Череп императора - Виктор Банев

Пьян я уже не был, ночь прошла, и вспоминать о ней с утра было странно, как будто все происходило в другой жизни. Не моей. Пахнущий сладковатым дымом зал, ревущий рэйв, большегрудая блондинка, называющая меня «красавчиком». Что я там делал? Кто я, откуда? Что вообще со мной происходит последние несколько лет? Когда меня на черной «Волге» увозили из «Мун Уэя», Анжелика еще оставалась там. Может быть, чуть дальше по коридору, в точно таком же светлом и просторном кабинете коллеги моих сиамских близнецов точно такими же вежливыми голосами задают точно такие же вопросы и ей.

— Ладно, не курите, и Бог с вами, — согласился я. — Но вы, офицеры, и меня поймите. Я не спал всю ночь. Я не думал, что все так получится. Я, между прочим, в клуб-то этот отдохнуть приехал. Выпил, да и вообще… У меня, между прочим, голова болит. Я совсем не против с вами поговорить, но если вы не хотите, чтобы я прямо здесь заснул, дайте мне хотя бы кофе.

Один из эфэсбэшников молча встал и вышел. Вернулся он с пластмассовым подносом, на котором стояла чашка кофе и — о чудо! — стакан воды и таблетка в упаковке.

— Что это?

— Аспирин. От головы.

«Раньше самым действенным лекарством от головы в этом здании считался выстрел в затылок», — подумал я, а вслух сказал:

— Имейте в виду — если вы подсунете мне «таблетки правды», то вряд ли услышите что-нибудь приятное в свой адрес.

Острóта получилась жалкой: собеседники даже не улыбнулись. Я проглотил аспирин и запил его кофе. Он оказался паршивым — почти не сладким и совсем не горячим. Такой же кофе в фыркающей кофеварке секретарша Оля варит нашему горячо любимому главному редактору. Решив когда-нибудь написать разоблачительный репортаж под сенсационным заголовком «Наследники КГБ ни хрена не смыслят в хорошем кофе», я от нечего делать принялся прикидывать, что же такое в этом репортаже напишу.

Майор вернулся только минут через пятнадцать.

— Вашей визитки среди вещей убитого не обнаружено, — сказал он, глядя мне прямо в глаза. — В его карманах найдены две авторучки с золотым пером, кошелек, носовой платок, записная книжка, ключи от автомобиля, зажигалка и пачка сигарет. Начатая. Визитки с вашим именем нет.

Сказать, что я был удивлен, — значит, не сказать ничего. Как это «не обнаружено»? А куда ж она делась? Он ее что, потерял?

— Может, завалилась за подкладку пиджака? Вы бы проверили, — предположил я.

Майор с жалостью на меня посмотрел. «Выкинул!» — оформилось в уверенность смутное предположение. Какое свинство! Вот тебе и хваленая китайская вежливость. У меня этих визиток и так, между прочим, осталось всего штук десять, а новые неизвестно когда выдадут. Хотя ладно. О мертвых или хорошее…

— Вы продолжаете утверждать, что не были знакомы с господином Ли Гоу-чжень до сегодняшней ночи?

— Продолжаю.

Офицеры обменялись многозначительными взглядами и помолчали. Сомнений в том, что высшие чины госбезопасности заканчивают спецкурсы по технике передачи мыслей на расстояние почему-то не возникало.

— Ну, хорошо, — наконец решился майор. — Вы можете идти. Вот ваш пропуск, сдадите внизу часовому. Вот мой телефон, если захотите что-нибудь сообщить, позвоните. Когда вы нам понадобитесь, мы вас вызовем.

Когда понадоблюсь?! Какое великодушие, уж не броситься ли мне в ноги доброму дядечке-майору? Ставлю месячное жалованье против жетона метро, что, не будь я журналистом, париться бы мне сейчас в следственном изоляторе — где-нибудь на шестом подземном этаже Большого дома — до того самого момента, когда вежливые офицеры не определятся окончательно — а когда же это Стогов Илья Юрьевич, 1970 года рождения, уроженец города Ленинграда, им вновь понадобится.

Но — слава Богу! — я журналист, «четвертая власть», бойкое перо, наглая репортерская морда и все в том же роде. И неважно, что хранящаяся в моем нагрудном кармане потрепанная красная книжечка с едва читаемой надписью «ПРЕССА» на обложке была как-то заложена в ларьке за бутылку водки «Распутин». Важно то, что я журналист, более того, специальный корреспондент ведущей городской газеты, а значит — руки прочь! За пропавшего в недрах спецслужб журналиста плечом к плечу встанет вся пишущая братия обеих столиц, а если повезет, то, может быть, даже и провинции.

Я представил себе, как бы все это выглядело на практике, и улыбнулся. Вот прямо сегодня, с утра, Алексей мой Эдуардович Осокин, великий спортивный обозреватель, безвременно меня покинувший, встанет, пивка для опохмелки попьет и пойдет вставать плечом к плечу. От сознания собственной значимости хотелось высоко и гордо поднять голову, но голова была тяжелой, тупо болела и упорно не желала подниматься. На улице по-прежнему шел дождь, хотя уже и не тот, что ночью — беспросветный всемирный потоп. Подняв воротник плаща, я прямо по лужам зашагал прочь. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

Часы утверждали, что дело шло к одиннадцати утра. Впрочем, часы мои имели тенденцию отставать, так что на самом деле могло оказаться гораздо больше. Скажем, полдень. Ехать в редакцию рано. Кроме уборщиц да разве что главного редактора, в такую рань там никого нет. Однако домой, в Купчино, в полгода уже не убиравшуюся квартиру, ехать хотелось еще меньше. В гастрономе на углу Литейного и Фурштатской я купил бутылку пива и решил, что кроме как в редакцию ехать-то, пожалуй, и некуда.

На самом деле использовать свое служебное положение в личных и низменно-корыстных целях, кроме уже упомянутого случая с оставлением в залог книжечки «ПРЕССА», мне доводилось только единожды. Дело в том, что дома у меня в туалете текла здоровенная черная труба — как я позже узнал, называется она «стояк холодной воды». Тек этот самый стояк ровным счетом полтора года, причем временами с такой интенсивностью, что по утрам мне приходилось в туалет буквально вплывать — брассом. Не помогало ничего. Ни поползновения обольстить диспетчершу аварийной службы, ни попытки подпоить «Смирновкой» дебила-водопроводчика. Стояк мой по-прежнему тек, и чинить его никто не хотел. Хрен бы, конечно, с ним, пусть бы тек, я неприхотлив и дома бываю от силы две ночи в неделю, но как-то раз приведенная Лешей Осокиным дама, выйдя из туалета, задумалась и сказала, что никогда еще не видела квартир, в которых запланировано сразу два душа. Это было последней каплей. Прошлой весной я наконец собрался и позвонил-таки начальнице жилконторы. Я вежливо изложил ей суть дела, но по всему было видно, что на мою трубу ей глубоко наплевать. И тогда, окончательно озверев, я сказал:

— Сегодня в двадцать один тридцать гранки моей газеты уходят в типографию. Если до этого времени стояк будет течь, то завтра вы, милая дама, увидите свою фотографию прямо на первой полосе. Ясно излагаю?

Излагал я, как оказалось, достаточно ясно. Прошло сорок минут, и целая бригада сантехников (поверите? — абсолютно трезвых) зацементировала мою трубу, причем намертво. Теперь, как я подозреваю, ей не страшен даже средней интенсивности ядерный взрыв.

Интересно, что здесь сыграло большую роль — незнакомое начальнице слово «гранки» или ее личная нефотогеничность? Неужели можно всерьез поверить в подобный бред, в то, что я в силах взять и вот так запросто напечатать историю собственной трубы на первой странице городской газеты?

Я не горжусь этой своей победой. Дай тебе Бог, милая начальница, всяческих успехов на работе и в личной жизни. За это я, пожалуй, и выпью. В магазинчике на первом этаже Лениздата я купил еще четыре бутылки пива. Подумал было о водке, но решил, что ладно, успеется еще.

В тоскливый кабинет с табличкой «И. Стогов. Спецкор» подниматься я не стал, а прошел мимо, в замечательный редакционный буфет.

— Привет, Илья, — заулыбалась невыспавшаяся буфетчица. Ч-черт, как же все-таки ее зовут? Наташа? Марина? Никак не могу запомнить. Неудобно даже.

— Доброе утро, — неопределенно улыбнулся я. — «Лаки Страйк» есть?

— Нет, только «Мальборо» и «Кэмел». Читала вчера твой репортаж. Слушай, какой ты, Илья, все-таки смелый.

— Никогда не верь журналистам, они всегда врут, — ответил я. Покупать «Мальборо» не хотелось — дорого. Черт меня дернул вчера совать деньги этому таксисту. — Ладно, давай пачку «Кэмела» и кофе.

— Кофе двойной?

— А бывает на свете восьмерной кофе?

— Ясно, — покачала головой буфетчица, — опять со своим Осокиным отдыхал?

— Разве это отдых? Отдыхать с Осокиным — это тяжелая работа.

Взяв кофе, я сел за стол, вытащил из карманов плаща бутылки и наконец-то закурил. Как это обычно бывает, спать почти не хотелось. Захочется позже, ближе к обеду. А пока можно смело пить свою «Балтику» и дожидаться коллег. Впрочем, коллеги ждать себя не заставили. За соседним столиком сидели трое хмурых и небритых ребят из криминального отдела. Журналюги. Зубры острого репортажа. Из тех, что начинают день со стакана теплой водки и потом открывают ударом ноги абсолютно любую дверь. Я кивнул, и один из зубров тут же подскочил к моему столу.