Пестрая лента - Юрий Феофанов

— Не бойтесь про́пасти порока, молодой человек, — Голинков произнес это как-то торжественно, будто с кафедры, — она вас ужаснет и оттолкнет. Опасайтесь ложного шажка в сторону. Особенно в той миссии, которую вы готовитесь принять. Помните: юстиция — это справедливость. Она не совместна с ложью, как гений несовместен со злодейством.

«Не хватает только шпаги, клячи и письма к капитану мушкетеров, — подумал про себя студент, выслушав монолог, достойный д’Артаньяна-отца. — Только до борьбы за истину мне еще далеко, у меня еще за второй курс хвосты».

За истину, однако, пришлось вступить в бой неожиданно, еще не сдав «хвостов». Верно, Александр Ларин и его сокурсники и предположить не могли, как все обернется. Задумано было шутливое, чисто студенческое «мероприятие» — суд над Остапом Бендером. Они в свое время были весьма популярными, эти суды. На скамью подсудимых садился и Евгений Онегин, и Анна Каренина, и Илья Ильич Обломов. Веселые и остроумные, такие процессы могли бы вполне соперничать с нынешним КВН.

Суд над Остапом факультетское начальство одобрило. Тем более, что литературные родители Великого Комбинатора в то время были не в большой чести. Увы, мероприятие пошло по незапланированному пути. Ларину поручили защищать явно отрицательного типа. По идее он должен был проиграть процесс, дабы порок был посрамлен. А он процесс выиграл!

— Граждане судьи, — начал «адвокат», когда ему дали слово, — мой подзащитный совершил много аморальных поступков. Но есть ли в его действиях состав преступления? И насколько социально опасен этот тип? Остап чтит уголовный кодекс. Он, пусть и не ставя такую цель, разоблачает жуликов. Его можно обвинить в мошенничестве, но разве изящество работы не смягчающее вину обстоятельство! Да, он присвоил чужой миллион. Но чей? Кто более опасен: Бендер или Корейко?

Не знаю, насколько были состоятельны аргументы, но суду они показались неотразимыми. Бендеру вынесли оправдательный приговор. А… «адвоката» потащили в деканат. Чиновник всегда слишком серьезен. Ему чуждо чувство юмора. Его преследуют воображаемые кошмары неудовольствия вышестоящих инстанций. Было запланировано здоровое мероприятие, а вышло что? От Ларина всерьез потребовали раскаяться. С максимализмом юности он защищал Великого Комбинатора, быть может, не отдавая отчета в том, что отстаивает право быть честным и принципиальным юристом. В «зале суда» была игра, в деканате — экзамен на аттестат зрелости.

Ларина не исключили тогда лишь потому, что он был инвалид войны…

Так студенческий фарс обернулся драматическим уроком жизни. Алгеброй действительности была проверена гармония нравственных качеств. Будущий юрист, утверждаясь в принципах права, постигал особый нравственный долг своей профессии. Юношеская прямолинейность обрастала плотью мудрости жизни. Не важно, что пустячным был повод. Существенно, что солидной была закалка. И в мальчишеских переживаниях по поводу злосчастного суда и его нелепых, хотя и грозных последствий, вставали наставления учителя и друга.

— Идея справедливости требует не слов — дела. В руках следователя справедливость, как раненая птица, бьется всегда, каждый день. Не забывайте этого, молодой человек!

Да, как сказал Экклезиаст, — лучше внимать наставлениям мудреца, чем песням безумца. Слова учителя западали в сердце, осмысливались головой. Ларин понимал: чтобы справедливость не только провозглашалась, но и торжествовала, честного копья Дон-Кихота бывает недостаточно. Нужна искусная шпага д’Артаньяна. В переводе на язык нашего прозаического века для Ларина это означало: мало быть честным следователем, надо быть еще искусным следователем. И с первых дней будничной работы сначала в прокуратуре Тульской области, а потом Калининской молодой юрист делал то, что называют «совершенствованием своего мастерства».

Ларину случалось наблюдать, как следователь садился за обвинительное заключение, отбросив сомнения. Видел, как в спешке закрывались дела, которые требовали дальнейших исследований. Сроки, сроки, сроки! Они поджимали, они сокращались под наплывом новых дел. От «текучки» не уйдешь. Значит, ее надо направить в правильное русло. Ею можно объяснить поспешно закрытое дело — оправдать это нельзя. И Ларин серьезно, как ученый, занимается проблемой организации труда следователя.

Однажды в прокуратуру Калининской области поступил «сигнал»: мастер ремонтного предприятия Федоров ежемесячно собирает с прогрессивок определенную мзду и передает ее начальнику управления Глинскому. Возбудили дело. Федоров подтвердил, что да, он собирал деньги для начальника, что так заведено, что все об этом знают. Однако Глинский с возмущением отверг злостную, по его словам, инсинуацию, имеющую целью опорочить требовательного руководителя.

Две версии составил следователь:

либо Глинский очень искусно скрывал преступление — нелегко ведь избежать огласки в таком деле, как открытые поборы со многих людей;

либо Федоров клал деньги в свой карман, а теперь валил все на начальника, пытаясь уменьшить свою вину.

Кроме анонимного «сигнала» и признания Федорова, никаких улик не было. Производственная характеристика Глинского была блестящей, его семейно-бытовая репутация безупречной. Он слыл требовательным начальником, самолюбивым человеком. И страдал от этого. Когда Глинский работал в Торжке, его тоже обвиняли в поборах. Была проверка. Ничего не подтвердилось.

— Те же недоброжелатели и сейчас действуют, — заявил Глинский, — чувствуется рука.

Ларин тщательно исследовал скудные улики. Вроде бы ничего — можно закрыть «сигнал». Но что-то не давало это сделать. Быть может, как раз настоятельные требования закрыть.

Да, Ларин явственно ощущал давление — впрочем, вполне законное: либо предъяви обвинение, либо восстанови доброе имя руководителя. Особая настоятельность, бесконечные звонки, просьбы, звучавшие почти угрозами — все это вызывало протест. Ложь тоже свершается по своим законам. Одна из ее закономерностей — многословие и наглость.

— Я не хочу специально обвинять, больше того: я хочу оправдать. Только не своей прихотью, а фактами, — говорил прокурору Ларин, требуя продления срока следствия.

Вникая в суть отношений в мастерской, следователь обратил внимание на одно совпадение. С того времени, на которое указывал аноним, как на начало поборов, Федоров стал вести себя эдаким удельным князем: грубил людям, изживал неугодных, игнорировал общественность. А всегда требовательный Глинский все прощал ему. Прощал даже непочтительные высказывания в свой адрес, что никак не походило на Глинского.

Более пристальное знакомство с образом жизни начальника управления приоткрыло еще одну завесу. Оказывается, Глинский был завсегдатаем ипподрома, где имел неожиданное прозвище — «Сельское хозяйство». Играл по-крупному, по-крупному и проигрывал.

Одно подбиралось к одному. Но количество, как известно, способно переходить в качество. Кстати, почему молчат те, кто страдает от поборов? Свои же отдают, трудовые. В чем дело?

Если молчат люди, живые свидетели, надо заставить говорить вещественные доказательства. Но где они? Места происшествия, где преступник оставляет клочки одежды или следы рифленой подошвы, нет. Взятки в документах не отражают. И все-таки документы могут сказать ох как много. Даже если считается, что они уничтожены.

Ларин вспомнил дело о хищении в обществе слепых, которое он расследовал. Тогда тоже был лишь сигнал о том, что кое-кто из управления живет не по средствам. Ревизия установила, что главбух Нечаева завышала в сметах расходы на культмассовую работу, на оказание помощи. Эти суммы перечислялись в первичные организации. Но никто не ощущал ни увеличения помощи, ни бурного прогресса культмассовой работы. Словом, ревизия установила лишь финансовые нарушения. О том же, что эти нарушения обогатили хищников, никаких улик. За давностью документы согласно инструкции уничтожены.

И все-таки Ларин знал, что уничтожить все невозможно. Важно уметь найти. И прочесть то, что будет найдено.

Следователь проделал работу, которая казалась по силам лишь вычислительному центру: проследил движение денежных сумм за… 20 лет, с 1947 по 1967 год, не имея никаких официальных отчетов. Пришлось изучать документы в сберкассах, протоколы месткомов, решения управления. Вскрывались при этом такие, например, факты: калининская мастерская слепых была ликвидирована, но счет в банке остался — и на него Нечаева долго еще перечисляла деньги. Ларин искал списки экскурсий, счета банкетов, ведомости материальной помощи, сличал это с решениями правления о расходах. И в конце концов он «разыскал» 44 тысячи похищенных денег — Нечаева и двое ее сообщниц вынуждены были признаться в преступлении, которое началось два десятилетия назад.