Хитрованы - Евгений Сухов

Мужчина огляделся, подозвал расторопного татарина-извозчика и велел ехать на Воскресенскую улицу.

– Остановишь у «Европейской», – небрежно бросил он, плюхнувшись на сиденье.

Да, теперь он чувствовал себя вполне сносно. Не то что неделю назад, когда вышел из ворот Бутырского острога в сопровождении пристава, а в ушах еще звучали слова помощника начальника тюрьмы Шкляревского, читающего протокольную выписку:

«…Освободить из заключения в Бутырском тюремном замке Долгорукова Всеволода Аркадьевича за истечением срока наказания с запрещением проезда, остановки и проживания в столице Российской империи городе Санкт-Петербург, а также губернских городах Москва, Киев, Минск, Харьков, Одесса, Смоленск, Варшава и Рига. Также ему запрещены остановка и проживание в губернских городах Лодзь, Вильна, Тула, Баку, Кишинев, Ростов-на-Дону. Помимо вышеуказанного, запрещается проживание в губернских городах Российской империи Николаев, Ташкент, Саратов, Рязань, Пермь, Екатеринбург, Нижний Новгород, Самара…»

Выходило, что из губернских городов проезжать, останавливаться и жить можно было только в Томске, Тобольске, Енисейске, Вологде, Казани да вот еще Астрахани.

Вологда отпала сразу – само слово вызывало у Долгорукова скуку и зевоту. К тому же Вологда наряду с Соловками была испокон веков местом каторги и ссылки государственных преступников, разбойников и прочих уголовных элементов. Вдобавок именно здесь полгода назад помер от сердечного удара «маркиз» де Сорсо. Был он настоящим маркизом или не был – «валетов» не очень интересовало. А вот марвихером под кличкой Маркиз он был незаурядным. Словом, сие место – Вологда – надлежало обходить за сотни верст и уж никак не проживать в нем или даже останавливаться на время.

Не было тяги и желания отправиться в Сибирь, хотя на какое-то время промелькнула мысль податься в Тобольск, где коротали свои денечки его приятели, лучшие «червонные валеты»: старейшина и держатель общей казны клуба Алексей Васильевич Огонь-Догановский и Африканыч – Самсон Неофитов. Там же тянули ссыльную лямку еще семеро «валетов», в том числе «граф» Давыдовский и «землевладелец» Массари, светский лев и охотник за вдовушками с солидными капиталами. По тюремной почте до Вольдемара доходили слухи, что все девять «червонных валетов» живут в Тобольске весьма нескучно, втерлись в доверие к высоким чиновникам и накоротке с самим губернатором. А в тамошнем драматическом театре, надо сказать, старейшем в Сибири, при аншлаге идет пьеса Давыдовского «В краях сибирских», которую вот-вот поставит в Москве Пушкинский театр с Андреевым-Бурлаком и Южиным в главных ролях.

И все же в Сибирь, пусть и Западную… Причем добровольно… Нет, господа, боже упаси!

Ежели взять Астрахань, то в ней он никогда не был. Помимо того, как думал Долгоруков, там может быть слишком жарко и пыльно. И после недолгих раздумий была выбрана середина – Казань. Бывать в ней ему уже доводилось, с городом были связаны весьма приятные воспоминания, да и первая его афера была совершена именно здесь. Вследствие этого в кармане пристава, который вышел из тюремных ворот вместе с Вольдемаром, имелся билет на пароход третьим классом именно до Казани.

Пристав взял извозчика и препроводил бывшего арестанта до пристани. Ни полицейский, ни сам Вольдемар Долгоруков не заметили парня из цеховых в картузе с треснутым лаковым козырьком, который явился, словно из воздуха, и двинул вслед за ними. Не заметили они и слегка прихрамывающего гражданина с тростью, одетого в дорожный клетчатый костюм и с саквояжем в руке, в пенсне с синими солнцезащитными стеклами на носу, которое еще несколько лет назад носили преимущественно народовольцы. Гражданин в народовольческом пенсне стоял на другой стороне улицы и разговаривал со сторожем богатого особняка напротив, не обращая вроде бы ни малейшего внимания на вышедших из тюремных ворот Вольдемара и пристава. Он лишь кинул беглый взгляд в их сторону и продолжил неторопливую беседу. Более пристально он посмотрел в сторону шедших к извозчичьей бирже Долгорукова и полицейского, когда за ними увязался цеховой парнишка в картузе. По лицу его пробежала тень некоторого беспокойства, однако он закончил беседу со сторожем и, несмотря на явное социальное различие, вежливо с ним распрощался, приподняв шляпу, как и подобает воспитанному господину, принявшему всей душой долгожданные демократические преобразования в России. Затем неторопливой походкой он отправился в сторону биржи, где следом за первой парой и цеховым в картузе нанял извозчичью пролетку.

– Во-он за теми господами, голубчик, – произнес господин в пенсне с солнцезащитными стеклами и указал тростью в спины Долгорукова и пристава. – Только смотри не упусти.

– Не упустим, ваш бродь, – ответил с готовностью извозчик, явно приняв господина в пенсне за агента тайной полиции.

Через некоторое время возле одной из пристаней пароходной компании «Надежда» одна за другой остановились две пролетки, третья встала поодаль, у здания управления.

Из первой вышел плотной позитуры среднего роста господин при бородке и усах, одетый в визитный костюм, знавший, надо полагать, лучшие времена. В руках у него ничего не было. Следом вышел приехавший вместе с ним полицейский пристав с бронзовой медалью на груди за участие в русско-турецкой кампании. Вместе они ступили на пристань, где уже завел свою бельгийскую машину новенький двухпалубный пароход «Императрица Елисавета». Их никто не провожал; скорее походило на то, что кто-то один из них провожал в дорогу другого. Они молчали, словно были расстроены расставанием, когда выходили из пролетки, когда шли до пристани, когда один из них, тот, что был в визитном костюме, ступил на пароходные сходни. Впрочем, если присмотреться, на друзей они не походили, как и на добрых знакомых тоже…

Из второй пролетки, как только она остановилась у пристани, почти стрелой выскочил и помчался к билетным кассам цеховой в картузе с треснувшим козырьком. Он явно торопился успеть на отходящий в скором времени пароход «Императрица Елисавета». Позже он был замечен в самом хвосте пассажирской публики, садящейся на пароход. Нет, не приставом с геройской медалью на груди – тот не сводил взора с плотного господина в визитке. Цеховой, как, собственно, и плотный мужчина при усах, бородке и без багажа был замечен господином в народовольческом пенсне с солнцезащитными стеклами, приехавшим на третьей пролетке. Приподнявшись на продавленном многими седоками кожаном сиденье, он очень внимательно следил за ними обоими до тех самых пор, покуда капитан не отдал команду убрать сходни и «концы» и «Императрица Елисавета», прощально прогудев, задрожала всем корпусом и медленно отошла от причала, усиленно вспенив вокруг себя воду. Дождавшись, когда пароход отойдет на приличное расстояние, господин в народовольческом пенсне хмыкнул про себя и велел извозчику трогать. А «Императрица Елисавета», набирая обороты и развернувшись, поплыла, оставляя за кормой расширяющийся раструбом след.

Что такое, господа, третий класс на пароходе?

Это многоместные каюты без удобств в самом низу, в трюме, где нескончаемо шумит бельгийская паровая машина. Гул, вонь, крохотные оконца-иллюминаторы, законопаченные наглухо, никаких удобств и койки в два этажа. На нижнюю палубу выходить еще можно, на верхнюю – нет возможности. Даже ежели вы прилично одеты, вас развернут обратно, потому как на верхней палубе гуляет публика, состоящая сплошь из пассажиров первого класса. И вам туда нельзя, хотя ныне в России все сословия как бы равны.

Первый же класс, господа, – это просторные светлые каюты с ватерклозетом, душем, а то и ванной комнатой; роялем в общей гостиной и ломберными столами под зеленым сукном, ежели пассажирам вдруг захочется перекинуться в дурака, сыграть в баккара или сметать банчок.

Это мягкие удобные диваны, на которых можно комфортно расположиться после обильного обеда и подремать в приятной истоме, выкурить сигару или почитать свежие газеты, которые доставляются сюда ежедневно специальным курьером.

Есть в гостиной и эстрада, на которой по желанию господ пассажиров первого класса можно послушать молоденьких певичек и даже свести с ними более близкое и весьма пикантное знакомство. Еще можно вечерами ухахатываться над солоноватыми шутками Бима и Бома, над которыми вы бы даже не улыбнулись, слушая их в Петербурге или Москве, и попытаться разгадать фокусы, что на ваших глазах покажет какой-нибудь «магик и чародей Фернандино Берлускони», следующий, скажем, из Парижа в Бомбей проездом вместе со своей «очаровательнейшей ассистенткой Жаклин». И никому нет дела до того, что Фернандино Берлускони – никакая не мировая знаменитость и не итальянец, а просто цирковой фокусник уездного театрика по имени Федя Маслодуев, работающий по дивертисментам и старательно ломающий язык на итальянский манер. А ассистентка Жаклин на самом деле вовсе никакая не Жаклин, а его невенчанная супружница Клавира Померанцева из того же захудалого уездного театрика. Первый класс, милостивые государи, – это общая столовая, такая же огромная (конечно, по меркам парохода), как гостиная зала. Это отличная кухня, изысканные блюда. Это, по желанию, конечно, лучшие французские десертные вина вроде «Шато», «Шабли» или «Бургонь» до трехсот рубликов за бутылку. Да что там триста рублей! Недавно в Петербурге бутылка коллекционного «Шато д'Икем» урожая 1787 года была куплена известным коллекционером вин графом Тучковым, как о том писали газеты, за семь с половиной тысяч рублей! Шутка ли: такое вино пил еще Людовик XVI, а в Североамериканских Штатах еще только собирались выбирать своего первого президента. Такая бутылочка через семь лет заимеет вековой возраст и будет стоить уже как минимум десять тысяч рубликов. А еще лет через десять-двенадцать – все пятнадцать! Неплохое вложение капиталов… Да-с!