Недостающее звено - Мейтленд Иди

У родителей моей матери и у матери отца глаза были голубые. Так, быть может, мои карие достались мне в наследство от самоубийцы, про которого я почти ничего не знаю? А что еще я от него унаследовал? Эта мысль не раз приходила мне в голову. Не то ли ощущение беспомощности и безнадежности, которое вдруг охватывает меня, когда дела идут особенно плохо?

Не знаю. И могу с уверенностью сказать только, что я — порождение этих людей, новая комбинация различных черт, унаследованных от них всех, оформленная средой, в которой я живу, причем среда эта в чем-то создана мной самим, в чем-то ими, и их родителями, и родителями их родителей. Когда я спрашиваю себя, кто я, мне приходится оглядываться назад, на отца и мать, которых я знал близко, на восьмерых прадедов и прабабок, известных мне разве что по имени, на шестнадцать прапрадедов и прапрабабок, вовсе мне не известных.

Мои мысли уносятся все дальше и дальше в прошлое. Тысячу лет назад мои жившие тогда неисчислимые предки составляли заметный процент населения Земли. Если бы даже самые отдаленные родственники не вступали в брак между собой, этих предков у меня набралось бы около миллиарда. Миллиард предков, живших в одни и те же годы!

Но ведь тысячу лет назад все население Земли исчислялось примерно 280 миллионами. Дело в том, что люди, состоявшие во второй, третьей или четвертой степени родства, постоянно вступали в браки, нередко даже не подозревая о своих родственных отношениях. А потому, вводя соответствующую поправку, я позволю себе разделить число моих гипотетических предков не на два, не на десять, а сразу на тысячу. И все-таки останется миллион современников Вильгельма Завоевателя, самых разных, но объединяемых тем фактом, что все они были моими предками.

В моем роду были преимущественно англичане, шотландцы и голландцы. Но что это, в сущности, значит? Абсолютно ничего, хотя бы потому, что тысячу лет назад многих из них еще называли саксами и пиктами. Поскольку в то время 90 % населения Западной Европы составляли крестьяне, логично предположить, что почти все мои предки также были крестьянами, не умевшими ни читать, ни писать, глубоко невежественными и суеверными, привычно и бессознательно жестокими, замученными непосильным трудом и болезнями — к двадцати пяти годам многие из них уже лишались зубов, а в тридцать пять умирали. Я не ощущаю никакой близости с ними, но ведь я — это они. Я несу в своем теле их гены: моя внешность, мое телосложение, мои желания, мое предрасположение к некоторым болезням, моя манера мыслить — во всем этом есть что-то от каждого из них.

Углубимся в прошлое еще на тысячу лет. Среди моих пращуров я почти наверное нашел бы немало древних римлян и греков, а также ближневосточных семитов и восточных тюрков, египтян и черных африканцев. Однако подавляющее большинство предков тех средневековых крестьян, к которым восходит мой род, составляли члены племен, обитавших в дремучих лесах и по берегам рек тогдашней Европы и занимавшихся примитивным земледелием. Цивилизация той эпохи их почти не затронула. По современным меркам они были дикарями. Возможно, некоторые из них ни разу в жизни не прикасались к металлу. И все-таки это — мои предки.

Дальше, дальше в прошлое — на сто тысяч лет, на пятьсот тысяч лет, на миллион. Я по-прежнему встречаю своих предков, но они уже утратили человеческий облик. Их мозг по сравнению с моим невелик, сознание смутно, мыслительные процессы крайне ограниченны. Если они и обладают речью, то лишь самой примитивной. Если они и одеты, то лишь в необработанные шкуры. Возможно, некоторые даже не умеют пользоваться огнем и всю жизнь питаются ягодами, кореньями и мелкими животными вроде лягушек и ящериц, которых съедают чуть ли не живьем. Мои предки.

Кто я? Я — все они, ибо правильный ответ будет генетическим, эволюционным. И он поможет мне установить мое родство со всем человечеством, более того, со всеми живыми существами. Если это мне удастся, то, возможно, я сумею наконец по-настоящему выяснить, кто я такой и почему я наделен большим мозгом, благодаря которому могу писать книги — и строить города, изобретать машины, управлять ими, летать на Луну. А главное, быть может, я узнаю, почему я способен ходить на двух ногах, говорить и размышлять о себе, вот как сейчас.

Было время, когда мои предки ничего этого не умели. Ведь они еще не стали людьми и жили на деревьях, больше напоминая человекообразных обезьян. Каким-то образом они затем превратились в людей. Где-то в моей родословной, на самом рубеже возникновения человека, существует звено, соединяющее несомненных людей со столь же несомненными не людьми. И задача книги состоит в том, чтобы определить это звено, рассмотреть его в свете новых данных, стремительно накапливавшихся в последние годы, и установить, даст ли это существо, его предшественники и его родственники ключ к удовлетворительному объяснению процесса, благодаря которому древняя, обитавшая на деревьях обезьяна стала человеком — короче говоря, узнать, как я стал тем, что я есть.

Это промежуточное существо и есть "Недостающее звено" заглавия. Называют его так по двум причинам. Речь действительно идет о звене, соединяющем людей с нелюдьми, — а точнее говоря, о нескольких звеньях единой цепи. До недавнего времени оно действительно было "недостающим", поскольку его существование тогда почти ничем не подтверждалось. Да и теперь еще недостает многих важных данных, и это приводит к жарким спорам о том, в каком порядке несколько состоящих в очень близком родстве существ располагаются в цепи, настолько рассыпавшейся, что, казалось, собрать ее звенья вообще невозможно. Однако благодаря последним открытиям и новейшим методам анализа уже можно разложить кое-какие звенья в определенной последовательности перед тем, как скрепить их. Каждая новая находка будет либо надежнее склепывать уже имеющиеся звенья именно в этой последовательности, либо их придется разъединить и изменить последовательность или даже добавить одно-два новых звена.

Наука, собирающая и склепывающая эти звенья, называется палеоантропологией. Для тех, кто ею занимается, настало крайне интересное время. Виднейшие ученые пока расходятся в ряде принципиальных вопросов. За последние двадцать лет в этой области разорвалось несколько бомб, и есть все основания ожидать новых взрывов. Тем, кто недостаточно компетентен, чтобы разбираться в тонкостях, о которых ведут спор специалисты, остается только ждать, пока пыль не уляжется, и, затаив дыхание, наблюдать, как наводится порядок в хаосе, оставленном взрывом.

Эта книга рассказывает о том, как обстоят дела сегодня, и дает предположительное описание недостающего звена.

Все началось в 1859 году, когда Чарлз Дарвин опубликовал "Происхождение видов путем естественного отбора". Сейчас невозможно воссоздать ту атмосферу интеллектуального и нравственного потрясения, которое пережила Англия, когда широкой публике стало ясно, какие выводы подсказывает эта эпохальная книга. Смириться с эволюцией растений или животных было в общем не так уж трудно: ведь сам человек с помощью селекции содействовал изменению многих домашних животных, а также разнообразных зерновых и овощных культур. Да и странные кости динозавров, которые все чаще выкапывали из земли, требовали объяснения, не говоря уж о накапливавшихся доказательствах того, что Земля существует вовсе не 6000 лет, как учила церковь, а сотни тысяч, если не сотни миллионов лет. Нет-нет, все это было вполне приемлемо. Беда заключалась в предположении, что человек произошел от омерзительных, вечно чешущихся волосатых обезьян.

Ах, эти гадкие обезьяны! Как сказала одна викторианская дама: "Будем надеяться, дорогая, что это неправда, но, если все-таки… тогда надо молить бога, чтобы это обстоятельство не стало достоянием гласности". Однако ее молитвы услышаны не были. Обезьяны, как низшие, так и человекообразные, нахально вылезли на авансцену благодаря исчерпывающему исследованию, которое провел Т. Гексли, друг Дарвина и рьяный пропагандист его теории. Гексли пришел к выводу, что из всех животных ближе всего к человеку стоят большие африканские человекообразные обезьяны — шимпанзе и горилла. Отсюда следовало, что окаменевшие остатки предшественников человека, если их удастся найти, позволят воссоздать еще более древние типы, которые окажутся общими предками человека и человекообразных обезьян, и что такие окаменелости, скорее всего, будут найдены в Африке.

Для сторонников эволюционной теории это было трудное время. Несмотря на всю логичность рассуждений Гексли, им сильно вредило отсутствие окаменел остей, которые подкрепляли бы их, как в Африке, так и в других местах. Когда появилась книга Дарвина, во всем мире имелась только одна такая окаменелость, да и то не внушавшая особого доверия. Это был обломок черепа, явно сходного с человеческим. Нашли его в известняковой пещере в долине Неандерталь, неподалеку от немецкого города Дюссельдорфа. Хотя череп, несомненно, принадлежал человеку или очень близкому его родственнику, выглядел он весьма странно, и куда легче было рассматривать его как останки современного человека, страдавшего каким-то уродством, чем смириться с мыслью, что так выглядели наши предки. И многие видные ученые того времени поспешили отмахнуться от "неандертальского человека".