Умолчания - Валентин Криндач
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она невидимо царит в моей судьбе,
По снам предутренним неслышимо
ступает.
От детства с нестареющим лицом
Она сквозила в книге и с экрана
И пальца безымянного кольцо
Невидимо и леди безымянна.
Она — то лёгкий звук в чужих стихах,
То ломкая трава осеннего предлесья,
То древняя резьба на храмовых камнях,
То лютни перелив, то арфы поднебесье.
И лишь однажды явственно вошла
До боли ведома, с лицом родным и нервным.
И в горло тотчас же вонзились два крыла
И полчаса была. Коснулась. И померкла.
Мне нужно
Мне нужно тебя найти
Мне нужно в тебя прозреть
Мне нужно в тебя прорасти,
Как жизнь прорастает в смерть
Мне нужно тебя сломать
Мне нужно тебя создать
Мне нужно сойти с ума,
Чтоб чем-то иным понять
Мне нужно сойти с кругов
Мне нужно сойти с себя
Мне нужно твоих врагов
Их много внутри тебя
Мне нужно найти Ее,
Сквозящую сквозь тебя
Мне нужно убить вранье,
Что я это только я
Мне нужно тебя назвать
По истине и любви –
Короче, мне нужно знать,
Что ты это только ты.
Не стоит начинать
Не стоит начинать –
Концы чужды началам
Так редкостны свои
Так властны миражи.
Но что влечёт опять
На ложные причалы?
И что манит ловить
Родное у чужих?
И вот, несомый вкось,
Каким-то жадным зовом,
Опять спешу к дверям,
Что даром не нужны.
И как незваный гость,
Гляжу неловким взором
И чувствую, что зря
В чужие вторгся сны.
Закончились рельсы забот
Закончились рельсы забот
с расписанием, полустанками, с всё для дела,
Но паровоз продолжает идти — по траве, касаясь травы, скользя по траве.
Скользя по горькой мокрой траве
и плачет, плачет
Все давно вышли, а может быть отцепили вагоны
По горькой лунной траве невидимый кисель.
И плачет, боится, хочет исчезнуть
больше нет дела, он умеет жить только в деле
«Здесь не место для «просто жить», «просто скользить по траве».
Так объясняет себе, хотя знает, что
объяснения — пустое,
и горько, горько плачет
Падает на бок, чего-то боится
и плачет.
Два голоса
Два голоса: «Не верь себе»,
«Не верь, когда в себя не веришь»,
Всегда раскрыты обе двери:
«Не верь себе» и «Верь себе».
То налетит, а то уйдёт
Вчерашний страх — безумный ветер
И как — поверишь, не поверишь -
Так живёшь.
И это самый край угла
Иль это камень преткновенья
Уводит в смерть себяневерье
А самоверье — как крыла.
Дай,
Dog
, на счастье лапу мне
Дай Dog на счастье лапу мне
И на удачу дай другую.
Держася за руки отпляшем при луне
Старинный танец буги-вуги.
И плавный церемонный па-де-грас
И с томной страстию кабацкий танго
Покуда не примчал костлявый Макс,
Суровый мот на бешеном Мустанге.
Он разнесёт тебя сначала в пух,
А после — в прах.
И ржавый скрипт твой распылит
К чертям собачьим.
Давай его отвоем и отплачем –
Твой грустный скрипт,
Твой неотвязный враг.
Страх изгнания
За маминой утробою мороз
Ещё тепло, но скоро будут роды.
Я этот страх изгнания пронёс
Сквозь все перипетии, сны и годы.
Пурга и ночь. Достанет ли Христа
Чтоб зиму обогреть дыханьем человечьим?
Меж звёздами зияет пустота
И меж секунд проглядывает вечность.
Что-то мне твой голос сказал
Что-то мне твой голос сказал –
Поверх того, что ты говорила.
Что-то мне твоя сущность шепнула,
Мерцая из глубины твоего лица.
Я вспомнил твои движенья –
И они выражали иное,
Чем то, что ты говоришь
Поэтому я позвал тебя –
Чтобы ты принесла в себе то,
Что изъяснялось всеизреченными языками
Движений, мерцаний, звуков.
И чтобы ты умерла в ночи,
Не мешая мне встретиться с этим.
Однажды
Однажды толстый червячок
Спросил у паука:
«В какую сторону течёт
Вот эта вот река?»
Паук ответил: «Не течёт
Болото никуда!»
Заплакал толстый червячок
И умер от стыда.
Ведь он хотел от паука
Признанья и тепла.
Ему неважно, чтоб река
Куда-нибудь текла.
Жили-были три слона
Жили-были три слона
В баобабовом лесу.
И решили: «На хрена
Баобаб носить в носу».
Перестали чистить лог,
Перестали ставить тын.
С перистальтикой залёг
И преставился один.
Порешили два слона:
«От фортуны не уйти,
Суетиться нарожна,
Раз один конец пути».
Перестали морщить лоб,
А один и вовсе встал,
И хватил его апоп –
П-плексический удар.
И тогда последний слон
Воскликнул: «От лени — мор!»
И в пространство упорхнул,
И витает там с тех пор.
Жил-был на свете толстячок
Жил-был на свете толстячок
В ермолке и пенсне.
В его каморке пел сверчок
«Элегию Массне».
Был тонкий слух у толстяка
И деликатный вкус.
И вот мелодию сверчка
Он намотал на ус.
Он быстро ноты записал,
Протёр платком пенсне
И аккуратно подписал:
«Элегия Массне».
Колокольчик
Колокольчик динь-динь-дон
Тихо плещет тихий Дон.
Рыбка красная в Дону
Опускается ко дну.
Кто достаточно умён
Тот безмысленен и глуп.
Тихо плещет тихий Дон,
Тишина висит вокруг.
Тишина висит в кустах
На колючках и листах.
Тот, кто тих и тот, кто глуп
Замечает всё вокруг.
Желание многолико
Желание многолико, но корень его один.
Что бы ни желали все мои сёстры и братья по этой планете,
Все он желают, в сущности, одного:
Быть лучше, чем «они».
«Они» — это статистические Homo sapiensы.
Или это «евреи», «очкарики», «стадо».
«Ничтожные обыватели». «Начальники всех мастей».
«Свиньи». «Чистюли». «Мужланы». «Продажные твари».
«Чурки». «Элита». «Алкоголики». «Все они».
Словом, всё что составляет чью-либо беду или болезнь.
Служит предлогом для оттенения их позором
Моей как — надоновости, моего ОК.
Быть лучше, чем «они» — это залог душевного равновесия.
«Они» необходимы как фон для выгодного сравнения.
Другие названия для «я лучше их»:
«Вызывать восхищение и зависть».
«Они этого не могут, а я могу».
«Бог и Фортуна любят меня больше, чем их».
«Я сделал всё правильно,
