Месть «Голубой двойки» - Федор Орлов

Гастелло был молодым командиром корабля, в бригаду он прибыл по окончании Луганской летной школы. С самого начала он стал доверять мне управление — от взлета и до посадки. Правда, на разборе полетов ему часто доставалось от командира эскадрильи за неточный расчет или за посадку «козлом». Но он никогда не оправдывался тем, что посадку производил не сам, а правый летчик, как это нередко делали другие. А вот после разбора, когда мы оставались наедине, Гастелло терпеливо разъяснял, в чем мои ошибки, и говорил, что если я не исправлю их, то в другой раз посадку не доверит. Я старался делать так, как он учил, и ни за что не хотел уступать управление.

Гастелло был непримирим к любым нарушениям летной дисциплины. Как-то он заметил, что радист Бутенко пренебрегает в полете парашютом, то есть просто не надевает его. И я до сих пор помню, как строго взыскал командир за это с меня и заставил тренироваться всех членов экипажа в быстром одевании парашюта. После этого случая Бутенко никогда не снимал парашюта.

Наш командир не боялся «черной» работы. В дни осмотра материальной части он засучивал рукава комбинезона, брал в руки инструмент и копался в моторе, залезал в плоскости. Борттехник Александр Александрович Свечников, которого мы любовно звали «наш доктор Сан Саныч», мог во всем положиться на командира: он уж не оставит незамеченной даже малейшую неисправность, не уйдет с аэродрома до тех пор, пока машина не будет в полной готовности. Этого же требовал командир и от других членов экипажа. Когда объявлялась учебная тревога, он всегда первым прибегал на сборный пункт и терпеть не мог тех, кто опаздывал. Однажды, когда мы по тревоге прибежали на аэродром, Гастелло решил проверить содержимое наших «тревожных» чемоданов. И сколько было смеху, когда в чемодане нашего штурмана Михаила Скорынина мы увидели… дамское белье. Штурман впопыхах захватил чемодан своей жены. Тогда командир приказал всему экипажу завести одинаковые чемоданы, еще раз напомнил, какие вещи в них должны находиться.

Дни наши были насыщены учебой, работой на материальной части; зачеты шли один за другим, продолжались полеты. Программа переучивания молодых летчиков приближалась к концу, мы старались быстрее овладеть летным мастерством, учились этому у лучших пилотов. А таких в эскадрилье было немало. Например, наш первый ростовский знакомый Костя Иванов или командиры отрядов Тупиков, Набоков, Донцов, командиры кораблей: старый холостяк Федя Алексеев, не признающий ни папирос, ни водки, но неравнодушный к конфетам, замечательный мастер полетов «вслепую» Саша Самохин и другие. Большой популярностью пользовался в эскадрилье Коля Сушин, опытный и талантливый летчик. Он был любимцем штурманов, все они хотели летать с ним, понять «секрет» его мастерства в бомбометании. Действительно, любой штурман, летая с Сушиным, мог быть уверенным, что бомбы разорвутся в кругу, в пределах отличной оценки. В полете Сушин оставался очень спокойным, выдерживал заданный курс словно по линейке, с точностью до градуса, держал нужную скорость и, заходя на полигон для сбрасывания бомб, сам мог подбирать величину боевого угла. Штурманы работали с ним увлеченно, с полуслова понимали его, а он — их.

Командира корабля Сушина, как и Гастелло, любили не только штурманы, но и все молодые летчики, которым он смело доверял управление самолетом от начала и до конца полета. Но зато никто не хотел летать с Ковалевым. Этот уж никогда не допускал молодых к управлению, правый летчик весь полет сидел у него только в качестве наблюдателя. Он вел себя в воздухе капризно и беспокойно, из-за пустяка поднимал шум, нервничал. Но зато на земле, впервые увидев его, незнакомый человек наверняка подумал бы: «Вот это покоритель воздушной стихии, вот это летчик!» Ходил он степенно и важно, на рукавах гимнастерки всегда сверкал у него новый трафарет, летный планшет болтался чуть ли не у самых пяток, из-под пилотки лихо выглядывал чуб. На нас, вновь прибывших, смотрел Ковалев свысока, разговаривал так, будто делает одолжение. Но мы скоро раскусили его и придумали ему за надменный вид прозвище — «великий летчик СП» (звали Ковалева Сергеем Прокопьевичем). Мы бывали довольны, если кто-либо из начальников распекал Ковалева и сбивал с него спесь. Однажды Ковалев и Сушин торопились на утреннее построение. Пока шли, у обоих слегка запылились сапоги, а времени, чтобы почистить их, не оставалось. Тут Коля Сушин увидел дремлющего на солнце кота, взял его и этой живой «бархоткой» смахнул пыль с сапог. А Ковалев не успел — кот дал стрекача. Сушин стоял в строю и весело улыбался, слушая, как начальник штаба майор Дземешкевич отчитывает «великого летчика» за нечищенные сапоги. Довольно улыбались и мы…

Благодаря Николаю Гастелло, я быстро освоил свои обязанности, мы начали понимать друг друга не только с полуслова, но даже с полувзгляда. Между летчиками всегда стоял наш борттехник, высокий Сан Саныч. Он смотрел вперед через козырьки кабины и в любую минуту был готов выполнять указания командира. Дело свое Сан Саныч знал хорошо, имел многолетнюю практику, как-то чутьем понимал, когда именно следует выровнять корабль, подтягивать машину на моторах. А моторы у него запускались всегда с «пол-оборота» и в воздухе работали словно часы, никогда не чихали. Когда слушаешь в полете ровную, бесперебойную монотонную песню моторов, смотришь на прозрачные диски вращающихся винтов, то и на душе чувствуешь радость, с гордостью поглядываешь на проплывающие где-то внизу колхозные поля, лесные массивы, города и села, на причудливо извивающиеся реки, на железные дороги, по которым идут игрушечные составы. И думаешь, что это и есть твоя Родина, ее богатство, что ты должен зорко охранять ее от всех недругов, того не замечая, крепче начинаешь сжимать в руках штурвал. Бросишь взгляд на командира и убеждаешься, что он испытывает такое же чувство. Николай Францевич молчит, слова в такие минуты кажутся ему лишними. Из-под очков я замечаю его спокойный взгляд. На обветренное лицо командира легло выражение задумчивости. Потом он берет планшет с картой и сличает местность, разрешает радисту Бутенко передать на КП очередную радиограмму, вызывает штурмана Скорынина для уточнения времени. Штурман наш был также молодой, еще не очень опытный, поэтому Гастелло в полете часто вызывал его к себе для проверки и уточнения маршрута, местонахождения корабля. После короткого разговора Скорынин снова уходил в свою рубку, делал перерасчеты и исправления, Мы своего штурмана часто в шутку звали дядей Мишей. Хотя ему было еще далеко до «дяди», он не обижался. Женился он рано, но детей, как мы, смеясь говорили, бог еще не послал ему…