Далекие берега. Навстречу судьбе - Сарду Ромэн

— По крайней мере, оно потеряно не для всех!

Шеннон оказалась образованной и умной девушкой. Ее рассуждения, порой слишком смелые, вызывали у старого Муира улыбку. Больше уже не шла речь об ее отъезде в Лондон. Он каждый день приглашал девушку за свой стол.

Шеннон не только беседовала с Муиром, но и показывала ему уголки поместья, о которых он не имел ни малейшего представления.

Они продолжали играть в четыре руки на клавесине.

Живя в шотландской ссылке, Шеннон выписывала партитуры из Франции, где их печатали раньше, чем где-либо. Она показала Муиру не известные в Англии произведения Сире, Дьёнара и даже одной женщины, Элизабет Жаке де ла Герр. Немец, не признававший ничего другого, кроме музыкальных мелодий своего детства, с восторгом играл пьесы, не имевшие ничего общею с пьесами Свелинка и Фробергера.

— Боже мой, до чего изменилась музыка!

Теперь нередко случалось, что Шеннон объясняла Муиру, как надо играть тот или иной фрагмент. Вечерами они играли и течение нескольких часов. Шеннон, сидя рядом с Муиром, раскачивалась из стороны в сторону, чтобы лучше подчеркнуть ту или иную тональность. Он попал под очарование Рамо.

Влияние Шеннон сказывалось не только на расширении музыкальных вкусов Августуса Муира. Незаметно, внимательно следя за тем, чтобы никто не мешал его маниакальным пристрастиям, она ввела незначительные изменения, призванные скрасить пребывание Муира и Драйбурге. Она сделала его пищу более утонченной, изменила состав настойки, просила его не думать о делах во время обеда. В солнечные дни она побуждала его закалять здоровье на свежем воздухе. Шеннон даже осмелилась отвлечь его от священных навязчивых мыслей, хотя это была запретная зона, в которую никто не проникал.

К великому изумлению Муира, все это пришлось ему по душе. Он, всегда сам принимающий решения, был доволен, видя, как теперь решают за него. Он любил наблюдать за ней краем глаза. Она всегда была настороже, тщательно следила, чтобы никакие пустяки не раздражали его, подмечала любую его реакцию, краснела, когда он смотрел на нее.

В конце концов Муир стал просматривать деловую корреспонденцию не в кабинете, а в просторной гостиной с открытыми окнами. Оттуда он мог видеть, как Шеннон бродит по саду, ухаживает за розами, шьет или читает под деревом.

Случалось, что он целыми днями не занимался лондонскими делами, расспрашивая Шеннон о содержании «Путешествия пилигрима» или о городе, выдуманном автором «Ярмарки тщеславия», городе, который напоминал ему Лондон с ненавистными людьми вроде Монро.

Муир согласился спать в маленькой спальне, расположенной на втором этаже дома, а следовательно, менее сырой, чем аналог его лондонской спальни на первом этаже.

К своему величайшему удивлению он стал спать лучше. Тем не менее настроение Муира оставалось непредсказуемым. Порой его одолевали черные мысли, и он становился угрюмым.

В такие дни Шеннон исчезала.

Августус приказывал позвать ее. Ему отвечали, что Шеннон отправилась в Эдинбург за лекарственными растениями или гуляет по территории поместья. Такой ответ приводил его в ярость, но потом он успокаивался.

И тут появлялась Шеннон.

Однажды вечером после долгой прогулки Шеннон играла прелюдию Рамо. Августус в изнеможении сидел в кресле.

Музыкальная композиция начиналась медленным мотивом, без каданса, приглушенным звучанием низких тонов, затем неожиданно взмывала молодая полная жизни мелодия. И тогда Шеннон, боясь пропустим хотя бы одну ноту, замирала, и лишь ее руки скользили по клавишам, и это придавало ей еще больше изящества. Муир водил взглядом по белокурой головке девушки, удивляясь ее грациозности.

Когда она взяла последний аккорд и оставила его умирать в молчании, Августус все понял.

Смущенный, он пробормотал банальные слова:

— Прекрасно сыграно.

И стремительно вышел из комнаты.

Всю ночь Муир оценивал сложившуюся ситуация под разными углами зрения. Он понял, что счастье последних дней, это странное блаженство, которое он испытывал в Драйбурге, давали ему не меры, предпринимаемые Шеннон, а сама Шеннон. Он старался убедить себя, что сошел с ума. Он влюбился в нее!

По странному стечению обстоятельств волк принялся подражать своей добыче. Он ловил ее мельчайшие движения, изменения голоса, намерения, таившиеся во взглядах, и вместе с тем боялся прочитать на ее лице, что она догадалась о том, что он тщательно скрывал.

Самый могущественный человек в Лондоне стал неуклюжим, чрезмерно стыдливым. Болезненная меланхолия уступила место меланхолии влюбленности.

Муир даже начал завидовать сыну, однако повторял себе, что между ней и им самим вставали те же самые законы.

Его обуяла гордыня. Он ведь был Августусом Муиром, и ничто не могло устоять перед ним, ни церковь, ни закон, условности, ни его нынешняя семья, ни сама Шеннон. Он засыпал непобедимым захватчиком, а просыпался пленником молоденькой семнадцатилетней девушки, заложником ее изящных рук, красоты ее лица, переливающегося блеска ее волос, доброй улыбки, без которой он уже не мог обходиться.

В конце концов возобладал рассудок.

— Я должен вернуться в Лондон, — сказал он ей. Шеннон забеспокоилась, решив, что плохо вела себя.

Но Августус сослался на неотложное дело, требовавшее его присутствия в Лондоне.

— Прежде чем мы расстанемся, — сказала она, — я хочу вас, монсеньор, кое о чем попросить. До сегодняшнего дня я не решалась говорить об этом.

— Говорите.

— Это имеет отношение в Бартеломью Глэсби.

— Глэсби? Да ну…

— Я права — его карточные долги составляют двенадцать тысяч фунтов?

Августус удивленно поднял брови. Странно, что Шеннон знала о неприятностях его покойного друга и говорила об этом.

— Да, — сказал он. — Примерно так.

— Насколько я понимаю, некоторые его кредиторы являются членами Совета королевы и парламентариями, которые не собираются отказываться от денег. Но главное, как мне кажется, это то, что кто-то рассказал им о нашем тайном уговоре…

Муир пожал плечами.

— Ничего не понимаю. Что еще за тайны?

— Все дело в том, что двенадцать лет назад мое удочерение вами было лишь видимостью. Официальный акт об удочерении был составлен не на ваше имя, а на имя Бата Глэсби, согласно пожеланию вашей жены.

— Что вы такое говорите?

— Теперь вы понимаете, в каком деликатном положении я оказалась. По закону меня могут преследовать за долги моего приемного отца. Но у меня нет двенадцати тысяч фунтов!

Августус утратил дар речи.

— Я не решилась открыться вашей жене…

Шеннон не была его дочерью!

— Бат Глэсби…

Теперь ему было наплевать на карточные долги Бата Глэсби.

Муир встал на колени, схватил ее руку, осыпал поцелуями, поцеловал другую руку, потом стал целовать обе.

— Я не знал этого! Боже мой, мы не связаны ни кровью, ни родственными узами!

Он все крепче сжимал пальцы Шеннон.

— А я считал себя пупом земли! Если бы вы знали…

Шеннон как-то странно смотрела на него, не говоря ни слова. Августус был не похож на самого себя. Он бормотал невразумительные фразы, потом вымолвил:

— Значит, между нами все возможно!

Августус поднял голову. Шеннон смотрела на него со страхом, нет — с ужасом. Он немного подождал, пораженный бледностью ее лица, потом разжал руки и встал. Одновременно они оба отступили на шаг назад. Шеннон покачала головой, убежала в свою комнату и заперлась в ней.

«На какую же глупость способно толкнуть сердце!» — подумал Августус.

Его порыв был безумным, обреченным на провал. Недостойным его.

Шеннон не показывалась.

«Мне не стоило приезжать в поместье! Тогда ничего не произошло бы…»

Он не мог отделаться от ее испуганного взгляда, который она бросила на него, когда он стоял на коленях.

Должен ли он немедленно уехать в Лондон? Никогда больше не видеться с ней? Забыть об инциденте?

Августус не мог решиться уехать из Драйбурга, не увидевшись с Шеннон. Тем более он не осмеливался постучать в дверь ее комнаты.