Вперёд, Дживз! - Пэлем Вудхауз

Флоренс, казалось, не пришла от моей идеи в восторг.

— Я никогда этого не сделаю, Берти. Меня удивляет, что ты не оценил доверия, которое я тебе оказала.

— Нет, что ты, конечно, оценил, но я имел в виду, что у Эдвина это получится куда лучше, чем у меня. Бой-скауты, знаешь ли, только тем и занимаются, что повсюду прячутся и чего-то выискивают. Они умеют заметать следы, лазать по деревьям, скрываться от погони и всякое такое.

— Берти, ты выполнишь или не выполнишь мою более чем пустяковую просьбу? Если нет, скажи прямо и давай покончим с этим фарсом. По крайней мере станет ясно, что я значу для тебя не больше, чем пустой звук.

— Дорогая моя старушка, я люблю тебя всей душой!

— В таком случае, ты выполнишь или не выполнишь…

— Ох, ну хорошо, — сказал я. — Хорошо! Хорошо! Хорошо!

И я пошёл к себе, чтобы тщательно всё обдумать. В коридоре мне повстречался Дживз.

— Прошу прощенья, сэр. Я всюду вас искал.

— В чём дело?

— Я должен поставить вас в известность, сэр, что кто-то почистил ваши коричневые ботинки чёрным гуталином.

— Что?! Кто? Зачем?

— Не могу знать, сэр.

— И ничего нельзя сделать?

— Ничего, сэр.

— Проклятье!

— Слушаюсь, сэр.

С тех пор я часто задумывался, каким образом бедолагам убийцам удаётся нормально жить и работать, замышляя новое преступление. Мне предстояло куда более лёгкое дело, но мысль о нём не давала мне покоя, и я всю ночь проворочался в постели, а наутро встал совсем разбитым. Даю вам честное слово, у меня появились тёмные круги под глазами! Мне даже пришлось обратиться к Дживзу за помощью и попросить его приготовить очередной спасительный коктейль.

По прошествии нескольких часов после завтрака я начал понимать, что чувствует на железнодорожной платформе вор, выхватывающий сумки из рук. Я слонялся по холлу в ожидании рукописи, а её всё не приносили и не приносили. Дядя Уиллоуби не вылезал из библиотеки, по всей видимости добавляя последние штрихи к своему произведению, и чем больше я думал о предстоящем похищении, тем меньше оно мне нравилось. Я расценивал свои шансы на успех как два к трём, а при мысли о том, что будет, если я попадусь, холодные мурашки бегали по моей спине. Дядя Уиллоуби был, как правило, старичком покладистым, но я несколько раз видел его в гневе и, клянусь своими поджилками, даже думать боялся, как он взбеленится, если узнает, что я посягнул на дело его жизни.

Было около четырёх часов, когда он вприпрыжку выбежал из библиотеки, положил пакет на стол и вприпрыжку же умчался обратно. Я в это время прятался к юго-востоку от места событий, а именно, за рыцарскими доспехами. Как только горизонт очистился, я в два прыжка очутился у стола, схватил бандероль и сломя голову кинулся по ступенькам к себе в комнату, чтобы как можно скорее запрятать свою добычу. Я нёсся, как мустанг, и, распахнув дверь, чуть не налетел на молодого Эдвина, бой-скаута, будь он трижды проклят. Он стоял у комода, прах его побери, и рылся в моих галстуках.

— Приветик! — сказал Эдвин.

— Что ты здесь делаешь?

— Прибираю твою комнату. Это моё последнее доброе дело за субботу.

— Ты имеешь в виду прошлую субботу?

— Я отстал на пять дней. Вчера было шесть, но я почистил твои ботинки.

— Так это ты…

— Да. Ты их видел? Хорошо получилось, верно? Я зашёл в комнату, потому что, когда тебя не было, здесь жил мистер Беркли. Вот я и подумал, если он чего-нибудь забыл, я смогу отослать ему это по почте. Мне часто приходилось совершать добрые дела такого рода.

— Я вижу, ты всем стараешься угодить!

С каждой минутой мне всё сильнее и сильнее хотелось отделаться от этого поганца. Бандероль я спрятал за спину и думаю, он её не заметил, но мне необходимо было положить пакет в комод, пока меня не застукал кто-нибудь другой.

— Не утруждай себя уборкой, — сказал я. — Пойди отдохни.

— Мне нравится наводить порядок. Это совсем нетрудно.

— Но в моей комнате замечательный порядок.

— Он станет ещё замечательнее, когда я закончу уборку.

Дело пахло жареным. Мне не хотелось убивать ребёнка, но в данный момент другого способа вытурить его отсюда я не видел. Затем я поднатужился и нашел-таки выход.

— Ты можешь сделать для меня дело куда добрее уборки, — сказал я. — Видишь коробку сигар? Отнеси их в курительную комнату и обрежь концы. Ты здорово мне поможешь. Топай скорее, мой мальчик.

Какое— то мгновение он колебался, затем, слава всевышнему, потопал. Я быстро запер пакет в ящик комода, сунул ключ в карман брюк и сразу почувствовал себя намного лучше, чем раньше. Может, я и олух, но, прах побери, не до такой же степени, чтобы не обвести вокруг пальца сопливого мальчишку с лицом хорька. Со спокойной душой я спустился вниз и не успел пройти нескольких шагов, как из дверей курительной комнаты, словно чёртик из коробочки, выпрыгнул Эдвин. Думаю, если б ему действительно хотелось сделать настоящее доброе дело, он покончил бы жизнь самоубийством.

— Я их обрезаю, — сказал он.

— Прекрасно! Обрезай дальше!

— А много обрезать или мало?

— Средне.

— Ну, я пошёл.

— Валяй.

И на этом мы расстались.

Люди сведущие — детективы и прочие законники — скажут вам, что самое трудное на свете — избавиться от трупа. Помню, когда я был ребёнком, меня заставили выучить наизусть поэму об одном несчастном негодяе по имени Эжен Арам, который чуть не свихнулся, занимаясь этим делом. Сейчас-то я все забыл, пожалуй, кроме двух следующих строк:

Но содержание запечатлелось в моей памяти, и могу сказать вам, что бедолага тратил кучу драгоценного времени, кидая труп в воду, зарывая его в землю и тому подобное, а покойник с ослиным упрямством возвращался к нему вновь и вновь. Я сообразил, что мне предстоят не меньшие муки, чем этому Араму, примерно через час после того, как спрятал пакет в ящик комода.

Флоренс сказала об уничтожении рукописи как о чём-то само собой разумеющемся, но, если вдуматься, будь оно проклято, как можно уничтожить огромное количество бумаги в чьём-то загородном доме в разгар лета? Я не мог попросить растопить камин в моей комнате при тридцатиградусной жаре. А если пакет нельзя сжечь, каким ещё образом от него избавиться? Солдаты на поле брани поедали свои неприкосновенные запасы, чтобы они не достались врагу, но мне потребовался бы минимум год, чтобы слопать манускрипт дяди Уиллоуби.

Должен вам признаться, я растерялся и, так ничего и не придумав, решил оставить пакет в запертом ящике и надеяться на лучшее.

Не знаю, испытывал ли кто-нибудь из вас это ощущение, но мне было жутко совестно чувствовать себя преступником. К вечеру один вид комода вызывал у меня глубокую депрессию. Нервы мои окончательно сдали; когда дядя Уиллоуби бесшумно зашёл в курительную комнату, где я отдыхал в одиночестве, и задал мне какой-то вопрос, я, должно быть, побил мировой рекорд по прыжкам в высоту с места.

В моём мозгу засела мысль, что дядюшка рано или поздно заметит, что со мной творится неладное, и спросит, в чем дело. Я не думал, что он начнёт подозревать о пропаже раньше субботнего утра, когда, естественно, должно было прийти подтверждение от господ Риггза и Беллинджера в получении рукописи. Но ранним вечером в пятницу он вышел из библиотеки, когда я проходил мимо, и попросил меня зайти. Вид у него был ошарашенный.

— Берти, — сказал он (старикан обожал говорить напыщенно-трагическим тоном), — произошло ужасное событие. Как ты знаешь, вчера вечером я отправил рукопись моей книги издателям, господам Риггзу и Беллинджеру. Они должны были получить её сегодня утром. Не могу тебе объяснить, почему я разволновался, но мне не давала покоя мысль о том, что с бандеролью может что-нибудь случиться. Поэтому несколько минут назад я позвонил господам Риггзу и Беллинджеру по телефону. К своему ужасу, я услышал, что мой манускрипт они не получали.

— Как странно!

— Я отчётливо помню, что вовремя положил его на стол в холле. Тут дело нечисто. Я разговаривал с Оукшотом, который относил письма на почту, и он не помнит, чтобы на столе лежал пакет. Более того, он категорически заявляет, что, когда он поднялся в холл за письмами, никакого пакета на столе не было.

— Очень странно!

— Берти, сказать тебе, что я думаю?

— Что?

— Моё предположение наверняка покажется тебе невероятным, но оно объясняет известные нам факты. Я склоняюсь к мнению, что бандероль была украдена!

— О, это уж слишком! Не может быть!

— Подожди! Выслушай меня внимательно. Хотя я раньше ничего не говорил ни тебе, ни кому другому, факт остаётся фактом: за последние две недели в моём доме пропало несколько вещей, как ценных, так и безделушек. Вывод, к которому я вынужден был прийти, однозначен: в нашем обществе появился клептоман. Как тебе, несомненно, известно, особенность клептомании заключается в том, что больной не может распознать истинную ценность предмета. Он с одинаковой готовностью присваивает и старую куртку, и бриллиантовое кольцо или, скажем, курительную трубку, стоящую несколько шиллингов, и кошелёк с золотыми монетами. А так как моя рукопись не может иметь никакой ценности ни для кого, кроме…