Подозрительные обстоятельства - Патрик Квентин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я посмотрел на нее, пытаясь угадать ее мысли. Неужели я вырвался из объятий Моники только для того, чтобы участвовать в похоронах Нормы? «Анни Руд с сыном на могиле старой подруги».
— Только и всего? — с облегчением спросил я, впрочем, не скрывая раздражения.
— Только и всего? — Мать была шокирована. — Как ты можешь быть таким циничным? Ты молод, а ведешь себя как бесчувственное животное. Норма была нашим другом, нашим старым другом. А когда друзья падают с лестницы и ломают себе шеи, это не «только и всего». Это трагедия. Запомни, бессердечный мальчишка.
— Я только думал…
— Что ты думал?
— Что могло случиться что-то еще. Я имею в виду, если репортеры и сплетники пронюхают насчет Ронни и тебя…
Я ожидал взрыва, но, как всегда, недооценил мать. Она только задумчиво улыбнулась.
— Пронюхают! Какое вульгарное слово. Ты набрался таких выражений в этой случайной английской школе. Пожалуй, я ошиблась, послав тебя туда учиться. Дорогой мой, если бы ты был старше, то знал бы, что отношения между мужчинами и женщинами не всегда бывают страстными. Ронни испытывает ко мне нежное, совершенно естественное влечение…
— Репортеры достаточно взрослые, чтобы оценить это.
— …и благодарность, — закончила мать.
— А что по этому поводу думает Сильвия?
— По правде говоря, мой дорогой, Ронни, конечно, пал довольно низко. Мы все знали, что он мнит себя Казановой только потому, что волочится за разными «звездочками». Норма, кстати, когда-то была одной из них. Но разве можно порицать его? Это ягненок, который угодил в лапы волку! Сильвия Ла-Мани — самая опасная женщина в Голливуде, особенно сейчас, когда срок ее контракта истек, а техасские миллионеры больше не вьются вокруг нее, и ей приходится бороться за существование. Она положила на Ронни глаз и теперь из кожи вон лезет, чтобы затащить бедняжку к Алтарю и заставить подписать вместе с брачным свидетельством десятилетний контракт… Нет, дорогой, ты знаешь, я ненавижу вмешиваться в чужие дела, но не сидеть же сложа руки!
Самое ужасное в этих словах было то, что произносились они вполне искренне. Мать в принципе всегда была женщиной властной. Но она не считалась ни с временем, ни с удобствами, чтобы помочь друзьям. Во время их болезни она собственноручно готовила им обед, если у них были финансовые трудности, они расплачивались ее чеками, если они были несчастливы в браке, то утешились ее сочувствием и добрыми советами.
Забавно, что мать, отдающая всю свою жизненную энергию на исполнение роли Богини Секса на экране, никогда не сталкивалась с сексом в реальной обстановке и отказывалась признавать, что сама может влиять на чьи-нибудь чувства. Когда мужчины, вроде Ронни, рассчитывая на сочувствие, пытались ее расшевелить, она непонимающе смотрела на них и уходила.
— К счастью, дорогой, я оказалась в состоянии выручить его. Это было нелегко, но я льстила себя надеждой, что таким образом противодействую Сильвии Ла-Мани. И пока я думала об этом, я также думала о Норме. «Бедная Норма, — говорила я Ронни, — конечно, она пьет и, конечно, ни на что другое у нее не остается ни сил, ни времени; и если ты будешь очень осторожен, то почему бы тебе не вернуться к своим «звездочкам»? Зачем так уж трястись над ней? Ты видный продюсер, все банки у твоих ног, тогда как она… Что она — сейчас, во всяком случае? Дорогой, Норма всегда играла посредственных любовниц. Но, с другой стороны, почему бы не дать ей шанс? Найди для нее настоящий сценарий и пусть она попробует снова стать звездой».
— Выходит, Нинон Де Ланкло — твоя идея? — спросил я.
— Да, дорогой, моя. Конечно, сценарий был готов давно. Бедняга Ронни надеялся найти свою Гарбо, но я сказала, что ему проще воскресить Нинон де Ланкло. «Дай роль Норме, — сказала я, — окружи ее хорошими актерами и она будет блистать! А изъяны внешности можно скрыть гримом».
Я смотрел на мать почти со страхом.
— Подумать только, ты — единственное живое существо, способное убедить Ронни презреть собственную репутацию и шесть миллионов долларов впридачу.
Мать нахмурилась. Любое замечание с намеком на недоброжелательность вызывало ее возмущение.
— Как ты можешь говорить такие ужасные вещи? Норма была бы прекрасной Нинон, я уверена! Ведь Ронни пригласил ее партнером Брэда Петса.
Из всех рыжих мужчин в Голливуде Брэд Пете был самым рыжим. Сама мать, я знал это, обмирала, играя с ним.
Она сняла очки и протерла стекла.
— И подумать только, Норма умерла в самом начале возрождающейся карьеры, когда ее звезда должна была вновь ярко засверкать на небосклоне. Какая трагедия! А бедный Ронни… Ты бы посмотрел на него. Он совсем разбит, его нервы расшатаны.
Я представил себе Ронни с расшатанными нервами, пытающегося с помощью «звездочек» избежать сетей коварной Сильвии Ла-Мани.
— Ты уверена, что у него расшатаны нервы?
— Конечно, — огрызнулась мать. — Так или иначе, но Норма десять лет была его женой. Я не буду циничной. Это…
Конечно, у нее было еще много других утешительных мыслей, но я устал от переживаний, а постель была такой мягкой и уютной. Я перевернулся на спину. Мне нравилась постель матери. И я уже почти забыл о своих недавних волнениях.
— Мама.
— Да, дорогой.
— Как это случилось?
— Что случилось?
— с Нормой, конечно.
— Случилось? — повторила мать, и голос ее слегка дрогнул. — Как случается, когда люди падают с лестницы? Ты идешь и вдруг падаешь.
— Ронни был дома?
— А где же ему еще быть?
— Он видел, как она упала?
— Конечно нет. Он находился возле бассейна.
— Почему?
— Потому, что они там обедали!
— Значит, Норма сама пошла в дом?
— Да, она зачем-то вернулась. Она бегала в дом каждые двадцать минут — то за очками, то за книгой, то за накидкой. Ронни сказал, что на самом деле Норма ходила пить джин.
— Почему же она не позвала его с собой?
— Потому что Ронни заставил ее поклясться, что ради кино она бросит пить. Но ты же знаешь, как тяжело избавиться от этой привычки! — Мать выразительно посмотрела на меня. — Норма возвращалась, и с каждым разом глаза у нее все больше стеклянели. Перед последним ее походом Ронни даже проследил: она, действительно, бегала в спальню и прикладывалась к спрятанной там бутылке джина. Ну и вот. Поднималась по лестнице и… гоп-ля…
Поскольку мой отец был воздушным акробатом, а мать, будучи безутешной вдовой, помогала дяде Гансу в водевилях, «гоп-ля», я полагаю, стало узаконенным словечком в ее лексиконе. Однако сейчас, поскольку речь шла о трагедии, оно казалось мне легкомысленным и резало слух. А я никогда не доверял матери, когда она говорила легкомысленным тоном.
— Значит, так это и произошло?
— Да, именно так.
— И никто ничего не видел?
— Оставь, дорогой, кому нужны подробности. Ты чересчур кровожаден.
— Я имею в виду слуг. Они-то хоть были дома?
— У слуг был свободный день. — Мать с беспокойством оглядела меня. — Ники, уж не подозреваешь ли ты, что кто-нибудь может подумать, будто это сделал Ронни?
— Возможно, — отозвался я.
— Чудовищный ребенок, какие ужасные мысли! Откуда они у тебя? — Она готова была взорваться, но сдержалась. — Бедняжка, это все нервы. Как патетично. Надо думать, всю дорогу в самолете тебя одолевало беспокойство. Конечно, полиция расследовала все досконально. Привлекли десятки людей, лучших специалистов. И, конечно, пришли к заключению, что произошел несчастный случай. Вот! Тебя это удовлетворяет?
Меня это удовлетворяло. Очень приятно испытывать удовлетворение. Несчастный случай. Так утверждает полиция.
— Дорогая мама.
— Дорогой Ники.
Мать потрепала меня по щеке и, встав с постели, подсела к туалетному столику. Ее туалетные столики из той же серии, что и розовые стены. Их вид никогда не менялся: громадные зеркала и тонны изысканной косметики. Мать взяла щетку и принялась расчесывать волосы. Чуть поодаль лежал толстый альбом с ее любимыми фотографиями.
Бесчисленные знаменитости дарили ей свои изображения с автографами. Но мать берегла лишь семейные фотографии: снимки ребенка, то есть мои, в Варшаве, в Осло или в Барселоне, где я родился; фото Пэм, дяди Ганса, Джино и моего отца.
— Господи, уже половина одиннадцатого, а я обещала Ронни быть в десять!
Я лежал на постели и внимательно наблюдал за матерью, думая, что она все еще очень хороша собой и как здорово, что мне удалось застать ее дома в такой важный момент. Я был уверен, что в скором времен» сумею ее успокоить и вернусь в Париж к Монике. Но тут мне снова стало не по себе.
— Мама, а кто теперь будет играть эту роль?
— Что, дорогой? — Она повернулась ко мне. Обычно ее лицо могло выражать все или ничего. Сейчас оно было бесстрастным. — Что ты сказал, Ники?