По обе стороны добра и зла. Трансцендентальная алхимия мифа - Александр Матяш

В: Они не смогли принять зло в себе, потому что недооценили в себе силу добра?

А.И: В них не было готовности принять что бы то ни было: ни добро, ни зло. Они начали различать добро и зло, но для принятия их в этом различении у них не было внутренней духовной силы: ни для принятия зла, ни для принятия добра. Именно в этом состояло главное коварство и лукавство змия. Он сказал им правду: они познали добро и зло. Познали, но не приняли – и поэтому испытали стыд, комплекс неполноценности, чувство вины, непринятие, и как следствие – сужение сознания9.

Почему так произошло? Мы устроены таким образом, что нечто внутри нас, глядя на зло, тут же говорит: это есть зло. Однако в том случае, когда «зло» находится внутри нас самих, восприятие его наполняется таким отторжением и непринятием, что увидеть его (то есть, осознать) оказывается выше наших сил – мы «закрываем на него глаза» (в прямом и переносном смысле) и перестаем видеть. Но откуда берется эта негативная оценка? Она есть прямое и непосредственное следствие того, что произошло с сознанием Адама и Евы после того, как они надкусили яблоко и увидели, что они наги10.

То спонтанное (и не осознаваемое ими) движение их сознания, которое возникло сразу после нарушения запрета, оказалось матрицей механизма «отторжения зла внутри себя через его вытеснение»11, – который с тех пор безупречно и бесперебойно «работает», как часы, в любом человеке, приводя, через искажение восприятия (неспособность видеть то, что видеть не хочется, потому что оно страшно не нравится) к искажению реальности – сначала внутри, а затем и снаружи. Этот базовый тезис – «страшно не нравится» – является ключевым в создании механизма, не позволяющего видеть зло. И организуется весь этот процесс психической структурой, называемой эго12. Не хочет наше эго, чтобы мы были плохими, но оно не обладает возможностями не желать этого алхимически, через интеграцию и преодоление темного начала. Оно просто не хочет его видеть. И это есть базовое последствие первородного греха.

В: Каким образом познание добра и зла оказалось связанным с «обнаружением» Адамом и Евой своей наготы? И почему нагота – это «зло»?

А.И: С наготой труднее всего: чего люди стыдятся в своей наготе? Вопрос глубоко психоаналитический.

В: Не все стыдятся собственной наготы. Дети не стыдятся и сопротивляются, когда их начинают одевать.

А.И: А почему остальные стыдятся?

В: Возможно, это чисто социальная условность, которая детям просто навязывается с рождения.

А.И: В том обстоятельстве, что познав добро и зло, Адам и Ева стали испытывать стыд за свою наготу, есть определенная глубина, и она заключена в отношениях сознания и самосознания. Почему ребенок не стыдится?

В: Потому что у него нет разделения.

А.И: Да, потому что он себя воспринимает в целостности – вот что самое главное; так же, кстати сказать, как и Адам с Евой до грехопадения. И у этого целостного восприятия имеются, на мой взгляд, как минимум две причины. Первая – общепринятая: невинное дитя, не испорченное социальной суггестией13. Не знает ребенок, что такое стыд, не объяснили ему еще, что надо стыдиться. Вторая причина – более психоаналитическая – заключена в том, что ребенку пока еще нечего стыдиться, так как его сексуальная сфера, собственно и являющаяся причиной возникновения чувства стыда, еще не созрела (хотя, по мнению большинства психоаналитиков, она уже имеется, но пока только в имплицитном, зачаточном виде). Он о ней ничего не знает и самое главное, никак не отделяет ее от остальной телесности.

Что такое «стыд своей наготы»? Он возникает, когда мы смотрим на себя и делим себя на, скажем, свое лицо и – свои половые органы. Деление происходит по позвоночнику, по вертикали14. И того, что находится внизу позвоночника, люди стыдятся, а то, что вверху, проявляют и показывают15.

Давайте вернемся к вопросу: почему же все-таки обретение способности познания добра и зла вызвало в первую очередь ви́дение своей наготы, причем такое ви́дение, которое повлекло за собой желание ее сокрыть? Без понимания того, что нагота тесно связана с сексуальностью и ее сконцентрированным воплощением в генитальной области, дать ответ на этот вопрос, действительно, невозможно. Поэтому, чтобы двинуться дальше, нам придется ответить на такой пикантный вопрос: о чем же, собственно, говорят обнаженные человеческие гениталии, какую информацию несет в себе их открытый для глаз вид? И вот тут выясняется самое интересное: оказывается, нагота мужчины и нагота женщины имеют совершенно разные, даже можно сказать, прямо противоположные значения. Если нагота мужчины говорит о том, в какой степени сексуального возбуждения он находится, то нагота женщины осуществляет воздействие – и притом самое прямое – на эту самую степень мужского возбуждения. И таким образом, в точном соответствии с натурфилософской диалектикой китайских космологических начал инь и ян, мужская нагота обладает женской, пассивной природой, тогда как для женской наготы характерно мужское, активное начало16.

Теперь зададимся следующим вопросом: что же объединяет эти, казалось бы, столь противоположные значения мужской и женской наготы? И вот здесь мы выходим на самую суть интриги, потому что то, что их объединяет, – это полная независимость реакций на наготу от сознания. И хотя созерцание этих процессов, и возможно через рассуждение, анализ и наблюдение, так сказать, со стороны, невовлеченным образом, но никак не тогда, когда сознание ими охвачено. В эпицентре реакций психики на созерцание человеческой наготы контроль сознания становится полностью невозможен, ибо контроль и охваченность – абсолютно противоположные и несовместимые друг с другом процессы.

Почему же эту независимость от сознания следует признать искомым результатом нашей попытки ответить на вопрос о связи наготы с познанием добра и зла? Очень просто: потому что dark side этой независимости – это наше бессилие, бессилие нашего сознания перед импульсами, идущими (или не идущими – в данном ракурсе это не имеет значения) из нашей генитальной сферы. Это бессилие также имеет сложную структуру и основывается на независимости от сознания сексуальной сферы, подчиненной не ему, а инстинкту. И это самая главная особенность отделенного от сексуальной сферы сознания, и заключена она, прежде всего, именно в этой отделенности, самой по себе имеющей амбивалентный характер. С одной стороны, сознание уже не зависит от инстинкта так тотально, как раньше (и поэтому былой, прежней слитности с ним нет), с другой стороны, оно пока еще не обладает достаточной силой, чтобы полностью подчинить его себе, при этом не сломав его (дурное дело не хитрое), а просинтезировав, проинтегрировав его в себя. И вот на этом пике, на этом острие уже возникшего, но еще не окрепшего, не прокаленного духовностью сознания и очутились наши бедные предки в результате змеиных происков и искушений. Можно только предполагать, как несладко им пришлось! Понятно теперь, что одна сторона этого пика была тем самым добром, а другая – тем самым злом, возникшими перед несчастными Адамом и Евой в их познании в совершенно понятной (но не им, а только нам!) их неотделимости друг от друга.

В: Почему же они восприняли происходящее как зло? Ну, происходит что-то непонятное, пусть непредсказуемое, пусть пугающее, но почему «это» – зло?

А.И: Внутри них обнаружилось нечто, им не подвластное – вот что было воспринято как зло. Эта фраза чрезвычайно многогранна, потому что ви́дение какой-либо неподвластности внутри себя есть первый шаг любой алхимии17, ее prima materia. Без обнаружения внутри себя чего-то, нам не подвластного, мы в принципе не можем заняться никакой интеграцией. Но Адам с Евой, столкнувшись с этой неподвластностью, расценили ее не как открывающиеся возможности для внутренней работы, а как повод испытать чувство вины.

В: Почему?

А.И: Потому что в своем восприятии открывшегося ви́дения они сориентировались не на перспективу интеграции, о которой ничего не знали, а на прошлое, в котором они ощущали себя как нечто единое, целостное, само в себе неразделенное. Когда они обнаружили, что эта целостность оказалась разрушенной, они восприняли расщепленность своего сознания как некую роковую, неисправимо свершенную данность. И то, что они увидели это именно таким образом, послужило толчком к возникновению зла. Сначала – только в их восприятии, но затем, по нарастающей самоиндукции, и в объективной сфере психики. Иными словами, глубочайшая парадоксальность происходящего в мифе процесса заключается в том, что зло сначала было познано, и лишь затем, уже прямо из этого познания, возникло в душах Адама и Евы. Каким образом? В силу отсутствия понимания происходящего и вытекающей из него перспективы преодоления возникшего расщепления. А также, разумеется, в силу стремительно расширяющегося чувства вины, возникшего от подспудной мысли о том, что начало процессу положило нарушение запрета. В результате они испытали глубокий внутренний кризис и последовавшее за ним глубочайшее экзистенциальное отчаяние.