У порога неизбежности - Леонид Семенов

Секрет, секрет игры! Сновали между ног мальчишки, клянясь жизнью своею, что они его знают, и продавая его толпам. И новые толпы безумных шли за ними.

Волны сознания гудели и переливались с одного конца зала в другой. Как искры вспыхивали отдельные мысли в отдельных головах и сейчас же передавались другим. Каждое сказанное слово, каждый жест и каждое движение было такой игрой. Стихия скоплялась, сгущалась то в одном, то в другом месте и вдруг разряжалась оттуда речью или подымалась все выше и выше, взлезала в виде вон этого маленького, бледного, возбужденного человечка на трибуну, и оттуда низвергалась вниз целым каскадом слов. Опять бурлила на просторе и будила все новые и новые силы. Все кипело, как в одном котле, все сворачивалось, все сплавлялось. И вся эта разрозненная, хаотическая масса отдельных голов, отдельных мыслей и чувств, принесенных сюда изо всех концов города, изо всех этих квартир, чердаков и углов, накопленная в них долгими днями, вдруг прорывалась здесь из каждой головы наружу и сплавлялась в одну волю, в один напор — в сознание толпы. Сознание организовалось. Отдельные частицы его строились в каждой голове в ряд, тянулись, подымали за собой чувства и неслись куда-то, грозя и бунтуя в поисках выхода. Отдельных сознаньиц уже не было, единицы терялись. Каждому казалось, что то, что говорит он, что говорят все, это и есть то главное, что он сам давно думал, давно хотел, но еще не умел сказать. Это было как воды снежинок, расплавленных под лучами солнца. Проверить правду общего уже было нельзя. Но поток захватывал каждую отдельную снежинку, она таяла в нем, она неслась вместе с ним и, растворившись в его водах, как капля, уже не помнила себя. И стихия эта была — негодование, стихия эта была — бунт, жажда вдруг померещившейся, неведомой жизни. Вот поднялась она выше, вот поднялась еще выше, вот засверкала гребнем в крике: ура! Вот готовится подняться последним валом или низринуться вниз.

Новые мысли, новые известия, как вихрь, врывались в залу, приносили новые волны, другие воды из других городов и даже стран — и сливались.

— В N. вооруженное восстание!

Где-то сверкнула бумажка. Посыпались тысячи листков, телеграммы, их ловили, их вырывали друг у друга, жадно читали, вглядывались в них, занимались новыми мыслями.

— В N. N. восстание! Ура!

Это было как налетевший шквал! Сознание плеснулось, вздыбилось, вот разорвало оковы, мечтой перекинулось на улицу, стены зала стали тесными. На улице кипело, бурлило, уже строило баррикады, разрушало фабрики. Вот перебросилось в будущее. Пламенем прошло по всей земле, воздвигло новое царство — царство свободы!

— Мы присутствуем, может быть, при начале величайшей борьбы, товарищи! Последней всемирной борьбы за царство справедливости! Да здравствует свобода!.. кричал бледный, уже охрипший оратор там на кафедре, потрясая рукой. Но его уже не слушали. Эта мысль уже родилась в каждом, она уже дрожала в каждом, она была в толпе!

Откуда-то появились знамена. Это было последним бичом. Они, как кучер вожжи, стянули вдруг к себе все чувства, пришпорили волю, и масса хлынула за своим сознанием. Оно давно уже действовало там на площади. Теперь бросились туда люди, бежали ноги, тела их, давили, сшибали друг друга, все боялись отстать, опоздать за своей мечтой.

Но на повороте улицы, там, где с площади открывался вид на огромное, сверкающее зеркальными стеклами здание, на цель их стремлений, новая сила вдруг выступила им навстречу. Это было тоже сознание. Угрюмая и сосредоточенная сила его, одетая в солдатские тела и мундиры. Скристаллизованная, вымуштрованная одними и теми же словами, жестами и взглядами, отточенная военной дисциплиной, она встала поперек улицы! Уже и искра была пущена в виде приказа накануне, оставалось только сомкнуть ток. Офицер скомандовал: пли! и залп огласил притихнувшую вдруг и застывшую в ужасе площадь. Толпа рванулась назад. На земле лежали убитые. На миг отступила, замерла, растерялась. Но сознание дрогнуло, затрепетало опять, опять занегодовало, вот поднялось еще раз, и с криком бросило толпу вперед; но залп, залп и еще залп! И безумная волна вдруг хлынула прочь, теперь бежала по улицам, рвалась, металась клочками, кричала, возмущалась, негодовала; взбегала на лестницы, везде говорила, рассказывала о том, что было, что видела. Людей уже не было. Личностей не было в этот вечер. Но в каждом доме, в каждой комнате, в каждой речи говорила толпа, она блестела в глазах, она кричала, она ужасалась. Уже неслась по всем телеграфным проволокам, рассыпалась брызгами по всей стране и всюду будила, подымала новые волны, несла их и сталкивала друг с другом, влекла куда-то вдаль, рассыпала по улицам трупы…

Но это был хаос — хаос сознания.

III

Сегодня девушка вошла ко мне в комнату. Просто и скромно села против меня. И долго смотрела мне прямо в глаза и молчала. А в глазах ее было какое-то тихое и пьяное безумие, такое, когда мысли текут и их не можешь поймать. И долго смотрел я на нее и что-то страшное зашевелилось во мне… И все так же смотрела она на меня своими прямыми и полубезумными глазами.

— Я кончена… Я вышла в тираж, — прошептала она, и холодный пот вдруг выступил на мне. Это была та, которая была на днях повешена и которая хохотала перед судьями. Я узнал ее. Так бывает всегда, о ком долго думаешь. И все так же смотрела она на меня своими растерянными глазами и вдруг разрыдалась.

Боже мой!.. Я бросился перед ней на колени. Я не знал, чем ее утешить. Я схватил ее за руки. Я долго ласкал их, я гладил ее, и такая маленькая, простая была она теперь и скромная тут!

Она прижалась ко мне… Она схватила меня за руки… И стала смотреть в меня… И опять что-то страшное шевельнулось во мне… Какое безумие совершалось кругом… Одни огромные, черные глаза были передо мной… Я смотрел в них… Все стало тонуть, исчезать… Она все ближе приникала ко мне и шептала, чтобы я гладил еще и еще.

— Теперь гляди, гляди, брат!.. — шептала она… — Узнай все!

Вся жизнь ее проносилась в них… Я видел пустые комнаты. Я видел коридор… Вот чьи-то шаркающие туфли мелькнули в дверь… Мать! — нет! кто же?… Любимый… еще кто-то!.. Ужас! крик!.. и на дне всего — одна бесконечная, страшная бездна. Бездна тоски и мрака! Как холодный и темный карцер тюрьмы, было это!.. и все обрывалось кровью…

— Так что же?! что же?! — шептал я. — Ты что хочешь этим сказать?

Но она глядела.

— Смотри! Смотри! — шептала она и сжимала мои руки. Я с усилием хотел оторваться, но не было сил.

— И то убийство не нужно? — вдруг вырвалось у меня самое страшное для нее.

Но это уже сказал не я… Меня уже не было… Все исчезло… Остались только два пустых, два наших голодных и глядящих друг в друга взора.

Но кто-то постучал в это время в дверь, и мы снова вернулись к прежнему. Она все так же сидела на диване и маленькая, скомканная сжимала платок у зубов…

— Можно войти? — услышал я чей-то робкий и боязливый голос.

Девушка встрепенулась и заволновалась,

— Это он, прошептала она. Впустите!

И он вошел.

Но я даже растерялся, такой тихий и растерянный был он. Я его представлял себе совсем другим. Он был в сюртуке с погонами. Но никакой сановитости в нем не было, а в глазах его я сразу же заметил то тихое и полупьяное безумие, какое было в глазах девушки.

— Что с вами?.. — сорвалось у меня, — и девушка посторонилась на диване, чтобы дать ему место.

— Ничего… Ничего… Я так…

Он быстро прошел, точно конфузясь и извиняясь, и сел на диван; он видимо волновался.

— Я вот пришел… Вы вот извините… Я пришел… — начал он и искоса робко поглядел на девушку, свою убийцу. Но замешательство пробежало по его лицу, и он замолчал, остановившись на ней.

— Какая вы маленькая?! — удивился он. Потом, точно спохватившись, продолжал, как бы припоминая свою мысль…

— Так вот! Я пришел… Вы уж простите… я по-военному…

Но целый вихрь вдруг ворвался в мою комнату… Точно раскрылась передо мной его память и я читал в ней ясно его жизнь. Что это было? Все спуталось, все понеслось… Я слышал выстрелы, стоны, бред. Нет! Это, может быть, поезд Сибири?.. Вот мелькнули окна вагонов, штыки. Он, красный и грузный, вышел на платформу. Снег хрустел под ногами… Он держал руки в карманах.

— Бунт! Крамола! — загремел его голос… — Меррзавцы! Расстрелять вас всех! Никаких!..

В руке задрожала бумажка… Это был список… В голове мелькало: Я верный слуга… отечеству… Дальше его мысль не шла. Потом шагал по платформе, взволнованный, но решительный и крепкий. Он верил, что так нужно. Доканчивали другие… Он не смотрел… не любил. Выстраивали на полотне бледных и дрожащих людей…

Потом мертвых сбрасывали с дороги. Поезд мчался дальше……………………

………………………………………………………………………………………………………….