Что такое счастье. Избранное - Эдуард Асадов

Дикие гуси

(Лирическая быль)

С утра покинув приозерный луг,Летели гуси дикие на юг,А позади за ниткою гусинойСпешил на юг косяк перепелиный.

Все позади: простуженный ночлег,И ржавый лист, и первый мокрый снег…А там, на юге, пальмы и ракушкиИ в теплом Ниле теплые лягушки.

Вперед, вперед! Дорога далека,Все крепче холод, гуще облака,Меняется погода, ветер злей,И что ни взмах, то крылья тяжелей.

Смеркается… Все резче ветер в грудь,Слабеют силы, нет, не дотянуть!И тут протяжно крикнул головной:— Под нами море! Следуйте за мной!

Скорее вниз! Скорей, внизу вода!А это значит — отдых и еда! —Но следом вдруг пошли перепела.— А вы куда? Вода для вас — беда!

Да, видно, на миру и смерть красна.Жить можно разно. Смерть — всегда одна!Нет больше сил… И шли перепелаТуда, где волны, где покой и мгла.

К рассвету все замолкло… Тишина…Медлительная, важная луна,Опутав звезды сетью золотой,Загадочно повисла над водой.

А в это время из далеких водДомой, к Одессе, к гавани своей,Бесшумно шел красавец турбоход,Блестя глазами бортовых огней.

Вдруг вахтенный, стоявший с рулевымВзглянул за борт и замер, недвижим.Потом присвистнул: — Шут меня дериВот чудеса! Ты только посмотри!

В лучах зари, забыв привычный страх,Качались гуси молча на волнах.У каждого в усталой тишинеПо спящей перепелке на спине…

Сводило горло… Так хотелось есть!..А рыб вокруг — вовек не перечесть!Но ни один за рыбой не нырнулИ друга в глубину не окунул.

Вставал над морем искрометный круг,Летели гуси дикие на юг,А позади за ниткою гусинойСпешил на юг косяк перепелиный.

Летели гуси в огненный рассвет,А с корабля смотрели им вослед, —Как на смотру — ладонь у козырька,Два вахтенных — бывалых моряка.

Баллада о буланом пенсионере

Среди пахучей луговой травыНедвижный он стоит, как изваянье,Стоит, не подымая головы,Сквозь дрему слыша птичье щебетанье.

Цветы, ручьи… Ему-то что за дело!Он слишком стар, чтоб радоваться им:Облезла грива, морда поседела,Губа отвисла, взгляд подернул дым…

Трудился он, покуда были силы,Пока однажды, посреди дороги,Не подкачали старческие жилы,Не подвели натруженные ноги.

Тогда решили люди: «Хватит, милый!Ты хлеб возил и веялки крутил.Теперь ты — конь без лошадиной силы,Но ты свой отдых честно заслужил!»

Он был на фронте боевым конем,Конем рабочим слыл, для всех примером.Теперь каким-то добрым шутникомОн прозван был в селе Пенсионером.

Пускай зовут. Ему-то что за дело?!Он чуток только к недугам своим:Облезла грива, морда поседела,Губа отвисла, взгляд подернул дым…

Стоит и дремлет конь среди ромашек,А сны плывут и рвутся без конца…Быть может, под седлом сейчас он пляшетПод грохот мин на берегу Донца.

«Марш-марш!» — сквозь дым   доваторский бросок.Но чует конь, пластаясь на скаку,Как старшина схватился за луку,С коротким стоном выронив клинок…

И верный конь не выдал старшины,Он друга спас, он в ночь ушел карьером.Теперь он стар… Он часто видит сны.Его зовут в селе Пенсионером…

Дни что возы: они ползут во мгле…Вкус притупился, клевер — как бумага,И, кажется, ничто уж на землеНе оживит и не встряхнет конягу.

Но как-то раз, округу пробуждая,В рассветный час раздался стук и звон.То по шоссе, маневры совершая,Входил в деревню конный эскадрон.

И над садами, над уснувшим плесом,Где в камышах бормочет коростель,Рассыпалась трубы медноголосойГорячая раскатистая трель.

Как от удара, вздрогнул старый конь!Он разом встрепенулся, задрожал,По сонным жилам пробежал огонь,И он вдруг, вскинув голову, заржал.

Потом пошел. Нет, нет, он поскакал!Нет, полетел! Под ним земля качалась,Подковами он пламень высекал!По крайней мере, так ему казалось…

Взглянул и вскинул брови эскадронный:Стараясь строго соблюдать равненье,Шел конь без седока и снаряженья,Пристроившись в хвосте его колонны.

И молвил он: — А толк ведь есть в коне!Как видно, он знаком с военным строем. —И, старика похлопав по спине,Он весело сказал: — Привет героям!

Четыре дня в селе стоял отряд.Пенсионер то навещал обозы,То с важным видом обходил наряд,То шел на стрельбы, то на рубку лозы.

Он сразу словно весь помолодел:Стоял ровнее, шел — не спотыкался,Как будто шкуру новую надел,В живой воде как будто искупался!

В вечерний час, когда закат вставал,Трубы пронесся серебристый звон:То навсегда деревню покидал,Пыля проселком, конный эскадрон.

«Марш-марш!» И только холодок в груди,Да ветра свист, да бешеный карьер!И разом все осталось позади:Дома, сады и конь Пенсионер.

Горел камыш, закатом обагренный,Упругий шлях подковами звенел.Взглянул назад веселый эскадронный,Взглянул назад — и тотчас потемнел:

С холма, следя за бешеным аллюром,На фоне догорающего дняТемнела одинокая фигураВдруг снова постаревшего коня…

Яшка

Учебно-егерский пункт в Мытищах,В еловой роще, не виден глазу.И все же долго его не ищут.Едва лишь спросишь — покажут сразу.

Еще бы! Ведь там не тихие пташки,Тут место веселое, даже слишком.Здесь травят собак на косматого мишкуИ на лису — глазастого Яшку.

Их кормят и держат отнюдь не зря,На них тренируют охотничьих псов,Они, как здесь острят егеря,«Учебные шкуры» для их зубов.

Ночь для Яшки всего дороже:В сарае тихо, покой и жизнь…Он может вздремнуть, подкрепиться может,Он знает, что ночью не потревожат,А солнце встанет — тогда держись!

Егерь лапищей Яшку сгребетИ вынесет на заре из сараяТуда, где толпа возбужденно ждетИ рвутся собаки, визжа и лая.

Брошенный в нору, Яшка сжимается.Слыша, как рядом, у двух ракит,Лайки, рыча, на медведя кидаются,А он, сопя, от них отбиваетсяИ только цепью своей гремит.

И все же, все же ему, косолапому,Полегче. Ведь — силища… Отмахнется…Яшка в глину уперся лапамиИ весь подобрался: сейчас начнется.

И впрямь: уж галдят, окружая нору,Мужчины и дамы в плащах и шляпах,Дети при мамах, дети при папах,А с ними, лисий учуя запах,Фоксы и таксы — рычащей сворой.

Лихие «охотники» и «охотницы»,Ружья-то в руках не державшие даже,О песьем дипломе сейчас заботятся,Орут и азартно зонтами машут.

Интеллигентные вроде люди!Ну где же облик ваш человечий?— Поставят «четверку», — слышатся речи, —Если пес лису покалечит.

— А если задушит, «пятерка» будет!Двадцать собак и хозяев двадцатьРвутся в азарте и дышат тяжко.И все они, все они — двадцать и двадцать —На одного небольшого Яшку!

Собаки? Собаки не виноваты!Здесь люди… А впрочем, какие люди?!И Яшка стоит, как стоят солдаты,Он знает, пощады не жди. Не будет!

Одна за другой вползают собаки,Одна за другой, одна за другой…И Яшка катается с ними в драке,Израненный, вновь встречает атакиИ бьется отчаянно, как герой!

А сверху, через стеклянную крышу, —Десятки пылающих лиц и глаз,Как в Древнем Риме, страстями дышат:— Грызи, Меркурий! Смелее! Фас!

Ну, кажется, все… Доконали вроде!..И тут звенящий мальчиший крик:— Не смейте! Хватит! Назад, уроды! —И хохот: — Видать, сробел ученик!

Егерь Яшкину шею потрогал,Смыл кровь: — Вроде дышит еще… Молодец!Предшественник твой протянул немного.Ты дольше послужишь. Живуч, стервец!

День помутневший в овраг сползает,Небо зажглось светляками ночными,Они надо всеми равно сияют,Над добрыми душами и над злыми…

Лишь, может, чуть ласковей смотрят туда,Где в старом сарае, при егерском доме,Маленький Яшка спит на соломе,Весь в шрамах от носа и до хвоста.

Ночь для Яшки всего дороже:Он может двигаться, есть, дремать,Он знает, что ночью не потревожат,А утро придет, не прийти не может,Но лучше про утро не вспоминать!

Все будет снова — и лай и топот,И деться некуда — стой! Дерись!Пока однажды под свист и гоготНе оборвется Яшкина жизнь.

Сейчас он дремлет, глуша тоску…Он — зверь. А звери не просят пощады.Я знаю: браниться нельзя, не надо,Но тут, хоть режьте меня, не могу!

И тем, кто забыл гуманность людей,Кричу я, исполненный острой горечи:— Довольно калечить души детей!Не смейте мучить животных, сволочи!

Одна из основополагающих черт его поэзии — обостренное чувство справедливости. Воспринимая буквально как своих личных врагов злейшие пороки на земле, ведя по ним шквальный огонь из всех поэтических «огневых средств», он как бы протягивает дружескую руку испытавшему горе, оскорбленному или попавшему в беду. Люди признательны ему и за то, что он сумел выразить и передать их самые сокровенные чувства в минуты сомнений, раздумий, радости и любви.