пристально посмотрел в его глаза.

— Знаешь о том, что убили Славу?

— Как? — неподдельно удивился Гелани, — Где? Там, у вас?

Колдун расстроился — фальши в глазах чеченца он не заметил. А так хотелось. Нет, все же везения много не бывает. Отрезала тебе удача небольшой кусочек и хватит. Радуйся тому, что есть, иначе в следующий раз и этого не получишь.

— Расскажи, какие у тебя отношения были со Светланой. И имей в виду, что я практически все знаю.

— Мне скрывать нечего, нормальные были отношения, соседские.

— Замуж не звал?

— Нет. Русская она, меня бы потом все родственники заклевали. У нас своих женщин девать некуда.

— Хорошо. И напоследок скажи-ка пару слов о лагере.

— Я ничего не знаю. Охранником был. У зинданов стоял.

Калашников невесело усмехнулся. И этот сказки про сторожей сочиняет. Глупее себя ищет, что ли.

— Ну, тогда о пленных расскажи.

— Что нужно?

— По какой системе с ними работали?

— По-простой, как и везде: одних продавали, других меняли, третьих на свою сторону перетягивали.

— Славянских террористов готовили?

— И такие были.

— В русские города их запускали?

— Может быть. Не знаю, — опустил глаза чеченец.

— Как их вербовали?

— Одних угрозами, другие сами к нам просились.

— Не врешь? — усомнился Калашников.

— Клянусь, были такие, — заверил Гелани.

— И много вы террористов навербовали?

— Почему мы? — возмутился чеченец. — Я только на охране стоял, вашего друга, между прочим, спас.

— Ладно, ладно. Не горячись. Фамилии завербованных помнишь?

— Нет, откуда. Я их только по именам знал: Слава там, Сергей…

Перечисление имен на полуслове оборвал строгий голос доктора.

— Так, молодой человек! Вы уже злоупотребляете моим терпением. У нас операция.

— Все, ухожу, ухожу, — поднимаясь с табурета, сказал Калашников. — У нас еще будет время пообщаться, выздоравливай.

— Спасибо, — кивнул чеченец.

На улице, как гортоповские кони, ржали бойцы. Вот война — препаскуднейшая тетка, до чего души огрубляет! Всего несколько часов назад потеряли боевых товарищей, сами чуть не погибли, и вот, пожалуйста, — гогочут, будто припадочные. Профессиональная деформация — ничего не поделаешь.

— Чего гогочем? — поинтересовался Калашнков. — Сегодня 1 Апреля — День дурака? В смысле — профессиональный праздник у некоторых?

— Да, нет, — хохотнул Антонов, — Муха рассказывает, как Хасана из брони вытаскивал.

— Выходи, говорю, ему, — травил дальше Мухин, — в обратный путь здесь уже другие поедут. Он орет: 'Нет, мне нельзя на крышу, у меня оружия нету! Ладно, говорю, сиди, только потом не жалуйся. Он мне: 'Не волнуйся, все здесь поместимся'. Добро, думаю, все, так все. Когда бойцы мертвых духов в наш бэтээр кинули, слышу он верещит — 'Вы че, надо мной издеваетесь, что ли? Зачем мертвяков сюда бросили? Ты же сказал, в обратный путь поедем, а не в последний! Я говорю, мол, предупреждал же тебя, что обратно здесь другие поедут. Сиди, говорю теперь и не ори, как резаный. Он заглох. А когда на Ханкалу приехали, пробкой из люка выскочил, тут же проблевался и замычал: 'Спасибо вам, что под пули кинули и в гробу на колесиках покатали. Хорошо съездили родственников проведать. Я больше близко к этому катафалку не подойду, я с вами даже пешком ходить не буду'.