Зачинается песня от древних затей. (Баллады, былины, притчи) - Алексей Константинович Толстой

1858

– Государь ты наш батюшка,Государь Петр Алексеевич,Что ты изволишь в котле варить?– Кашицу, матушка, кашицу,Кашицу, сударыня, кашицу!

– Государь ты наш батюшка,Государь Петр Алексеевич,А где ты изволил крупы достать?– За морем, матушка, за морем,За морем, сударыня, за морем!

– Государь ты наш батюшка,Государь Петр Алексеевич,Нешто своей крупы не было?– Сорная, матушка, сорная,Сорная, сударыня, сорная!

– Государь ты наш батюшка,Государь Петр Алексеевич,А чем ты изволишь мешать ее?– Палкою, матушка, палкою,Палкою, сударыня, пылкою!

– Государь ты наш батюшка,Государь Петр Алексеевич,А ведь каша-то выйдет крутенька?– Крутенька, матушка, крутенька,Крутенька, сударыня, крутенька!

– Государь ты наш батюшка,Государь Петр Алексеевич,А ведь каша-то выйдет солона?– Солона, матушка, солона,Солона, сударыня, солона!

– Государь ты наш батюшка,Государь Петр Алексеевич,А кто ж будет ее расхлебывать?– Детушки, матушка, детушки,Детушки, сударыня, детушки!

1861

В лесную чащу богатырь при лунеВъезжает в блестящем уборе;Он в остром шеломе, в кольчатой бронеИ свистнул беспечно, бочась на коне:«Какое мне деется горе!»И едет он рысью, гремя и звеня,Стучат лишь о корни копыты;Вдруг с дуба к нему кто-то прыг на коня!

«Эй, кто за плечами там сел у меня?Со мной, берегись, не шути ты!»И щупает он у себя за спиной,И шарит, с досадой во взоре;Но внемлет ответ: «Я тебе не чужой,Ты, чай, об усобице слышал княжой,Везешь Ярослава ты горе!»

«Ну, ври себе! – думает витязь, смеясь, —Вот, подлинно, было бы диво!Какая твоя с Ярославом-то связь?В Софийском соборе спит киевский князь,А горе небось его живо?»

Но дале он едет, гремя и звеня,С товарищем боле не споря:Вдруг снова к нему кто-то прыг на коняИ на ухо шепчет: «Вези ж и меня,Я, витязь, татарское горе!»

«Ну, видно, не в добрый я выехал час!Вишь, притча какая бывает!Что шишек еловых здесь падает вас!»Так думает витязь, главою склонясь,А конь уже шагом шагает.

Но вот и ступать уж ему тяжело,И стал спотыкаться он вскоре,А тут кто-то сызнова прыг за седло!«Какого там черта еще принесло?»«Ивана Васильича горе!»«Долой вас! И места уж нет за седлом!Плеча мне совсем отдавило!»«Нет, витязь, уж сели, долой не сойдем!»И едут они на коне вчетвером,И ломится конская сила.

«Эх, – думает витязь, – мне б из лесу вонДа в поле скакать на просторе!И как я без боя попался в полон?Чужое, вишь, горе тащить осужден,Чужое, прошедшее горе!»

1866

Пантелей-государь ходит по полю,И цветов и травы ему по пояс,И все травы пред ним расступаются,И цветы все ему поклоняются.

И он знает их силы сокрытые,Все благие и все ядовитые,И всем добрым он травам, невредныим,Отвечает поклоном приветныим,А которы растут виноватые,Тем он палкой грозит суковатою.

По листочку с благих собирает он,И мешок ими свой наполняет он,И на хворую братию беднуюИз них зелие варит целебное.

Государь Пантелей!Ты и нас пожалей,Свой чудесный елейВ наши раны излей,В наши многие раны сердечные;Есть меж нами душою увечные,Есть и разумом тяжко болящие,Есть глухие, немые, незрящие,Опоенные злыми отравами, —Помоги им своими ты травами!

А еще, государь, —Чего не было встарь —И такие меж нас попадаются,Что лечением всяким гнушаются.Они звона не терпят гуслярного,Подавай им товара базарного!

Всё, чего им не взвесить, не смеряти,Всё, кричат они, надо похерити;Только то, говорят, и действительно,Что для нашего тела чувствительно;И приемы у них дубоватые,И ученье-то их грязноватое,И на этих людей,Государь Пантелей,Палки ты не жалей,Суковатыя!

Февраль 1866

Одолела сила-удаль меня, молодца,Не чужая, своя удаль богатырская!А и в сердце тая удаль-то не вместится,А и сердце-то от удали разорвется!

Пойду к батюшке на удаль горько плакаться,Пойду к матушке на силу в ноги кланяться,Отпустите свое детище дрочёное,Новгородским-то порядкам неученое,

Отпустите поиграти игры детские:Те ль обозы бить низовые, купецкие,Багрить на море кораблики урманские,Да на Волге жечь остроги басурманские!

Осень 1870

…Прочел новое, еще нигде не напечатанное стихотворение графа А. К. Толстого «Песня о Потоке-богатыре»; рукопись его принес Николай от автора и списал себе; по форме оно напоминает древнерусские былины и представляет аллегорически народ русский, в нем много ума и язвительности, несколько напоминающей его «Целителя Пантелея».

Н. С. Лесков [1]

(6 апреля 1871 года)

Зачинается песня от древних затей,От веселых пиров и обедов.И от русых от кос, и от черных кудрей,И от тех ли от ласковых дедов,Что с потехой охотно мешали дела;От их времени песня теперь повела,От того ль старорусского краю,А чем кончится песня – не знаю.

У Владимира Солнышка праздник идет,Пированье идет, ликованье,С молодицами гридни ведут хоровод,Гуслей звон и кимвалов бряцанье.Молодицы что светлые звезды горят,И под топот подошв, и под песенный лад,Изгибаяся, ходят красиво,Молодцы выступают на диво.

Но Поток-богатырь всех других превзошел:Взглянет – искрами словно обмечет:Повернется направо – что сизый орел,Повернется налево – что кречет;Подвигается мерно и взад и вперед,То притопнет ногою, то шапкой махнет,То вдруг станет, тряхнувши кудрями,Пожимает на месте плечами.

И дивится Владимир на стройную стать,И дивится на светлое око:«Никому, – говорит, – на Руси не плясатьСупротив молодого Потока!»Но уж поздно, встает со княгинею князь,На три стороны в пояс гостям поклонясь,Всем желает довольным остаться —Это значит: пора расставаться.

И с поклонами гости уходят домой,И Владимир княгиню уводит,Лишь один остается Поток молодой,Подбочася, по-прежнему ходит,То притопнет ногою, то шапкой махнет,Не заметил он, как отошел хоровод,Не слыхал он Владимира ласку,Продолжает по-прежнему пляску.

Вот уж месяц из-за лесу кажет рога,И туманом подернулись балки,Вот и в ступе поехала баба-яга,И в Днепре заплескались русалки,В Заднепровье послышался лешего вой,По конюшням дозором пошел домовой,На трубе ведьма пологом машет,А Поток себе пляшет да пляшет.

Сквозь царьградские окна в хоромную сеньСмотрят светлые звезды, дивяся,Как по белым стенам богатырская теньХодит взад и вперед, подбочася.Перед самой зарей утомился Поток,Под собой уже резвых не чувствует ног,На мостницы как сноп упадает,На полтысячи лет засыпает.

Много снов ему снится в полтысячи лет:Видит славные схватки и сечи,Красных девиц внимает радушный приветИ с боярами судит на вече;Или видит Владимира вежливый двор,За ковшами веселый ведет разговор,Иль на ловле со князем гуторит,Иль в совете настойчиво спорит.

Пробудился Поток на Москве на реке,Пред собой видит терем дубовый;Под узорным окном, в закутном цветнике,Распускается розан махровый;Полюбился Потоку красивый цветок,И понюхать его норовится Поток,Как в окне показалась царевна,На Потока накинулась гневно:

«Шеромыжник, болван, неученый холоп!Чтоб тебя в турий рог искривило!Поросенок, теленок, свинья, эфиоп,Чертов сын, неумытое рыло!Кабы только не этот мой девичий стыд,Что иного словца мне сказать не велит,Я тебя, прощелыгу, нахала,И не так бы еще обругала!»

Испугался Поток, не на шутку струхнул:«Поскорей унести бы мне ноги!»Вдруг гремят тулумбасы; идет караул,Гонит палками встречных с дороги;Едет царь на коне, в зипуне из парчи,А кругом с топорами идут палачи, —Его милость сбираются тешить,Там кого-то рубить или вешать.

И во гневе за меч ухватился Поток:«Что за хан на Руси своеволит?»Но вдруг слышит слова: «То земной едет бог,То отец наш казнить нас изволит!»И на улице, сколько там было толпы,Воеводы, бояре, монахи, попы,Мужики, старики и старухи —Все пред ним повалились на брюхи.

Удивляется притче Поток молодой:«Если князь он, иль царь напоследок,Что ж метут они землю пред ним бородой?Мы честили князей, но не эдак!Да и полно, уж вправду ли я на Руси?От земного нас бога господь упаси!Нам Писанием велено строгоПризнавать лишь небесного бога!»

И пытает у встречного он молодца:«Где здесь, дядя, сбирается вече?»Но на том от испугу не видно лица:«Чур меня, – говорит, – человече!»И пустился бежать от Потока бегом;У того ж голова заходила кругом,Он на землю как сноп упадает,Лет на триста еще засыпает.

Пробудился Поток на другой на реке,На какой? не припомнит преданье.Погуляв себе взад и вперед в холодке,Входит он во просторное зданье,Видит: судьи сидят, и торжественно тутНад преступником гласный свершается суд.Несомненны и тяжки улики,Преступленья ж довольно велики:

Он отца отравил, пару теток убил,Взял подлогом чужое именьеДа двух братьев и трех дочерей задушил —Ожидают присяжных решенья.И присяжные входят с довольным лицом:«Хоть убил, – говорят, – не виновен ни в чем!»Тут платками им слева и справаМашут барыни с криками: браво!

И промолвил Поток: «Со присяжными судБыл обычен и нашему миру,Но когда бы такой подвернулся нам шут,В триста кун заплатил бы он виру!»А соседи, косясь на него, говорят:«Вишь, какой затесался сюда ретроград!Отсталой он, то видно по платью,Притеснять хочет меньшую братью!»

Но Поток из их слов ничего не поймет,И в другое он здание входит;Там какой-то аптекарь, не то патриот,Пред толпою ученье проводит:Что, мол, нету души, а одна только плотьИ что если и впрямь существует Господь,То он только есть вид кислорода,Вся же суть в безначалье народа.

И, увидя Потока, к нему свысокаПатриот обратился сурово:«Говори, уважаешь ли ты мужика?»Но Поток вопрошает: «Какого?»«Мужика вообще, что смиреньем велик!»Но Поток говорит: «Есть мужик и мужик:Если он не пропьет урожаю,Я тогда мужика уважаю!»

«Феодал! – закричал на него патриот, —Знай, что только в народе спасенье!»Но Поток говорит: «Я ведь тоже народ,Так за что ж для меня исключенье?»Но к нему патриот: «Ты народ, да не тот!Править Русью призван только черный народ!То по старой системе всяк равен,А по нашей лишь он полноправен!»

Тут все подняли крик, словно дернул их бес,Угрожают Потоку бедою.Слышно: почва, гуманность, коммуна, прогресс.И что кто-то заеден средою.Меж собой вперерыв, наподобье галчатВсе об общем каком-то о деле кричатИ Потока с язвительным тономНазывают остзейским бароном.

И подумал Поток: «Уж, Господь борони,Не проснулся ли слишком я рано?Ведь вчера еще, лежа на брюхе, ониОбожали московского хана,А сегодня велят мужика обожать!Мне сдается, такая потребность лежатьТо пред тем, то пред этим на брюхеНа вчерашнем основана духе?»

В третий входит он дом, и объял его страх:Видит, в длинной палате вонючей,Все острижены вкруг, в сюртуках и в очках,Собралися красавицы кучей.Про какие-то женские споря права,Совершают они, засуча рукава,Пресловутое общее дело:Потрошат чье-то мертвое тело.

Ужаснулся Поток, от красавиц бежит,А они восклицают ехидно:«Ах, какой он пошляк! как он неразвит!Современности вовсе не видно!»Но Поток говорит, очутясь на дворе:«То ж бывало у нас и на Лысой Горе,Только ведьмы хоть голы и босы,Но, по крайности, есть у них косы!»

И что видеть и слышать ему довелось:И тот суд, и о боге ученье,И в сиянье мужик, и девицы без кос —Всё приводит его к заключенью:«Много разных бывает на свете чудес!Я не знаю, что значит какой-то прогресс,Но до здравого русского вечаВам еще, государи, далече!»

И так сделалось гадко и тошно ему,Что он наземь как сноп упадаетИ под слово прогресс, как в чаду и дыму,Лет на двести еще засыпает.Пробужденья его мы теперь подождем;Что, проснувшись, увидит, о том и споем,А покудова он не проспится,Наудачу нам петь не годится.

Начало 1871