Колесница - Даниил Хотьма

– Насчёт гаража что ли? – предположила Ракель.

– Ракель! – пыхтела Ксеня. – Ты вообще меня слушаешь? Жандармерия. За тобой. Насчёт Изгнания.

2. Опальный

Нет среди жителей Подбени тех, кому не являлась в кошмарах сцена собственного Изгнания. Вот тебя забирают прямо с фабрики жандармы в бурых мундирах, везут в казематы, бросают в холодную, и ты маринуешься там в одиночестве несколько месяцев. Медленно слетаешь с катушек, царапаешь числа на кирпиче. Пару раз из тебя пытаются выдавить признание – иглами под ногти, разумеется. Кое-как доживаешь до заседания Канцелярии, киваешь головой в ответ на приговор и оказываешься за городскими воротами, где дикари-каннибалы мигом пускают тебя на шашлык.

Ракель смогла лично убедиться, что в реальности всё не совсем так. Совсем не так. Происходящее напоминало какое-то злоебучее собеседование, только в кандалах. Бесконечная, суетная беготня по кабинетам. Проверки, звонки, тесты. Вопросы, вопросы, вопросы, и ни единого ответа – за всё время пребывания здесь никто так и не назвал причину задержания. Уже и страх весь куда-то исчез, его вытеснили изнеможение и тупая злоба на весь этот цирк.

Но кошмарам суждено кончаться, и сейчас процессия неслась туда, где должны найтись хоть какие-то объяснения.

Выражение лиц присутствующих в зале говорило о том, что обмен любезностями давно состоялся – все ждали виновницу. Ракель заняла пустое место за трибуной напротив стола, за которым восседали трое, один другого важнее. Прилизанного дядьку в очках она сразу узнала – сам Варфоломей Невеляк, председатель Канцелярии и частый гость радиопередач. По сторонам от него – поди разбери, кто. Скучная женщина за печатной машинкой в углу, похоже, стенографистка. Остальное пространство тесного зала заполонили жандармы, легко узнаваемые по униформе. Один слева затесался, двое у входа, вон ещё парочка у окон – зачем их столько? Стены подпирать?

– Предлагаю уже перейти к делу. – взял слово Невеляк. – Без длинных вступлений. С кого начнём?

– С офицера. – предложила ему соседка справа.

– С офицера. – повторил председатель, подглядывая в бумаги. – Давайте с офицера. Претендент на Изгнание... гражданин Назар Леонович Порытинский. Опальный корнет городской жандармерии. Виновен в ослушании приказов, в зачине массовой драки, в оставлении поста.

Обращались к жандарму, что стоял за другой трибуной – слева. Это был вовсе не конвоир, как показалось сначала, а осужденный – в суматохе Ракель не разглядела отличий, а они были. Лицо корнета хорошо смотрелось бы на агитках в госпитале, с подписью «последствия кабацкого мордобоя». Одно ухо свёрнуто, глаз заплыл, кровь из носа запеклась на усах и бакенбардах. Всё опухло и покраснело настолько, что возраст определить трудно – около тридцатника, а может и меньше. На вороте мундира грубо торчали нитки, будто знаки отличия ему вырывали прямо в пылу драки. В остальном корнет от тех солдатиков у входа не отличался: такой же здоровый, голова бритая, стойка «пятки-вместе-носки-врозь». Что сказать – поделом. Свои же загрызли.

– Вторая претендентка на Изгнание. – председатель сделал паузу, чтобы не обгонять стенограмму. – Гражданка Ракель Митриевна... фамилия как ваша?

– Отсутствует. – ответила Ракель. – Нет фамилии.

– Нет фамилии. – повторил председатель. – Швея-сапожница на обувной фабрике «Товарищества Резман и Ромня». Виновна... – он удивлённо поправил очки, вчитываясь в лист. – Виновна в мошенничестве и лихоимстве с применением денег.

Денег. Одно слово, звонкое, как удар в колокол. Ракель вдруг вспомнила красочный плакат. «Бартер – нет ничего честнее! Видишь монетаря – гони его в шею!» Плакат. Кафетерий. Марта. Подруга знает твою тайну – гони её в шею. Изгони её.

Всё сложилось в такой очевидный вывод, что Ракель едва не засмеялась вслух. За что изгнали человека в прошлом году? Как раз за деньги. Одного раза достаточно, чтобы проследить успешность схемы на практике, и вместе с тем слишком мало, чтобы люди начали что-то подозревать. К тому же, если информация поступила от бдительной фаворитки, то никто и проверять ничего не стал.

Но ведь не было никаких денег! Можно ли протестовать? Корнету, вон, целое лукошко напихали, едва ли не свержение бургомистра, а он стоит, терпит. Как быть?

– Позвольте сказать, господин председатель. – подал голос корнет.

– Говорите. – отозвался Невеляк.

– Хочу досрочно прибегнуть к своему праву... вызваться на Изгнание. Добровольно.

– Такими словами, Назар Леонович, бросаться не принято. – с улыбкой пожурил Невеляк. – Попрошу не забывать, что в стенограмме фиксируется всё, вплоть до каждого чиха.

– И пусть. – настаивал корнет. – Я не шучу. Если кого-то из нас двоих и гнать за стену, то лучше меня.

Ракель не сдержалась – повернула голову налево так, что аж шея хрустнула. Корнет стоял неподвижно, ровно, глядя в никуда. Что теперь делать – соглашаться, отказываться? Молчать. Молчать, чтобы ничего не испортить.

Члены Канцелярии оживлённо шептались, пока Невеляк не дал им знак замолкнуть.

– Канцелярия согласна удовлетворить Вашу просьбу. – объявил председатель. – Вот, что значит офицер! Действительно – ваше благородие!

Восторженные вопли прервала трель телефонного аппарата со стола – председатель даже вздрогнул от неожиданности.

– Невеляк слушает... – рапортовал он. – В процессе. Вызвался. Да-да, понимаю... будет сделано! – председатель спустил трубку. – На чём мы остановились? Ах, да, просьба