Память монахини - Виктория Гостроверхова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тут водятся кабаны? — остановившись перед кучкой на тропинке, настороженно спросил меня мой спутник.
— Да, водятся, — наблюдаю за его реакцией, он насторожен, но спокоен. — Но именно это коровья кучка, тут недалеко уже первая деревня… — я смеюсь, он за мной следом.
— Какой у Вас опасный путь домой, да одной! Но очень красивый…
— К этому привыкаешь… Тем более дикие звери просто так на людей не нападают, только если защищаются или сильно голодные. Надо знать их психологию…
Сосновый лес закончился, мы вышли на другую сторону горы.
— Ну вот и моя деревня… — впереди показались редкие кирпичные дома с маленькими окошками, зелёными ставнями, черепичной крышей — почти такие же, как и внизу, только более подзаброшенные, густо увитые плющём. В деревушке остались в основном старики, а молодёжь стала активно перебираться в нижний городок в поисках лучшей жизни. (А в настоящее время и вовсе осталась одна пожилая женщина, Мария, ухаживает за огромным огородом, собирает оливки и потом отвозит в город, продаёт. В деревне давно электричества нет, водопровода нет, только из речки. Но дети и внуки к ней часто приезжают на «Ладе Ниве», помогают во всём). Мы замедлили шаг, не хотелось расставаться. — Я Вам очень благодарна за то, что проводили меня и помогли, Вы составили очень приятную и интересную компанию…
— Это я Вам очень благодарен. Очень… И мне было с Вами интересно… — он заволновался, хотел что-то ещё сказать, но тут из нашего двора выбежала моя восьмилетняя сестрёнка, со счастливым писком, в цветастом сарафанчике, тёмные длинные волосы рассыпаны по плечам, бежит меня встречать, счастливая. Не виделись несколько месяцев, соскучилась. Но тут видит рядом со мной Николая, тормозит, думает…
— Это Анка, моя сестричка…
— Привет! — Николай машет ей рукой и дружелюбно улыбается, та смущённо в ответ, осторожно идёт по мощённой кирпичной улице в нашу сторону.
Следом за ней выходит моя мама, волосы забраны в пучок и немного растрёпаны, в зелёном старом платьице, а сверху бежевый фартук, на ногах шлёпанцы. Стройная, сильная, и если не брать в расчёт крошечные морщинки-паутинки вокруг карих глаз, да немного около губ, выглядит совсем молодой и красивой женщиной. Мама замечает нас, удивляется, смущается, улыбается… Надо же было всем выйти! Хорошо хоть отец ещё не дома, на пастбище. Чувствую, как мои щёки краснеют от смущения.
— Добар дан! Управо сам направио ћевапе, позовите госта за сто! Вероватно гладан са пута…1 — я предлагаю зайти гостю, он смущается, но соглашается, видимо знает, что в нашей стране не принято отказываться от такого приглашения.
Усадила Николая на летней террасе под куполом виноградных лоз за мощный дубовый стол со стульями, сделанными отцом своими руками — резные ножки, грациозные спинки, а сама пошла помочь маме накрыть на стол. Принесли чевапы2, жареную картошку, нарезанную тонкими полосочками, свойские оливки, домашнюю буженину, вино, свежесваренную кафу. Матушка пожелала приятного аппетита и многозначительно удалилась, забрав Анку с собой, оставив нас наедине. Мы кушали и смотрели через ухоженный огород, фруктовый сад, оливковую рощицу на очаровательный вид — подножье гор, окутанные тонкими облаками, залив, крошечные домики…
— Извините за неловкий вопрос, я правильно поняла, что Вы руси?
— Да, — с улыбкой ответил он. — Мой прадед, я назван в честь него, был генералом в Севастополе, и когда белая армия потерпела поражение и их главнокомандующий Врангель дал приказ об эвакуации, приплыл в Сербское королевство, город Херцег-Нови. Дорога была дальняя и трудная, о той поездке в нашей семье до сих пор вспоминают с содроганием — корабли были наполнены людьми до отказа, они спали не только в каютах, но и в столовой, мастерских, но и в коридорах, и на палубе, вплотную друг другу, в холоде и голоде. Перегруженные судна еле тащились, а чтобы им делать повороты, люди перебегали по команде с одного края палубы на другую. Перезаражались все вшами, а когда приплыли, повально полегли с тифом, многие умирали — мой дедушка тогда был ребёнком и чудом выжил в госпитале, очень слабенький был. Но и после приезда жизнь непростая была, долго жили в отеле, с работой, естественно, было плохо — прадед хватался за всё что мог, то в столярной мастерской трудился, то обувь мастерил, то в цирке выступал с казаками — на коне скакали с шашками да всякие трюки выполняли… Прабабушка учительницей русского языка была на родине, и тут долго всё никак не могла устроится по профессии. Тоже приходилось подрабатывать то официанткой, то швеёй. А дедушка улицы подметал, так подрабатывал, а сам учился сначала в школе, потом в военном институте. Военное дело это у нас так сказать наследственное, по мужской линии, но никто никого не принуждает, как-то само выходит. В пятидесятых годах предкам опять пришлось эмигрировать, в соседнюю Албанию, а многих знакомых, которые не захотели или не смогли, порезали… Страшная история была. Ну а потом, когда сменился правитель, опять вот сюда вернулись, родителям тут нравилось. Мама моя медик, и училась судя по всему, в том же учебном заведении, что и Вы…
— Ох, ну надо же!
— Да… — мы на время замолчали.
— Спасибо Вам и Вашей матушке, всё очень вкусно!
— На здоровье! Кушайте, пейте, не стесняйтесь — у нас в стране очень любят принимать гостей. Знаете, а Вы замечательно говорите по-сербски.
— Спасибо. Прадедушка и прабабушка ещё плохо его знали, а вот дедушка, бабушка, родители — выучили, да это было и не сильно сложно, наши языки достаточно похожи. Но дома всё равно все говорят по-русски, чтобы сохранить его, не забыть. А ещё по-французски и английски, чтобы практиковаться — тоже ещё такая старая дворянская привычка.
— Ого, как здорово! Я ведь тоже русский немного знаю, изучала его в школе…
— А ну-ка, скажите что-нибудь?
— Я рада нашему знакомству, Николай.
— А как
