Варшава - Владимир Козлов

– Ну и нечего тебе там знать.

– Может, и нечего.

– Отдал триста тысяч. Слышал? Триста тысяч. Это тебе не хуй собачий! Ни расписки, ни говниски. Отдал – и все, под честное слово.

– А если кинут?

– Как «кинут»?

– Ну, не дадут машину. Скажут – мы тебя не знаем.

– Как это – «не знаем»? Это что б такое было? Вообще хер знает что.

– А разве сейчас не хер знает что?

– Не, пацан, это еще жить можно. Вот после войны было – вообще пиздец. Люди падаль жрали…

Мужик смотрит на меня. У него загорелое лицо, шрам на губе и красная сетка сосудов на щеках.

Он наклоняется к моему уху и шепчет:

– А вообще, скажу тебе по секрету, – у меня в номере еще пятьсот. Во как!

Трамвай останавливается. Мужик выходит, заходит чувак в кепке, достает «корочку» контролера.

– Готовим талоны на контроль.

Пассажиры кидаются пробивать талоны. Я сую свой в щель компостера. Контролер подскакивает ко мне, я успеваю нажать на рычаг.

– Что, самый умный?

Я протягиваю ему талон.

– Не пойман – не вор.

– Я тебе сейчас покажу «не пойман – не вор». Сидит под компостером, думает – я не вижу.

– Но вот же талон, пробитый.

– А мне все равно, пробитый или нет. Ты когда его пробил? Безбилетным считается пассажир, который до следующей остановки не пробил талон – так в правилах сказано. – Он кивает на табличку под стеклом, на кабине водителя. – Так что плати штраф – двести рублей.

– У меня нет, я студент.

– А мне какое дело, кто ты? Сейчас отвезу на конечную и сдам в милицию.

– Сдавайте. Вот у меня талон.

– Смотри, где твой талон. – Он рвет талон и кидает на пол. – Ну-ка на выход.

Трамвай отъезжает. Контролер прячет «корочку» в карман. Он старше меня года на два. Над верхней губой – редкие черные волоски.

– Ну что, поговорим?

– О чем?

– Сейчас увидишь.

Удар кулаком в живот. Я приседаю. В лицо летит ботинок. Я уклоняюсь, падаю, вскакиваю. Он хватает меня за куртку. Я вырываюсь, бегу. Оглядываюсь.

Контролер спотыкается, падает, орет:

– Еще раз поймаю – готовься!

Тетя Нина сидит на кухне, читает книгу «Анжелика и король». Я ставлю чайник на плиту.

– Ну, што там, у институте?

– Ничего, все как всегда. А что у вас нового?

– Ай, малако апять падаражала. И масла, и смятана. Как жыть, Володя, ты мне скажы, а?

Я пожимаю плечами.

– Мая пенсия – тысяча. Ну, ты даеш васемьсот за квартиру. А што щас на гэтыя грошы купиш, а? Да, я уборщицай усю жизнь рабила, зарплата малая – сначала на камвольнам камбинате, патом у гастраноме. А муж мой, Саня, памёр у том гаду – трынадцатага наябра буде гадаушчна. У яго и пенсия добрая была, и рабиу ящо – у ахране. А тяпер мне што? Усё гэтые паляки паганые зрабили – Шушкевич и Кебич. Ня любять яны беларусау…

– А детей у вас нет?

Она машет рукой.

– Дочка адна, тры гады, як завербовалась на север, жыве там у этай мерзлате, мне и не пиша дажа. Што яна есть, што няма…

Чайник закипает, я сыплю в кружку заварку, наливаю кипяток, открываю старый холодильник «ЗИЛ». Внутри воняет прогорклым маслом. Я достаю кусок вареной колбасы.

– Вот вывучышся, станет рабить, многа зарабатывать… – говорит тетя Нина. – А я скора падохну. Забяры меня к себе, Саня, а? Как я тут без тябе адна? – Она плачет.

По стеклу молотит дождь. Светятся окна домов. Уличные фонари не горят: экономия.

Кузнецов заходит в аудиторию, садится на стул, закинув ногу на ногу.

– Вам повезло, можно сказать. Или наоборот – не повезло. Фор хум – хау, как говорят студенты, не знающие английского. Короче, из-за того, что в институте нет отопления, занятия отменяют до конца недели. То есть, вас ждут пятидневные каникулы. Радуйтесь. Иногородние могут навестить своих родных и близких, остальные – весело провести время в столице нашей независимой республики.

До электрички – полчаса. Я беру в вокзальном буфете чай. Стакан помечен белой краской, залог – десять рублей. Следующий в очереди – лысый мужик в кожаной куртке. Он достает кошелек, полный долларов и белорусских, вытаскивает «медведя», сует буфетчице.

– Бутерброд с колбасой и чай.

Подают электричку. Плохо одетые люди со скучными лицами кидаются занимать места, отталкивая друг друга. В дверях образуется давка.

Я захожу одним из последних. Все сиденья заняты.

По вагону, расталкивая стоящих, идет бухой солдат в расстегнутой шинели. Он наклоняется мне к уху, от него пахнет водкой.

– Выпить ни хуя нет?

Я мотаю головой.

– Ты не сцы, я заплачу. У меня бабки есть.

Он показывает комок смятых «зайцев». Я опять мотаю головой. Солдат идет дальше.

За окнами темно. Мужик в дождевике встает, снимает с полки рюкзак, идет к тамбуру. Я сажусь на его место.

Свет тусклый. В окнах ничего не видно, кроме нерезких искаженных отражений. В углу вагона сидит на полу бомж. Рядом – его хозяйство в пластиковых пакетах и коробке от бананов.

С лязгом открывается дверь, заходит мужик в светло-синей форме.

– Приготовили билеты для проверки.

Я вскакиваю, хватаю сумку, бегу к другому выходу.

В тамбуре курит дед в зимней шапке. Электричка тормозит, двери открываются. Я выпрыгиваю.

Темнота. В будке станции светится окошко кассы. Я бегу вдоль электрички в ту сторону, откуда пришел контролер, вскакиваю в следующий вагон. Двери закрываются, электричка трогается. На стекле в двери набита через трафарет надпись: «Не прислоняться».

На сиденье напротив меня – мужик. Лет сорок пять – пятьдесят, морщинистое лицо, лысина прикрыта клоком волос, из ушей торчат седые волоски. На полу – пустая бутылка от водки.

Мужик говорит:

– Вот ты, наверна, студент?

– Ну, студент.

– Значит, умный, должен ва усём разбираться. Ня то, што мы – старые…

– Ни в чем я не разбираюсь.

– Ладно, ты не эта самае. Ты знаешь, пра што я гавару. Вот ты мне абъясни, што эта робится? Я ни хера не магу панять. А ты?

– Что вы имеете в виду?

– Ты мне мозги не еби… Што эта за блядство, а? Адни спекулянты, и больше ни хера. Купиу за капейку – прадау за рубль. Как эта, ты мне абъясни. Адин, блядь, усю жызнь работае, как Карла, и ни хуя денег нет, а эти, бля – купиу за капейку, прадау за рубль…

– А что тут такого? Каждый может этим заняться. Даже вы, например.

– Ты што, дурной?

– А что такое?

– Не, ты, эта самае, извини… Ну, выпили, ты панимаеш. И не панятна ни хуя. Раньше жыли… Усе было панятна, палучыу двести рублей у месяц – и харашо, а сейчас не знаеш, сколька этих бумажек нада… Ерунду зрабили – белки на деньгах, зайцы… Ленин там, Крэмль – эта ладна, а то зайцы… А чего сейчас па радио гаварят «паважаныя спадары»? Вот ты мне объясни, чего эта я – и «спадар»? Был усю жызнь таварищ, а сейчас, на хуй, спадар. Раньше Масква была сталица, и усе знали, а тяпер? Тяпер што, Минск – столица? Гауно этат Минск, гауно. Ну што, ты мне абъясниш?

– А что я могу объяснить?

– Не можаш – тагда сиди и не пизди.

Родители кормят меня картошкой с сардельками. Я жую и рассказываю:

– Ну, учеба как учеба. Фонетика, грамматика, практика языка. Потом всякие другие предметы – логика, история, психология…

Мама спрашивает:

– Тебе хоть интересно?

– Ну так…

Папа говорит:

– Да, не повезло тебе – в такое время учиться в другом городе. Надо было поступать здесь, у нас – все бы намного проще было…

Мама недовольно смотрит на него.

– А что ты как отец сделал, чтобы ему там легче было, а?

– А что я мог сделать? Захотел – поехал учиться. А мы – чем сможем…

– И чем ты сможешь, хотела бы я знать? Слава богу, что поступил на бесплатное, а если б не прошел… Где взять сорок тысяч в год? И так всю сберкнижку на репетитора отдали. Поступить – поступил, а как он там жить будет, не представляю себе.

– Все живут, не один я приезжий. Найду работу…

– Много ты нашел? Сейчас кругом сокращения, да и студентов брать не хотят. Лучше думай про учебу, на жизнь мы тебе будем давать.

– Не надо мне денег. Сам заработаю.

Отец поддакивает:

– Правильно говоришь. Надо быть оптимистом. А ты, Лариса, так не настраивай его, что все плохо…

– Вот я вижу, какой ты всю жизнь оптимист. Живем в этом дурном районе, где одни уголовники и ворье. Сто раз говорила – давай поменяемся с доплатой на центр или, хотя бы, на «Мир-два» какой-нибудь. Еще года три назад, до всех этих повышений, можно было за тысячу доплаты поменяться на нормальную квартиру. Надо было сэкономить на чем-нибудь, телевизор новый не брать… А теперь уже точно до конца жизни здесь будем…

– Ничего, сын будет хорошо зарабатывать – купит нам новую квартиру. Да, Володя?

Я молчу.

– Купит, жди – не грусти. Хоть бы сам без работы не сидел после института. Такое все нестабильное… Не знаю, куда мы катимся…

– Ладно, ты парня не пугай. Пусть учится. А мы поможем – хрусталь вон продадим.

– Не дам я тебе его продавать – еще, может, на хлеб придется менять. Раз завертелось – не остановится. Хоть бы гражданской войны не было…