Кружок на карте - Владимир Баскаков

— Да мне что, мое дело солдатское. Пусть оно там хоть вымерзнет. Пряники, поди, уже как камни — танком не раздавишь.

Боев осмотрелся кругом. Совсем нет машин. Гул орудий где-то далеко впереди и еще слева, за лесом.

— Заблудились мы, Прохоров, не надо было на перекрестке влево брать.

— Повернем обратно, в деревню, — с готовностью ответил водитель. — К тому старшине. Хозяйка сейчас, наверно, яишню жарит. Из двенадцати яиц. На сале.

— Перестань, говорю, — поморщился лейтенант. — Опять ты за свое. Поехали вперед, там разберемся.

Машина забуксовала в рыхлом, только что нападавшем снегу, но быстро вышла на твердый ледяной накат и, покачиваясь на колдобинах, стала набирать скорость. Поляна кончилась. Дорогу снова обступил лес, еловые лапы стучали и царапали кузов, неприятно хлопали по железу кабины.

Боев закурил, чтобы отогнать вдруг нахлынувшее на него колючее чувство страха. Прохоров тоже сбросил с лица обычную свою ухмылку, он сосредоточенно смотрел вперед через полукруг, расчищенный на стекле «дворником».

Машина вдруг резко затормозила в тот самый миг, когда кончился лес и среди белого поля показалась островерхая церковь и первые домики села. Боев не сразу понял, что именно случилось, но ощутил: произошло нечто страшное, исчезло куда-то лобовое стекло, и «дворник» продолжает свое мерное движение в пустоте. Лейтенант не слышал выстрела, не слышал звона разбившегося стекла, только увидел — это напомнило ему в тот миг показ на экране замедленной киносъемки, — как сидевший рядом водитель свалился через оторванную дверцу. Боев закричал: «Прохоров!» — но голоса своего не услышал. Потрогал ладонью лицо — все цело. «Я оглох», — подумал он итот же миг увидел прямо перед собой орудийный ствол с набалдашником.

Танк бесшумно двигался на машину, и ствол с набалдашником качался вверх-вниз, вверх-вниз. Потом дульный тормоз пушки с треском прорвал брезент кузова. Машину сильно ударило снизу, она скособочилась и поползла в кювет. Из прорехи кузова на чистый снег мягко шлепались аккуратные холщовые мешочки, перевязанные красными и синими лентами.

3

Мехкорпус ушел вперед, перерезая рокадные дороги и сбивая заслоны. Он двигался по узкому коридору, стрелковые дивизии вели бой на флангах.

Двадцать пятая танковая бригада на рассвете седьмого дня наступления вплотную приблизилась к станции Воковка. Командир бригады полковник Семен Куценко выбрался из головного танка — в белом полушубке, высокий, грузный. Постучал палкой по броне другой машины.

— Вылезай, тезка, приехали!

Из башни показался подполковник в шинели, в желтых ремнях. Поправил очки, спросил:

— Боковка?

— Она самая.

— Надо сообщить Шубнякову.

— Рано. Видишь водокачку? Там, я полагаю, немцы. Возьмем — сообщим.

Для подполковника Семена Козловского, заместителя командира бригады по политчасти, эта неделя была совсем необычная. Пришлось почти непрерывно целых семь дней пробыть в холодном танке. И сейчас неприятно ломило спину — давал себя знать застаревший радикулит, даже в меховых перчатках деревенели руки.

Был Козловский человеком сугубо штатским — преподавал политэкономию в Московском университете. Но еще перед войной при аттестации политсостава запаса ему, как старому члену партии, дали довольно высокое звание и, когда призвали в кадры, назначили начальником политотдела танковой бригады.

Козловский плохо представлял себе, что такое танк в бою, а здесь сразу пришлось садиться в него и идти с бригадой в прорыв. В самом начале прорыва первый его танк сгорел, Козловский выскочил на снег из охваченной огнем стальной коробки через нижний лаз; забыв о радикулите, по-пластунски полз вместе с механиком-водителем в цридорожную канаву.

Старый танкист Куценко — он в свои тридцать пять лет успел побывать и на Халхин-Готе, и под Выборгом, Киевском котле, и, наконец, прошлой эимой под Можайском — на следующее утро пришел к Козловскому в штабную машину, где тот спал, и, впервые обращаясь на «ты», спросил:

— Ну, профессор, теперь знаешь, что за штука танк?

— Теперь знаю…

Сейчас они стояли у другого танка рядом, два Семена — военный и штатский: большой, грузный, но в ладно сидящем полушубке и маленький, очкастый, в горбатившейся на спине «тыловой» шинели.

— А может быть, водокачка уже наша? Соседи подошли? — остсрожно спросил Козловский.

Куценко пожал плечами.

— Может, и наша.

Он приказал дать три ракеты.

Сумрачное утреннее небо прочертили три желтые полосы.

Станция молчала.

Куценко приказал ординарцу позвать командира третьего батальона капитана Косарева. Минут через пять из темноты к комбригу подбежал совсем еще молодой командир и доложил:

— Капитан Косарев прибыл!

— Вот что, Косарев, — сказал Куценко, — возьми роту танков и двигайся к станции. Вон к той водокачке. Не стреляй, пока не убедишься, что там не свои. Понял?

— Так точно!

— Ступай.

В бинокль хорошо было видно, как танки Косарева, взрывая снег, покачивая стволами пушек, выходили из лесочка.

Первый танк выдвинулся из-за кирпичного сарая и встал прямо перед железнодорожным переездом.

— Ну что стоит? Что стоит?! — заворчал Куценко. — Зачем из-за амбара вылез?

Выстрел прозвучал глухо. Куценко и Козловский увидели, как дрогнул головной танк и почти сразу окутался черным дымом.

— Немцы, — сокрушенно сказал Куценко. И, обращаясь к подошедшему начальнику штаба майору Щербине, добавил: — Организуйте удар по району водокачки. Помогите Косареву.

Бой был недолгим. В восемь утра Куценко и Козловский уже сидели в каменном вокзале у билетного окошечка на лавке и ели ломтики сала, разложенные ординарцем на газете. А в конце зала ожидания, на полу, лежали раненые, и среди них капитан Косарев. Его с рябинками лицо было бледным, нос заострился. Кто-то укрыл его двумя шинелями, под головой — свернутый танковый брезент. Рядом на коленях стояла маленькая беленькая девушка и давала пить из плоской немецкой фляжки.

Бригада заняла станцию, захватила на путях четыре эшелона, груженных военной техникой, закрепилась за насыпью и дала знать об этом генералу Шубникову. Войск соседнего фронта она не встретила. Зато на следующий день подоспели, судя по всему, свежие немецкие части. Бои усилились.

Получив известие от Куценко о взятии Воковки, Шубников был, конечно, доволен: приказ командующего армией выполнен, но настроение у генерала вроде даже ухудшилось.

Корпус прошел по узкому коридору, перерезал рокадные дороги и шоссе, занял железнодорожный узел, а у соседей, видимо, произошла заминка.

И горловина прорыва узка, вот-вот порвется. Генерал чувствовал, что на флангах обстановка осложняется. Вчера корпусный мотоциклетный батальон захватил немецкую штабную машину и шофера. Немец показал на допросе, что их сегодня бросили в бой прямо из вагонов. Ехали куда-то на Дон, но в пути ночью остановили эшелон и всех выгрузили в лесу. Захваченная машина принадлежала начальнику артиллерийского снабжения танковой дивизии.

Шубников доложил об этом командующему армией. Тот, как ему показалось, отнесся к известию спокойно. Спрашивал больше о том, когда будет взята Боковка и перерезана железная дорога.

Но вот Воковка взята, дорога перерезана. Куценко ведет бой за насыпью. А что дальше? Фланги не стали от этого надежнее.

И когда вечером начальник штаба корпуса полковник Середа доложил ему по телефону, что немцы прорвались через боевые порядки стрелковых дивизий и вышли на тыловую дорогу в тридцати семи километрах от Боковки, генерал только скрипнул зубами. Случилось то, чего он опасался, о чем все время думал. Первой, пришедшей к нему сразу после этого неприятного известия была мысль о том, что он правильно поступил, отправив третьего дня все лишние машины, санбат и раненых за старую линию обороны. Правильно и вовремя! Начштаба Середа еще усомнился тогда в целесообразности такой меры, переспросил его два раза, надо ли отправлять машины. Шубников повторил твердо:

— Отправьте в тыл все, без чего можно вести бой! Конечно, это не так уж много, главная сила здесь — танки, пушки, «катюши». И, выходит, все это теперь в окружении, в котле.

Не обнаружив на станции Боковка соседей и вступив в соприкосновение со свежими гитлеровскими частями, Шубников почувствовал: что-то в операции не так. Он тогда еще перекинулся на эту тему парой-тройкой слов со старым своим халхин-гольский дружком, замполитом полковником Кузьминым.

— Ты как, комиссар, понимаешь обстановку?

— Обстановка, Николай, какая-то хитрая. По дорогам мы двигались почему-то днем, а не ночью. Вот я и думаю, не было ли там, — полковник показал большим пальцем вверх, — задумки показать немцам, что здесь, дескать, против них силища копится?