Звуки родного двора - Маргарита Минасовна Закарьян

энергичной женщины занятие достаточно нудное. Жанна закончила МАИ, разрабатывала детали к космическим кораблям. Ее аналитический ум не нашел применения в маленьком провинциальном городке, и ничего не оставалось, как направить своей интеллект в небольшой проектный институт градостроительства.

– Готовишься к юбилею института? – спросил жену Сергей Григорьевич.

– Мы с Неллей решили не злить Мордоедова: на торжественной части поприсутствуем, а в кабак не пойдем.

– Как с Неллей? Разве твоя подруга не уехала в Югославию? – удивился Сергей Григорьевич.

– К сожалению, нет, – вздохнула Жанна и поведала мужу историю о несостоявшейся заграничной поездке своей подруги: – Всех потенциальных туристов пригласили в горком партии на заседание идеологического комитета. Нельке задали вопрос о государственном секторе Югославии. Естественно, «нужного» ответа не получили, так как она понятия не имела об экономике Югославии. Правда, Нелька отметила, что у них экономика на более высоком уровне в сравнении с нашей, так как ее племянница, работающая там по договору, привозит такие шмотки, которые нам и не снились.

– Так вы за шмотками туда едете, или вами движет интерес к культурным и духовным ценностям страны? – поинтересовался прыщавый юнец, бывший работник горкома комсомола.

– Да, и за шмотками не помешало бы, – честно призналась подруга, после чего ей вручили анкету с вердиктом: «Политически неграмотна, идеологически неподкованна».

– Почему Мордоедова не подключили? – удивился Сергей Григорьевич.

– Не знаю, – пожала плечами Жанна, – да ему сейчас не до нас. Он сам-то оформляет документы в Польшу. Хотят с женой отпраздновать пятнадцатилетие совместной жизни за границей.

– Так предупредите юбиляров, чтобы изучили экономику Польши, а то ведь и праздник так можно сорвать, – съязвил Сергей Григорьевич.

– Куда подевался Никита? – спохватилась баба Варя, привыкшая, что внук всегда рядом. К изумлению всех, Никита больше часа не выходил из своей комнаты. Это никак не вязалось с его темпераментом. Он рос невероятно нетерпеливым ребенком, заниматься одним каким-нибудь делом в течение 20 минут для него было более чем достаточно. Сергей Григорьевич заглянул в комнату сына и застал его за любимым занятием. Никита раскладывал в определенной, только ему известной, последовательности обертки от жвачек. В комнате царил полный беспорядок. На уборку Никитка тратил не больше пяти минут. Он постоянно бежал наперегонки со временем. И вдруг целый час за одним занятием.

– Па, а ты правда, завтра вернешь руль дяде Ване?

– Конечно, ведь я обещал.

– А где ты его достанешь?

– Ну, это уж мое дело…

– Пап, Ленька сказал, что знает, где можно достать руль.

– И где же?

– У их соседа точно такая же машина, и она тоже разобрана.

– А что, Лениному соседу руль не нужен?

– Ленька сказал, что у соседа на даче есть лошадь, пока он может обойтись без машины.

– Это так Леня решил?

– Нет. Мы вместе.

Сергей Григорьевич был ошарашен железной логикой сына, но свое возмущение направил в сторону жены:

– Жанна, займись, пожалуйста, сыном.

– Никитушка, мы уж давно с тобой не читали, – заторопилась Жанна, прихватив с книжной полки стишки Агнии Барто и сказки Андерсена.

– Мам, да я их наизусть знаю, – завредничал Никита.

Весь учебный процесс лежал на плечах Жанны Васильевны. Никита в сентябре должен был пойти в первый класс, хотя по знаниям тянул на третий.

– Вот и отлично! – оптимистично рассмеялась Жанна Васильевна, обняла сына и, целуя, сделала предложение: – Ты читаешь мне десять страниц, а я тебе дарю жвачку.

На таких условиях Никита был согласен читать весь вечер. Но больше двадцати минут учебный процесс не продлился: его нарушила баба Варя, пригласив всех на ужин. Близился к концу еще один день из жизни дружной семьи Токмазовых, в которой непоказное счастье питалось заботой друг о друге и удивительно теплой атмосферой, присущей только этой семье.

Через два часа после ужина красивая, набирающая силу луна ласково глядела в окно Никиты. Через маленькие щелочки засыпающих глаз он увидел огромное количество рассыпанных по небу звезд. Они, как яркие фонарики, то загорались, то куда-то исчезали. Самая яркая из них зацепилась за макушку жердели, на которой, как на царском троне, восседал Никитка. Герои сказок Андерсена оживали, только уже во сне.

Величественно распластавшись на тахте, за парчовой ширмой в конце зала, баба Варя утопала в накрахмаленных простынях, расшитых кружевом. На голове красовался батистовый чепчик из такого же кружева, явно сшитый руками милой старушки. В красивых ночных аксессуарах она походила на барыню из прошлого века. Несмотря на возраст у нее сохранились удивительно красивый, матовый цвет лица и не тускнеющий с возрастом цвет глаз. Глаза у бабы Вари были особенные: зеленые, с длинными ресницами, всегда смеющиеся, но при этом от них исходила неведомая грусть. Во многих семьях существуют реликвии, которые передаются по наследству: либо ювелирные украшения, либо картины, вазы, посуда, либо какие-то другие старинные и ценные вещи. Украшением и ценностью в семье Токмазовых были глаза. Бабе Варе они достались от отца, она передала их по наследству Сергею Григорьевичу, а он – Никитке. В этих глазах, вопреки серым будням жизни, с ее обыденной, тоскливой закономерностью, светилась любовь, читалась радость, словно зов: «Живи! Несмотря ни на что – живи!».

Раннее утреннее солнце ласково щекотало морщинистые щеки бабы Вари. Просыпаться не хотелось, но жутко звенящий предмет под ухом заставил открыть глаза. Она увидела склонившегося над ней Никитку. Он лукаво улыбался, держа в руках будильник, стрелки которого показывали 8.00!

– Просыпайся, молочница уехала, – торжественно заявил Никитка. Молочницей обзывали Дашу Караулову, тридцативосьмилетнюю женщину, исправно привозящую домашнее молоко во двор. – Она сказала, что приедет во второй половине дня с мужем по делам в город и обязательно зайдет, – пояснил Никитка расстроившейся бабе Варе. Баба Варя выглянула в раскрытое настежь окно. Только что ярко светившее солнце спряталось за жерделей. От этакого солнечного озорства дерево стало золотым. В комнату ворвался легкий ветер. Он имел свой вкус, запах и нес в себе непохожую на летнее утро свежесть, присущую особому времени года. Это был первый запах приближающейся осени. Чем больше набирали силу ягоды винограда, покрывавшего не только балкон, но и окно бабы Вари, тем быстрее теряли зелень листья жердели напротив ее окна; а одуванчики, которыми был усыпан весь двор, с мая по авгут, сменили желтый головной наряд на белоснежные пушистые шапочки.

В этом бесконечном природном водовороте было что-то торжественное и грустное. Два противоположных друг другу чувства переполняли сердце бабы Вари, потому что отсчет еще одному году своей жизни она вела по осени, которую бесконечно любила и немного страшилась.

– Никита, я схожу в магазин, – по-детски, как провинившаяся школьница, проспавшая первый урок, отчиталась баба