Хоспис - Ришат Гайнулин

Что стало с моей квартирой? Сколько я проспал? Какого чёрта?!

Напротив его кровати стояла ещё одна такая же кровать. На ней лежал человек, повернувшись лицом к стене. Артём был готов поклясться, что дома он был один, когда засыпал… Когда он засыпал? И в своём ли?..

Где я, чёрт возьми?

…Он не мог ничего вспомнить. Будто он пропустил несколько дней, за которые его привычная квартира из гадкого холостяцкого утёнка преобразилась в ещё более гадкое, зловещее место.

Это не мой дом. Что со мной произошло?

Артём бросил свой взгляд на столик у кровати. На нём лежала записка. Артём взял листок – в сумраке он не разглядел, как часть пыли, покрывающая записку, просыпалась на стол и кровать, а другая часть – превратилась в облачко, щекочущее нос, – и повернул к лунному свету. Прочитав, Артём чуть не выронил записку из трясущихся рук. На тетрадном листе бумаги кто-то карандашом по-детски вывел большими, жирными буквами надпись:

ВСТАВАЙ! ОНИ ИДУТ.

С левой стороны послышался грохот и звяканье. Гардина, на которой висел огрызок занавески, слетела с креплений и упала. Человек, лежащий на кровати, вздрогнул и застонал, сжавшись всем телом. Дверь в палате с громким скрипом открылась, на пол пролился мигающий свет. Артём замер, уставившись на неё.

Они идут…

Кто это «они»? И что происходит? – подумал он, пытаясь успокоить содрогающиеся руки и колотящееся сердце.

Никто не вошёл.

Артём глубоко вдохнул и с шумом выдохнул. Человек на кровати снова испуганно застонал.

– Эй, там кто-то есть? – спросил шёпотом Артём, а затем чуть громче, – Мне нужна помощь! Эй!

Ему никто не отозвался, и лишь человек на кровати резко дёрнулся и поджал к себе колени.

Артём снова повернул к окну записку и стал разглядывать буквы. Они были написаны явно второпях, линии букв по несколько раз черкали неаккуратными кривыми штрихами. Внизу была ещё надпись.

«Выходи из комнаты, скорей».

Что-то тревожное было в этих словах, выведенными словно рукой ребёнка.

Босые ноги коснулись холодного, грязного пола, и от этого начало ломить ступни. Никакой обуви поблизости не оказалось.

– Эй, сколько я проспал? – спросил он у человека на кровати. – И что случилось? Где все?

Человек сжался ещё сильнее, ничего не ответив. Артём подошёл поближе.

– Ты чего там? Эй, что с тобой… – начал он, коснувшись плеча человека на кровати, и тот обернулся к нему.

От того, что Артём увидел, он испуганно вскрикнул на вдохе – звук был больше похож на скулёж, нежели на крик, – попятился назад и наступил в лужу тёмной жидкости. Нога скользнула по кафельной плитке, сустав в лодыжке неестественно прогнулся, и он упал на бок, навалившись всем весом на подвернувшуюся ногу, чуть не сломав бедро. Но боли в лодыжке и бедре почувствовать не успел, так как приложился виском о грязный кафель, и в глазах вспыхнули десятки искр. В ушах зазвенело, но ужас всё равно не отступил. Артём поднял голову и с широко раскрытыми глазами смотрел на человека, который так напугал его. Челюсть отвисла, словно на шарнирах, и он не издал ни звук и не шелохнулся, пока человеческая фигура поднималась, терзая его болезненным взглядом.

Когда Артём пришёл в себя, то понял, что перед ним, на кровати, сидит женщина, бритая на лысо. Её губы были перетянуты крупными, но частыми и тугими стяжками ниток, которые образовывали мерзкий, кривой шов. Выше и ниже губ были сочащиеся гноем, очерченные тёмными ореолами дырочки, в которые, словно переплетающиеся змеи, заползали нитки. Если бы в палате был свет, то Артём разглядел бы, что её губы сине-жёлтого цвета, как и само болезненное лицо.

Женщина протянула к нему руки, в которых она держала старинную, резиновую куклу, и застонала, выпучив и без того безумные, полные отчаяния глаза.

– Чт… Что? Я не понимаю… – хрипловато отозвался Артём, но женщина продолжала громко стонать, пытаясь ему что-то сказать.

Она тряхнула куклой, и та отозвалась старушечьим, скрипучим голосом: «Ма-ма!», а затем её голос изменился на более грубый и устрашающий:

– Не выходи отсюда! – прокричала кукла вибрирующими, рычащими звуками, словно записанными на старую магнитофонную плёнку. – Не впускай её! Закрой дверь и не впускай её!!!

Девушка, облачённая в рваную ночнушку, больше походящую на белый саван, поставила одну ногу на пол, затем другую. Даже в сумраке Артём смог разглядеть жёлтые, обломанные ногти на пальцах ног.

– Она обманет! Не впускай ИХ! – кричала кукла со всех стен, словно в каждом углу палаты были огромные динамики.

– Эй! Не подходи! – крикнул Артём, вставая с пола, но женщина уже стояла на ногах, сжимая в руках детскую, ухмыляющуюся куклу.

Артём развернулся и побежал к двери. В коридоре было светло из-за пульсирующего и мигающего света люминесцентных ламп. Мужчина захлопнул дверь и навалился на неё, на тот случай, если сумасшедшая захочет выйти из палаты. Бросив взгляд на круглую дверную ручку, он увидел в ней ключ. Артём повернул его и проверил, заперта ли оказалась дверь, подёргав её с небольшим усилием.

Заперта.

Он облегчённо надрывно вздохнул, насколько позволяло это сделать сбитое дыхание и разогнанное адреналином сердце, и отошёл от двери. Коридор был ему знаком. Налево коридор уползал с бесчисленными дверями в палаты, одинаковыми и стоящими, словно дозорные на посту. Заканчивался коридор двумя дверьми, которые связывали это крыло с другими помещениями третьего этажа. А там снова двери, бесчисленные, одинаковые, сводящие с ума. Двери, двери, двери. Кругом были одни двери. Артём видел это место много раз, но не мог вспомнить, где и когда. Но зато он чётко осознавал – и сейчас, и в далёком прошлом он ненавидел его. И не только за давящее чувство одиночества и безысходности, но и за эти самые бесконечные двери. Они опоясывали его разум, водили хоровод, заставляли его войти в одну из них – туда, где вокруг будут четыре стены и одна-единственная… дверь!

Я уже был здесь. Это место, словно петля, туго стянувшая горло; словно огромная глыба, которую нужно нести, но никак нельзя сбросить с себя; словно длинная цепь, закреплённая на ноге и дающая только ограниченную свободу, дразня и издеваясь.

Да, я уже был здесь.

Напротив его палаты, в стене, были очертания прохода.

Кто-то замуровал эту палату, или что там такое.

Артём ухмыльнулся – на стене висели петли от двери. Кто-то забыл снять их, демонтируя дверную коробку, и теперь они упирались своими концами в стену, вместо которой когда-то была ещё одна ненавистная дверь.

Если считать от выхода слева, то палата, из которой он вышел, оказывалась самой крайней. За ней – направо – было просторное место, название которого Артём никак не мог вспомнить. Там же был пост старшей медсестры, телевизор, диван и четыре кресла. На стене, напротив стойки, висели круглые настенные часы с белым циферблатом без цифр. Раздражал он Артёма не меньше, чем бесчисленные двери. Дальше уходил ещё один коридор, который тоже заканчивался выходом. Или входом. Зависит от того, с какой стороны смотреть.

Всё это Артём чётко помнил, каждую мелочь, каждую деталь. И именно поэтому, когда он огляделся по сторонам, стоя у своей палаты, он пришёл в ужас. Все знакомые мелочи пропали. Это был другой коридор, другие двери, другое место – такое знакомое, но такое искажённое. Этот кусок словно вырвали из его реальности, а затем оплевали и обгадили. Стены были обшарпанными, грязными, ржаво-коричневыми. Кафель на полу весь разбитый, пыльный, в тёмных пятнах. В воздухе стоял запах плесени, гнили и влажности, а люминесцентные лампы над головой, словно стая мелких насекомых, зудели и шуршали.

Артём подошёл к небольшому окошку, которое связывало его палату с коридором. На кровати никого не было, а из-за потёмок разглядеть самые тёмные уголки помещения было невозможно. Он прищурился, прислонился лбом и руками к стеклу, пытаясь уцепиться взглядом за темноту, рассмотреть хоть что-то.

«Куда она подевалась?» – хотел уже подумать он, как перед ним вынырнуло лицо с зашитыми губами и глазами на выкат. Оно появилось настолько резко, настолько близко, что Артём не успел даже закричать. Он вдохнул воздух в лёгкие, но тот застрял комом в горле. Лицо, испещрённое морщинами, искажённое гримасой боли, выпучивало глаза, пыталось открыть рот, отчего проколы над и под губами растягивались, а из них сочился желто-красный гной. Артём не слышал тех стонов, которые она издавала, но по глазам можно было определить, что женщина пытается кричать.

Мужчина отпрыгнул от окна к противоположной стене.

Какого?..

На миг он увидел в этой женщине знакомое лицо. Лицо той, что однажды сказала ему «Да». Той что на протяжении двух лет радовала его улыбкой, пока однажды не известила о своей болезни. Той, что делала его счастливым, делила с ним тепло и уют домашнего очага. На момент, когда рак начал есть её изящное тело, она была уже на девятом месяце беременности. А когда из знакомой женщины она стала бледно-синеватой веткой, лежащей на кровати и день за днём стонущей от невыносимых болей, их ребёнку было уже полгода.