Черная топь - Александр Абрамов

Вдруг он вспомнил и ужаснулся. Перед ним за грубым дубовым столом сидел… леший. Тот самый зеленоватый прозрачный человек, который шел по болоту к черному валуну. Сейчас он был вполне реальным, небритым, хохочущим и здоровым. Рубаха-парень, широкоплечий бородач — какой там леший! Он весело рассказывал, как надо бить дупелей в лесу и утку в лет, как ставить силки и читать следы лесных зверей. Журналист в конце концов подумал, что сходство этого человека с лесным привидением он сам придумал: ни сходства, ни привидения, конечно, не было; всему виной оптический обман, страх и самовнушение.

Но что-то все-таки заставило его задать вопрос лесничему.

— Ну, а сегодня в лесу что поделывали?

— Сегодня? — наморщил брови лесник. — Читал немного, лежал. Ковылял от стола до печки. Куда ж пойдешь больной, всего пятый день как из больницы, — лесник постучал палкой об пол. — Опять ногу сломал.

— Опять? — спросил москвич.

— Не везет мне с ногами. Сейчас вот с лошади загремел, а лет пять назад хрустнула, когда из болота на камень карабкался.

— Из болота? — недоверчиво переспросил журналист. — На камень? Где, не у Черной ли топи?

Лесничий как-то странно взглянул на него.

— Почему догадались?

— Я был там сегодня. И камень у берега видел.

— А еще ничего не видели? — вопрос прозвучал настороженно и тревожно.

— Нет, ничего, — замялся москвич. — Дождь начинал накрапывать. Я и ушел.

Лесничий не замечал или не хотел замечать его осторожности.

— Я только-только закончил лесотехнический, — сказал он, улыбаясь воспоминанию. — Двадцати трех не было. Леса этого совсем не знал. А тут еще на спор полез с одним из старожилов, что пройду через лес ночью. Без ружья при этом.

— И прошли?

— Прошел. Даже памятка осталась, — бородач взъерошил волосы; у висков показалась проседь. — Не дешево обошлась мне эта прогулочка. В этой самой топи, где вы были, чуть не увяз.

Журналист молчал, только руки его на коленях под столом дрожали мелкой дрожью.

— Страшно? — спросил он лишь для того, чтобы не тянуть паузы. И опять лесничий не заметил ничего или сделал вид, что ничего не заметил, и усмехнулся в бороду.

— Мало сказать — страшно. Вы только подумайте: кругом темь, в небе ни звездочки — одни тучи. Под ногами топь. Шагнешь — провалишься и следов не оставишь. Как насосом втянет. Я каждый шаг, как микстуру отмеривал: по капельке. Ступишь легонько, нажмешь — хлюпнет. Нажмешь сильнее, если держит, станешь. Если еще раз чавкнет — назад! Стоишь, как цапля с поднятой ногой. И опять все сначала. Трава черная, ржавь кругом, только стволы поваленные в болотной грязи. Про них-то я знал и на них рассчитывал. Пройду, думаю, не ошибусь. А все-таки ошибся, — лесник тяжело вздохнул и отвел глаза. — Думал — конец! Сразу по пояс. И пошло. Рванешься, а трясина еще глубже с присвистом заглатывает. Хуже нет так помирать. А мне до смерти жить хотелось, — усмехнулся он своему невеселому каламбуру. — Ну и выбрался все-таки. Камешек меж стволами на глыби нащупал.

— А потом?

— С камешка на камешек — валунов там много. А у самого последнего, на берегу почти, снова сорвался, снова нога в проем между стволами попала и хрясь! Еле выкарабкался. Только на третьи сутки нашли, да и то случайно, — он помолчал, а потом прибавил, почему-то понизив голос до шепота. — Теперь я часто туда хожу: все вспоминаю и удивляюсь.

— Чему?

Лесничий исподлобья взглянул на журналиста и спросил хрипло:

— А вы не отвиливайте. Честно спрашиваю: ничего там не видели? Ничего-ничего?

— Какая же охота в такую темь? — уклончиво ответил журналист.

Обсуждать пережитое в лесу ему совсем не хотелось. Теперь он не сомневался, что лесничий знал о существовании лешего, знал, что именно журналист видел и от чего бежал. Но москвичу хотелось остаться одному со своими мыслями и догадками, выстроить их, отобрать и найти наконец разумное объяснение.

Не с лесничим он должен был обсуждать случившееся, а с нацелившем его на эту прогулку по лесу секретарем редакции. К нему он и поспешил, переночевав у гостеприимного хозяина леса.

— Значит, видели, — обрадовался секретарь.

— Видел.

— И что же скажете?

— Многое. Только вы лучше спрашивайте, мне легче отвечать, чем рассказывать. Да и рассказывать нечего. Видел все, что видят другие.

— Кроме лесничего, — сказал секретарь. — Другие видят, а он нет. Часами сидит у топи и — ничего.

— И это объяснимо, — заметил журналист. — Впрочем, начнем сначала. Вы, кажется, спрашивали, почему у разных народов одинаковые поверья?

— Допустим. А почему?

— Потому что люди везде одинаковые.

— При чем тут люди?

— Миллионы людей на земле рождались, жили, творили и уничтожали, любили и ненавидели. Потом умирали, а информация о них живет и поныне. Она растворима в пространстве, как планктон в океане, как циклопы в баночке у рыбовода-любителя. Мозг человека излучает энергию, и она не исчезает. На каком же уровне она существует? Может быть, на уровне поля? Тогда можно предположить, что существуют рецепторы, способные при повышенной чувствительности и особо важном значении происходящего ощутить это поле. Тогда в мозгу возникают психические процессы и происходит восприятие информации, некогда оставленной лесничим.

— При особо важном значении происходящего?

— Видимо, так. Ведь я, сам того не сознавая, хотел увидеть лешего, искал его появления, ждал, не верил, посмеивался, но искал. А пройди я равнодушно мимо, что б я увидел? Обманчивую гладь трясины да замшелые валуны.

— Но почему ничего не видит лесничий? Его же не упрекнешь в равнодушии.

— Должно быть, человек не может воспринять блуждающую информацию о самом себе. Ни в одной сказке, ни в одном поверье не говорится о том, что герой узнал сам себя в образе лешего или водяного.

— Но почему леший и водяные появляются в глухих местах вроде Черной топи?

— Возможно, там выше уровень информации да и окружающая среда влияет на чувствительность.

— Я в этих вопросах плаваю, но, кажется, где-то читал, что информация обратно пропорциональна энтропии. А уровень энтропии везде одинаков.

Журналист задумался.

— Я тоже не специалист-физик. Но тоже что-то и где-то читал. Ведь помимо теории информации существует и теория вероятности. Она предполагает наличие флуктуации — минимально вероятных отклонений от наиболее вероятного состояния. Да и вообще, что мы знаем о нестабильной блуждающей информации, не заключенной в казематы книгохранилищ, музеев и фильмотек? Одни считают ее сгустком энергетических полей, другие предполагают, что шаровая молния — это плазма, несущая информацию. Все это даже не гипотезы, а эмбрионы гипотез, догадки, предположения. Но разве не из предположений возникают теории?