Ночная смена - Анатолий Гладилин

Но что за наглая привычка морозить живого человека! Им тепло, залезли под бункер и вкалывают. Уж лучше погреться у костра.

Позвонить бы и остановить ленту. Ведь можно остановить. Есть основания. Мороз.

Чего они гонят? Двенадцатилетний рабочий стаж Машина подсказывал: а) работа — не Алитет, в горы не уйдет; б) всегда можно больше приписать, чем заработать.

Он вспомнил, как был под Сеймчаном на земляных работах. Тогда они били канавы и им платили за кубометр. И Митька-прораб, с которым они часто пили в Сеймчане, говорил: «Чего вы мелочишки приписываете? Ты хороший кореш, дай мне объем земного шара, я закрою на него наряд».

Машин не выдерживает и бежит вниз по трапу транспортерной ленты:

— Пошли чифирить!

Мир не без бульдозеристов. Бульдозеристам плевать, какую бригаду они обслуживают, коммунистическую или нет. Бульдозеристы тоже хотят жрать. Это и выручало Машина. Максимов вынужден был остановить прибор. А то бы обедали (если можно назвать обедом еду в два часа ночи) поодиночке, не выключая даже ленты.

В котелок воды была брошена пачка чая. Это называлось чифиром. Ребята достали сахар, масло, хлеб, открыли банку сгущенного молока и банку консервированной колбасы. У бульдозериста и Машина было по огромному бутерброду с повидлом. Максимов придвинул Машину банки консервов: нападай!

Во время еды Машин не терялся. На всех было две чистые банки из-под консервов и одна стеклянная. Бульдозерист и Виктор ждали, пока другие выпьют чифир. Машин не очень торопился.

Ветер набегал с разных сторон, и приходилось кружиться около костра, вовремя увертываясь от черных языков дыма.

— Сколько же мы солярки жжем? — сказал Виктор. — А я слыхал, что ее осталось на два дня.

— Новую привезут, — ответил бульдозерист. — А вот план… Да если я сойду с машины и буду грести обеими руками…

— И будем жечь солярку, — перебил Максимов. — Пускай дров или щепок привезут. Не мерзнуть же по ночам. А все, что было, сожгли.

— Так вот, — продолжал бульдозерист, — если я сойду с машины и буду грести обеими руками и носом, все равно план не выполню. Четыреста кубов, разве можно?

— Будет золото — припишут кубы, — сказал Машин. С ним не стали спорить. А жалко! Хотелось подольше посидеть у огня. Но Максимов поднялся, как только опустел котелок.

Теперь главное — не замерзать. Надо двигаться. Машин взял лом и спустился на деревянные мостки под «головкой». Там замерзал грунт, что вывалился из входа в скруббер, когда Машин прозевал воду.

Лом глухо застревал в доске. Зеленые комки неохотно отваливались вниз. Внезапно он услышал звонок. Опять же он успел на «головку» вместе с Игорем. Отстранив его руку, Игорь сам выключил ленту.

— Для чего ты здесь поставлен? Сигнала не слышишь?

— Чего ты на меня разорался? Я мостик чистил.

Буркнув, что надо успевать здесь и там, Игорь побежал к Витьке, на колоды.

Машин заметил, что отошел щиток между лентой и входом в скруббер. Грунт медленно сползал на мостки. Машин нашел на площадке кусок проволоки. Вернулся Игорь.

— Игорь, видишь, стекает вниз, надо подтянуть щиток, вот проволока.

Игорь не взглянул на него.

— Дай проволоку.

Игорь быстро подтянул щиток. «Даже такую мелочь мне не доверяет», — подумал Машин. Игорь повернулся и вынул похожий на маленькое сплюснутое яйцо самородок.

— Вот смотри, нашел в шлюзе, среди гали. Как он мог туда попасть — непонятно.

Машин подбросил самородок на ладони. Грамм сто пятьдесят! На Колыме старатели «кусок» за него отвалят.

Игорь осторожно сунул самородок в карман.

Машин все-таки очистил мостик. Потом он долго скалывал сосульки, потом помог Витьке, когда у того стали забуторивать колоды.

И опять он стоит и смотрит, как зеленая змея проваливается в ревущий скруббер.

Третий промприбор с задранной стакерной лентой плевал камешками. На пятом, как выстрелы, вспыхивали огни сварки.

Поплыл бункер. Машин не сразу понял, что пошел снег. На часы он старался не глядеть. Он знал, что стрелки замерзли где-то между тремя и четырьмя часами ночи.

Когда не смотришь на часы, ждешь сюрприза. Вдруг они покажут шесть утра. Мало ли чудес бывает на этом свете… Но обычно игра кончается тем, что обманывают часы.

Всего полпятого. Нет, стрелки не замерзли, но движутся раза в два медленнее. А ведь придет время, когда пробьет девять, он вернется в будку и на стандартный вопрос: «Ну как?» — обычно махнет рукой: «Ночная смена…»

Редко какая смена врезывается в память. Может, потом он ее и не вспомнит. Наверно, и эта пройдет так же бесследно и безымянно. Ведь любая смена тянется долго. Под бункером время еще медленнее. А на «головке» стоять легче всего.

Осталось четыре с половиной часа. Но их тоже надо выстоять. И кто сказал, что он тепло одет? Разве ватник греет? Плащ заледенел. Правда, он хоть немного спасает от ветра.

Ветер усилился. Снег выдохся. Где-то блеснул солнечный луч, и Машин увидел, как из тумана выступили сомкнутыми рядами сопки. Теперь они были в белом боевом наряде и казались выше и стройнее. Над их вершинами вставал серебряный ореол. Чукотка показывала свое истинное лицо.

Машин помнил его. Темные отшлифованные сопки, что провожали его сегодня на смену, — это маскировка, это Чукотка линяла. Зимой, под снегом, она преображалась. Высокие островерхие горы распускали свои седые волосы-иглы. Белая мгла, освещенная косыми глазами полярного сияния, завывая, спускалась в низины. И все живое скрывалось в ярангах, ложилось на снег, зарывалось в сугроб, когда бог Чукотки, южак, подымал лохматую голову.

— Пойди, чифирни, я постою.

Машин смотрит на Витьку: нет ли какого подвоха?

Потом, дрожа от холода, начинает доказывать, что в такую погоду надо меняться, так будет лучше для рабочих и для плана.

Падун понимающе улыбается: пойди погрейся!

Самая страшная вещь на свете — ожидание. Как человек, получивший в свое время срок, Машин знал это. Машин привык ждать, но не привык любить ожидание.

Жизнь забрасывала его в разные уголки огромной страны. Когда-нибудь у него в комнате будет висеть карта, где красные флажки отметят путь Машина. Но бесконечные скитания не приучили его к дороге, потому что дорога — тоже непрерывное ожидание поездов, самолетов, станций и каких-то перемен к лучшему.

И Машин не любил работу, где приходилось ждать и смотреть на часы.

Игорь может надуваться от презрения к Машину, но не надо большого умения стоять под бункером или на «головке». Ведь если хорошо смонтировать бункер, присобачить какой-нибудь пустячный щиток — и там нечего делать. Инженеры сконструировали спутник. Но неужели они не могут придумать маленькое реле, которое бы автоматически отключало ток при какой-нибудь неисправности. И тогда не нужен человек, прыгающий двенадцать часов на мостике, не надо платить ему по семь руб. в сутки, не надо его агитировать и призывать к трудовым подвигам на глупой работе.

Игорь может смеяться над неумением Машина бегать по бревну. Посмотрим, что Игорь скажет, когда Машин возьмет лоток. У Машина в Якутии был хороший учитель. Старик кидал одну копейку и говорил: «Мой!» Машин долго, высунув язык, промывал эффеля, но монета ускользала. Теперь она не ускользнет. Машин знал, что он может сутками трясти лоток, отделяя от камешков и железа мутноватые желтые крупицы.

Золото! Машин забывал и время и усталость. Кстати, работа не легкая. Руки каменеют в холодной воде. Но ты хозяин. Желтые крупинки ползут к краю, норовят выскользнуть. Их темным плащом покрывает разная примесь и грязь. Но Машин умело ведет лоток. Вода поднимает темное покрывало, быстрое движение руки — и вода, выплескиваясь, уносит его с собой. А желтые крупинки остаются. Ни одна не уйдет с лотка. В этом искусство съемщика. Упорнее всего железо. Оно тоже тяжелое, оно не отстает от желтых крупинок. Тогда Машин достает магнит. Железо жадно накидывается на брусок, повисает на нем. Так все тоньше, дырявее становится темный плащ: золото высыпает из его дыр… Что может быть лучше этой работы? Ведь, в конце концов, вся жизнь, все усилия людей направлены на то, чтобы отмывать золото от грязи…

Да, вот что мы любим — это философствовать, особенно сидя у костра, когда другие вкалывают…

Машин вскакивает и бежит сменять Виктора. Он видит, как неожиданно затихает скруббер, останавливаются стакерные ленты.

На мостике Максимов и Падун. Опять мотор, шестеренки. Игорь мрачно заявляет, что на сегодня отработались. Лицо Игоря в подтеках грязи — следы пребывания под бункером. К ним прибавилась широкая масляная полоса на лбу. Машин посмотрел на руки Игоря и в люк мотора и все понял. Игорь стал на колени и склонился над люком.

Половина шестого. Вот, собственно, и конец. И погода проясняется, ветер устал, улегся в ложбины. Конец ли? Сейчас самая работа и начинается.