Режиссеры-семидесятники. Культура и судьбы - Полина Богданова

Тяготы ленинградской жизни 70-х годов для Гинкаса и Яновской оборачивались полной безработицей. Дошло до того, что на жизнь Яновская зарабатывала вязанием. Оглядываясь назад, видишь, что суровая жизненная школа, отсутствие работы, не говоря уже о признании, к которому стремится всякая творческая натура, в результате сыграли свою положительную роль в судьбе художников. Потому что излишнее благополучие и отсутствие проблем, необходимости преодолевать сложности создают натуры изнеженные и не способные к достижениям. Хотя я очень люблю слова Пушкина о том, что несчастье – хорошая жизненная школа, но счастье есть лучший университет. Поколение Гинкаса, пережив немало сложностей в молодости, создало тревожное искусство, искусство больных вопросов, искусство, полное внутренней дисгармонии.

Помню ранний спектакль Гинкаса «Похожий на льва» Р. Ибрагимбекова. В нем нашли отражение внутренние автобиографические мотивы, как говорил Гинкас. Но со стороны, конечно, эти мотивы не прочитывались. У меня, когда я смотрела этот спектакль, создавалось впечатление чего-то очень драматичного и неустойчивого. На сцене художник Э. Кочергин соорудил комнату, которая имела покатый пол и словно бы падала прямо на зрителя. От этого и возникало ощущение неустойчивости мира. Еще помню сиреневый и блекло-серебристый цвет, тоже добавлявший минора. И помню, что герой был очень слабым и легко травмируемым человеком. Ни в коем случае не борцом и не победителем, а скорее побежденным, проигравшим сражение с жизнью. Вот эти минорные драматические ноты и выражали тогда наше мироощущение. Оно не было благодушным и оптимистическим. Человек 70-х годов жил с чувством какой-то несвершимости. Но внутренне как будто бы любил в себе это чувство. Успешность и достижения считались привилегией «других» людей, тех, которых честный интеллигент в глубине души недолюбливал. Эти же чувства отличали и героя спектакля Анатолия Васильева «Взрослая дочь молодого человека» – стосорокарублевого инженера по кличке Бэмс. И как в связи с этим рассказывал автор пьесы Виктор Славкин, шестидесятникам Олегу Ефремову и Марку Захарову, которым не были свойственны эти чувства, потому что они ощущали себя в центре жизни, на коне, герой не слишком пришелся по душе. Чувство неуспешности и тяготы внутренних коллизий (войти в эту жизнь или остаться в стороне, на обочине, в андеграунде, но войти – значит допустить компромиссы, принять условия игры, а игра была только одна – вступить в партию) были свойственны только семидесятникам. Пафос обочины, присущий Васильеву и Гинкасу, по своему типу крайне субъективным художникам с автобиографическим началом в творчестве, в этом отношении делал их похожими.

В Театре комедии Гинкас поставил «Монолог о браке» Э. Радзинского, спектакль, который претендовал на некий новый стиль. В нем были употреблены почти шоковые приемы, но сказать что-либо определенное об этом спектакле было невозможно. Он был сильно порезан и сокращен ленинградским Управлением культуры, ведь у Гинкаса к тому времени уже сложилась прочная репутация антисоветчика. И в отсутствии лояльности его подозревали и в этой работе.

Потом я увидела постановку Гинкаса уже в Москве, в гостиной ВТО. Игрался «Пушкин и Натали» с молодым ленинградским актером Виктором Гвоздицким, который позднее тоже осел в Москве. Театральная Москва, щедрая и падкая на зрелища, приняла спектакль с восторгом. Вообще вхождение в московскую жизнь для Гинкаса с Яновской было безболезненным. Так, по крайней мере, казалось со стороны. И еще позднее об этой паре москвичи говорили с неподдельной симпатией, называя их любовно «Камочка и Геточка».

Виктор Гвоздицкий в роли Пушкина поразил своим неподдельным сходством с поэтом и внутренней интеллигентностью в сочетании с какой-то особой вдохновенностью. Эта вдохновенность была его собственным, не наигранным внутренним свойством. Он был из породы тех молодых актеров, которым, несмотря на наличие ролей, трудно было реализовать себя в творчестве по-настоящему. Он работал в рижском ТЮЗе, потом переехал в Ленинград и поступил в Театр комедии, где провел десять лет. Играл разные роли, но чего-то главного в его профессиональной жизни как будто не было. Поэтому он был готов искать и экспериментировать. Поколение режиссеров-семидесятников, которым такие актеры, как Гвоздицкий, были нужны как воздух, находилось еще в бесправном положении и ничего не могло предложить, кроме риска самостоятельной работы. Так что на самостоятельную работу – спектакль «Пушкин и Натали» – и актер, и режиссер возлагали надежды. Гинкас в интервью, правда, говорил о том, что крайняя нужда и неприкаянность толкнули его на этот шаг. Гета при этом думала, что пусть лучше занимается бесплатными репетициями, чем просто слоняется без дела.

Но спектакль «Пушкин и Натали» сыграл судьбоносную роль в биографии Гинкаса. Как он рассуждал в одной из бесед на канале «Культура», в жизни существует один любопытный закон. Когда ты тонешь, нужно опуститься до самого дна, чтобы оттолкнуться и выплыть на поверхность. Этот закон действует в судьбах очень многих людей. Я тоже не понаслышке с ним знакома. Ощущение предела, когда дальше опускаться уже некуда, дает тебе энергию и решимость двигаться в противоположном направлении. Так что самостоятельная работа над спектаклем «Пушкин и Натали», не обеспеченная ни деньгами, ни принадлежностью к какому-либо театру, для Гинкаса и стала, очевидно, той предельной точкой, после которой начиналось движение наверх. А может, здесь действовал другой закон, по которому, когда тебе очень и очень надо, Богом ли, судьбой ли дается. Потому что ты заслужил. Несчастьями, лишениями, но других шансов, кроме надежды на судьбу или счастливый случай, у тебя не осталось.

Пушкина Виктор Гвоздицкий играл без грима. Никаких наклеенных бакенбард, неестественно завитых волос. Гвоздицкий проживал кусок жизни поэта, словно подкладывая под это свой личный опыт. Это был некий, если можно так сказать, культурный опыт, за которым стояли имена старших и более молодых современников. Наверное, Пастернака, не в последнюю очередь – Бродского (с ним дружил сам Гинкас), коллег и друзей по Ленинграду, его непарадной жизни с ее невозможностью и несвершениями. Во всем был драматизм ощущения судьбы, подспудные уколы как звоночки неминуемого несчастья, которое должно случиться силой роковой предопределенности. Гинкас, опять же, вносил в эту историю автобиографические мотивы, переживал ее как свою собственную. И тем самым приближал ее к нам, и атмосфера, воздух этого спектакля наполнялись живой энергией, которая и покоряла зрителя.