Портрет жены художника - Александр Тарнорудер

Со временем я поймал себя на мысли, что мне все больше хочется находиться в выставочном зале, нежели, как это вошло в привычку с детства, в задней комнате мастерской. Вскорости я подумал, что неплохо бы нанести на холст свежий слой грунта. Я искал в Интернете старинные рецепты, основанные исключительно на использовании натуральных материалов, но ни один из них не показался мне подходящим. В конце концов, я решился и приготовил самую обыкновенную грунтовку. Первое же прикосновение к холсту вызвало совершенно невероятное ощущение: как будто замурлыкал кот, которого я погладил. Грунт превосходно ложился ровным слоем и впитывался в грубую ткань, истосковавшуюся по краске.

За пару дней холст просох и занял свое прежнее место посреди галереи. Когда я, как обычно, в поздний утренний час неторопливо спустился вниз с чашкой кофе, меня там ждала Адина. Она находилась здесь среди картин в светло-розовом платье и белой шляпке — такая, какой я увидел ее в первый раз еще в нашем старом доме — незабываемый, но в то же время ускользающий образ девушки, с которой я готов был разделить свою жизнь. Первая и, похоже, единственная мальчишеская любовь.

Я взял самый тонкий уголек и очертил овал лица. Еще две легкие линии, и она удивленно приподняла брови. Потом она насмешливо посмотрела на меня одним глазом, а вслед за тем — сразу двумя. Ловкая закорючка, и она кокетливо наморщила свой маленький носик. Еще одна, и она презрительно вздернула верхнюю губу. Пара волнистых линий, и ее очаровательное ушко уже прислушивается к моему невнятному бормотанию. Широкий штрих, и она смеется и трясет копной пышных волос. Последний завиток, и ее дрожащий подбородок приближается ко мне, чтобы подарить сладчайший поцелуй…

Лишь одна минута и вся жизнь — вот и все, что мне понадобилось, чтобы создать портрет Адины, который я так хотел написать, когда был мальчишкой. Я запер галерею, и вышел на улицу. Ноги влекли меня все тем же замысловатым маршрутом, который я когда-то в детстве проделывал почти каждый день в призрачной надежде увидеть свою возлюбленную. Улицы носили те же названия, что и прежде, но большинство старых домов давно порушили и построили на их месте новые. Не стал исключением и дом перебравшихся за океан Фишманов. Я зашел в знакомый бар и, несмотря на полуденный час, выпил водки. Меня захлестнула эйфория, ослепляющее чувство всемогущества и власти над холстом. Я был не влюбленным маленьким мальчиком, но зрелым мужчиной, сохранившим на многие годы воспоминание детства. Очередной глоток водки пробудил во мне давние воспоминания: как я часами поджидал Адину около ее дома, только чтобы увидеть ее лицо… как надо мной смеялись в школе… как мать и отец увещевали меня оставить призрачные мечты… как я снова, и снова, и снова пытался нарисовать ее портрет…

Я расплатился и поспешил вернуться в галерею. Должен признать, что я сразу же понял — рисунок не имел ничего общего с Адиной…

Прекрасное лицо, но совсем чужое, смотрело на меня с холста. Мне оставалось лишь пройти в мастерскую и выпить пару стаканов ледяной воды, чтобы охладиться. В тот день я испытал самое большое наслаждение и самое большое разочарование в своей жизни. Вечером я поднялся наверх, в комнаты. У меня оставалось еще с полбутылки бренди, чтобы напиться и завалиться спать до утра, поскольку я ненавидел весь белый свет.

На следующее утро был блошиный день, и я, правда, без обычного воодушевления, подался в еженедельный обход. Я был, как больной гриппом на пляже, когда даже прекрасные полуобнаженные девушки вызывают лишь головную боль. Естественно, что в таком состоянии я ничего не приобрел и быстро вернулся домой. Нетвердой рукой я отпер галерею с парадного крыльца.

Несмотря на пятницу, посетителей было мало, казалось, что заскучал даже дверной колокольчик — маленькая эолова арфа, подвешенная к косяку. Она служила мне индикатором — своеобразный «face contol» при входе, к которому я неизменно прислушивался: мелодичные мягкие переливы свидетельствовали о джентльмене, мягко отворяющем дверь перед дамой; резкая нервная трель — о досужем посетителе, врывающемся в помещение, только чтобы подобрать «цветовое пятно» в салон. Ох уж эти «цветовые пятна» — священная корова амбициозных, но полуграмотных дизайнеров интерьеров, вещающих с апломбом, но страдающих комплексом культурной неполноценности, приводящих ко мне в галерею клиентов из мира немнущихся костюмов и ламинированных визитных карточек, не понимающих, что любая картина должна вызвать отклик души, а не просто подойти под цвет дорогой и модной мебели.

Около полудня колокольчик глухо звякнул и тотчас же захлебнулся в кашле. Я не спешил отрываться от работы в мастерской.

— Есть здесь кто живой? — раздался нетерпеливый голос.

— Добрый день, — я вышел в зал галереи.

— Откуда это у тебя? — спросил добротно одетый мужик восточного типа лет сорока, кивая на подрамник с рисунком.

— Купил некоторое время назад на блошке, — я, грешным делом, подумал, что тот странный тип был просто мелким воришкой.

— Я спрашиваю о картине.

— А-а, я нарисовал ее вчера вечером.

Мужик уставился на меня весьма удивленно и даже довольно-таки враждебно.

— Это моя супруга на портрете. Ты что, ее знаешь?

Я назвал бы его тон угрожающим, и не обещающим ничего хорошего.

— Да нет, — простодушно ответил я, — просто пытался нарисовать портрет девочки, которую знал … — я сделал паузу, как будто задумался, — почти пятьдесят лет назад. Ваша жена тогда наверняка еще не родилась, — я улыбнулся, пытаясь обратить все в шутку.

Мужчина молча меня разглядывал, пытаясь оценить степень моей искренности, и не нашел, к чему придраться.

— Продается? — кивнул он на портрет.

Я пожал плечами.

— Тысячи долларов хватит?

В тот момент я подумал, что неизмеримо вырос в собственных глазах, как художник — за каждое мое движение углем собирались заплатить почти сотню баксов.

— Две! Три!! Скажи сколько!!!

«Одержимый? Сумасшедший?» подумал я.

— Послушай, дорогой, — мужик резко убавил громкость и приблизился ко мне вплотную, отравляя дыханием, — плачу пять тысяч — и по рукам. Не могу дать больше, прости, нет у меня с собой.

— Ладно, идет, если не можешь, — я снова пожал плечами и отступил на шаг назад.

Он вынул из кармана стопку стодолларовых купюр и протянул ее мне:

— Пересчитай.

— Да верю я тебе, — выдавил я из себя.

В тот момент мне хотелось только одного — чтобы он перестал загрязнять воздух и поскорее покинул галерею. Он схватил портрет, поцеловал его и прижал к груди.

— Завернуть в бумагу? — дежурно спросил я.

— Да ты что? Я его так понесу — пусть все видят! — мужик под нервный вскрик эоловой арфы рванул дверь и выскочил на улицу.

Я заметил, что ко мне с весьма озабоченным видом спешно направляется Офра.

— Все нормально? — не ее лице читалась нешуточная тревога.

— Да вроде… — я показал ей пачку долларов.

— Ни хрена себе! — Офра присвистнула, как это может сделать только она.

— А что?

— Я подумала, что на тебя наехали крутые чуваки. Ты хоть знаешь, кто это был?

Я поймал себя на том, что судорожно пожимаю плечами, почти как тот сумасшедший, продавший мне подрамник.

— Серьезный мафиози! Уф-ф, ну я и напугалась! — она обняла меня, и я почувствовал легкий дразнящий запах пота, смешанный со свежим запахом цветов. — Сегодня ты угощаешь. И запомни — никаких бифштексов, придумай для дамы что-нибудь элегантное, — она чмокнула меня в щеку и направилась к двери.

— Постой, — я протянул ей пару зеленых из пачки, — сооруди что-нибудь для его жены… ну ты сама реши. Я сейчас квитанцию выпишу, надо послать этому… адрес найдешь?

— Мальчик наконец-то начал соображать, — Офра пошла обратно к себе через улицу.

Без холста подрамник осиротел, потух, как уютный абажюр, из которого выкрутили лампочку. Нет, он не потерял своей прелести, я по-прежнему любил посматривать на искривленное временем дерево, меняющееся в зависимости от освещения и играющее всеми оттенками красного. Но исчезло то очарование, та завершенность, тот самый волшебный штрих, который придает законченность композиции. Осталась только тренога, холодная абстракция, мельком скользнув по которой, взгляд сразу же ищет другое направление. Я пробовал ставить на подрамник различные картины, пытаясь воссоздать утерянный центр притяжения. Тщетно. Наверное, эту вещь отделяли от нашего времени не только столетия, но еще и совсем другая аура. Некоторое время я пытался подыскать холст на замену, но, увы, из этого тоже ничего не получалось. Я никак не мог подобрать ничего подходящего.

— Душа подрамника скучает, — сказала мне Офра, когда я пожаловался ей на бесплодность своих попыток, — она потеряла свою вторую половинку.