Упреждающий удар - Николай Иванович Чергинец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правда, у нас ребята тоже нужную литературу почитывают и чайники со сковородками не изготавливают. Второй раз специалистов звать не стали, сами все «жучки», которые Звягинцев расставил, изо всех этих мест повынимали, отнесли Деду и вывалили перед ним на стол. Получилась довольно солидная куча. Дед собрал все это в мешок и пообещал отнести в МУБОП. Не знаю, отнес или нет.
Еще оказалось, что майор неплохо порылся в наших вещах. По крайней мере, Вовка Довгарь, стол которого стоит рядом с моим, уверял, что у него в тот день со стола исчезла пачка «Мальборо».
А как майор держался, какие вопросы нам задавал и какие ответы — что уж тут сомневаться! — хотел услышать! Об этом долго можно рассказывать. Рассказывать не буду, скажу только, что Дед идеально подходил под уготовленную ему роль главного обвиняемого по весьма громкому делу, которое в те дни раскручивалось в Москве. Это я потом понял. Потом, много позже…
* * *
Слава богу, их мало, подумал я, наблюдая за УАЗиками, ползущими по асфальту к нашему Зданию. Значит, приехали только за Дедом, и Здание оцеплять не будут. Нечего и говорить, как меня это обрадовало. Но как незаметно вынести кейс из Здания? Вот вопрос вопросов…
В раздумье я прошел в холл, где были лифты, рассеянно кивнул одному из подчиненных Славика, охраннику, имя которого я никак не мог запомнить, Роману или Руслану. Этот Роман или Руслан, развалясь в кресле, почесывал ладонь о пистолетную кобуру, которая была прикреплена у него на поясе. Он листал иллюстрированный журнал. Этот Роман или Руслан ответил мне кивком, когда я вызывал лифт.
Стоянка перед нашим Зданием огромная. Сверху машины кажутся разноцветными детальками детской мозаики. К стоянке ведут две дороги, одна из них служит для въезда, другая для выезда. На асфальте при въезде на стоянку есть надпись: «Господа, просим парковаться подальше от входа!». Несмотря на эту просьбу, все делают наоборот…
Поэтому, подумал я, мубоповцы неминуемо столкнутся с проблемой: между ними и Зданием окажется плотный строй машин. Ура! Выход найден! Мы разойдемся, как в море корабли.
Зажглась лампочка, дзинькнул звонок. Лифт остановился на нашем этаже. Я вошел в кабину и нажал кнопку первого этажа.
Мне повезло. Сначала я был один в кабине, потом, кажется, на четырнадцатом этаже, в кабину вошла незнакомая женщина в роговых очках с толстыми стеклами. Она не очень-то смотрела в мою сторону. Эта женщина вышла на третьем этаже, а я спустился на первый.
Не скажу, что мне было не страшно выносить деньги из Здания, — у меня ощутимо подрагивали коленки, да и спина была мокрая от пота, — но я давно знал Деда и в душе чувствовал, что скорее всего, на него просто наехали. Не мог он быть таким мафиозным главарем, каким себя расписал, просто не мог!
* * *
Мой отец и лейтенант Михаил Деденко служили вместе, в одном танковом экипаже, и это было в Чехословакии, в 1968 году. А тот, кто знает, что происходило в Чехословакии в 1968 году, без труда поймет, как важно, что мой отец и лейтенант Михаил Деденко служили вместе…
Вот представьте себе: едет по улицам Праги советский танк. За рычагами сидит мой отец — механик-водитель Альгерд Ярвид. Командир экипажа этого танка — старший лейтенант Михаил Деденко, который одновременно был и командиром взвода. Был еще третий человек, кто он — неважно. Ни отец, ни Дед еще не знали, зачем их перевели сюда из Польши, причем перевели спешно, под покровом ночи. За головным танком Деда пыхтят остальные машины, и тут навстречу танку показывается студенческая демонстрация.
Понимаете, не советское организованное шествие на Октябрьские праздники или Первомай по Красной площади, а настоящая демонстрация — несколько тысяч человек, лозунги, крики… У нас такие появились только после перестройки.
Отец тормозит, ошеломленный, Дед тычет ему коленом в бок — смотри, мол, — и тут из шлемофона летит приказ: открыть по противнику огонь! Отец проглатывает слюну и любуется на студенток — стоит месяц август, и все студентки, как одна, в мини-юбках. Европа все-таки! А из шлемофона снова сквозь шум и треск: «Командир триста первого, почему молчите? Приказываю открыть огонь на поражение!» Дед сгоряча посылает полковника на три буквы, и направляет танк в ближайший переулок, от греха подальше. Он готовится вылезти из люка, разобраться, в чем дело. Но с какого-то балкона уже летят бутылки с зажигательной смесью. Разбиваются о танк, и смесь течет во все щели. И так наступил конец советско-чехословацкой дружбе. Деденко не стал применять оружие.
Разве мог такой человек связаться с мафией? Нет, ни за что не мог. Его могли подставить, это да, это я допускал, но чтобы сам он — не верилось. Многие завидовали Деду — это да! Как дед сказал по этому поводу: «Самый страшный на земле зверь — жаба! Знаете, сколько людей она задушила!»
Танк сгорел, а мой отец и лейтенант Деденко остались в живых, но дальше для них были арест, военный трибунал и отправка в Союз, в Сибирь, в пятый Колымлаг, где отец и лейтенант Деденко отбывали двенадцать лет заключения среди таких же, как они, бедолаг, — участников чехословацких боев. Вот откуда я знаю Деда. Он не раз бывал у нас дома после освобождения. Бывал и рассказывал, как они с отцом поднимали друг друга из снега, когда сил обоим оставалось на последнюю, так сказать, понюшку чистого воздуха.
* * *
Я шел между плотно поставленными машинами и косился на омоновцев, которых в качестве силы привезли мубоповцы. Этих рослых парней в пятнистой форме в полном боевом облачении было десять, они выстроились в две шеренги перед УАЗиками. Широкие лапы сжимали укороченные автоматы Калашникова. Перед строем с бравым видом расхаживал рыжеволосый капитан — видимо, ставил оперативную задачу. Берет капитана был лихо надвинут на брови, нижняя челюсть выпячена.
Насвистывая арию из оперы «Кармен», я прошел мимо. Кейс раскачивался в моей руке в такт шагам. Я старался не смотреть в их сторону и все сгонял улыбку с губ, которая словно приклеилась к ним. И правда, как можно было не смеяться над остолопами, не понимающими, что происходит в
