Легенда одной жизни - Стефан Цвейг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На авансцене, за столом, сидит Леонора Франк, вдова Карла Франка, беседуя с Бюрштейном. Леонора Франк — высокая, осанистая женщина; серьезное, немного строгое лицо под седеющими волосами. Она — в черном траурном платье английского образца, с черно-белым чепчиком. В ее манере говорить звучат уверенность и энергия; ее движения красивы и определенны, подчас несколько театральны; держится она с большим достоинством и даже величественно. Бюрштейн, рядом с нею, производит впечатление несколько незначительное в своем добродушном нервном усердии и при своей неизменной, но нисколько не свидетельствующей о сильном темпераменте, подвижности. По отношению к другим, он бессознательно старается копировать величественные манеры Леоноры, которая обращается с ним доверчиво, — явно, впрочем, подчеркивая свое превосходство.
ПЕРВОЕ ЯВЛЕНИЕ.Леонора Франк.
Пора кончать, Бюрштейн… Теперь половина седьмого. Всякую минуту могут появиться слишком торопливые гости, а вы все еще не закончили приготовлений. Вы взяли на себя этот вечер. Я в подробности входить не буду — вы ведь знаете, чего я хочу: в главных чертах, все должно быть как при жизни Карла.
Бюрштейн.
Да говорю же я вам, фрау Леонора, что это невозможно. У Карла на чтения приглашались только друзья, все знали друг друга, это была одна семья, община, братство, кружок, — не то, что сегодняшний pêle-mêle, водоворот людской, представление. Это — вещи несравнимые.
Леонора.
Я знаю… Но теперь уж неловкий шаг сделан, теперь нам надо все-таки постараться всему этому придать известную форму… Это было слабостью с моей стороны, мне следовало ответить отказом; но сначала княгиня Виттенберг сказала, что хочет просить Гровика прочитать произведение Фридриха… а затем в газетах вдруг появилось, что у нас в доме устраивается литературный вечер с благотворительной целью, что плата за вход будет пятьдесят марок… За вход в дом Карла-Амадея Франка!.. Вы думаете, я сама не чувствую этого неудобства? Я ведь уж и сама не знаю, какова наша роль: гостей ли мы принимаем или сдали зал под представление. Но теперь уж ничего не поделаешь: теперь нам надо, по крайней мере, соблюсти известную выдержку. Вы должны теперь взять это всецело на себя, потому что эта мысль исходила от вас…
Бюрштейн.
Не в такой форме… впрочем, я ведь сказал: не будем вникать в мелочи. Никакого приема, никакого распределения мест: надо подчеркнуть, что это не интимный вечер, что за пятьдесят марок нельзя вкупиться в дом Карла Франка. В тот раз, при чтении Эндимиона, гостей тоже не рассаживали.
Леонора.
В тот раз! Но ведь в тот раз Карл был средоточием, вокруг него все как бы само собою приходило в порядок. Он так удивительно умел быть приветливым с людьми, не подпуская их к себе. Был сдержан в своей любезности. Вы знаете, что в этом отношении нам нимало не приходится рассчитывать на Фридриха. Он в состоянии нагрубить людям… за последние три дня он ведь расхаживает по дому, как тигр… «Сброд», «банда», «свора» — это самые мягкие выражения, в каких он отзывается о гостях, которые придут слушать его произведение…
Бюрштейн.
У отца его бывали такие же…
Леонора.
Вы этого, пожалуйста, не сравнивайте. К отцу его люди приходили уже с доверием, к нему — всего лишь с ожиданием. Он еще должен чувствовать благодарность. Прежде всего — к нам. В конце концов, не всякий молодой человек находит для своих произведений в Гровике чтеца и в изысканном обществе — слушателей; пусть же он не воображает себе, что все это делается в его честь, и пусть не сравнивает себя…
Бюрштейн.
Вам, к сожалению, не удастся помешать, чтобы сегодня вечером все гости занимались таким сравнением. К тому же, я вполне разделяю его мнение: лично никого не принимать, с тем или другим поздороваться, пожалуй, мимоходом, но ничем не выказывать своей симпатии к этой затее. Мы предоставили устроителям зал — и больше ничего…
Леонора.
А то, что они устраивают первое публичное чтение произведений моего сына, сына Карла Франка? Вы хотите отделить этот вечер от нашего дома? Но ведь это в интересах Фридриха, чтобы мы считали его принадлежащим к традиции и показали, что он составляет часть отцовского наследия…
Бюрштейн.
Только не этим людям. Это не прежние друзья.
Леонора.
Я рассчитываю, что все друзья придут, и не хочу разочаровываться в этой надежде; покуда еще живы творения Карла, — а они будут жить в веках, — этот дом будет очагом, братством. Наш дом не из числа тех, которые сдаются в наем или пользование, — только внешняя форма его отчуждаема, а не то, что он означает собою. Нет, Бюрштейн, они все придут, все прежние друзья, в том числе и великий герцог. Я не малодушна, я научилась вместе с Карлом-Амадеем быть о людях лучшего мнения, чем вы: когда они чувствуют власть над собою, то становятся почтительны. Пусть придет сюда несколько зевак, пусть болтают и сравнивают, — безотчетно они почувствуют нечто живое, что не ушло вместе с этой жизнью, они почувствуют душу, которую Карл вложил в своего сына, как в свои творения и в свой дом. И она внушит им чинное поведение, которое им вовсе не свойственно, которое, быть может, они оставят, лишь только выйдут из дверей: но здесь, внутри, они будут ему подчинены.
ВТОРОЕ ЯВЛЕНИЕ.Входит Иоган. Старческая, немного сгорбленная походка, голос тихий и почтительный. Он подает Бюрштейну визитную карточку. Тот передает ее Леоноре.
Леонора.
Доктор Клопфер? Кто это? Я его не знаю.
Бюрштейн.
Критик вечерней газеты и корреспондент нескольких иногородних изданий. Приличный и доброжелательный человек, небесполезный для Фридриха.
Леонора.
Так примите его! Я должна еще поглядеть, что Делает Кларисса. И, как я уже сказала, все остальное, расстановка стульев и порядок, в общих чертах, — как бывало. Постарайтесь только уговорить Фридриха, чтобы он хоть Гровика поблагодарил, если уж от всего остального уклоняется. Он ведь как невменяемый, и, право, это единственное, что мне сегодня вечером внушает неуверенность. Итак, я полагаюсь на вас.
Она уходит в соседнюю комнату. Бюрштейн, тем временем, сделал Иогану знак впустить посетителя.
ТРЕТЬЕ ЯВЛЕНИЕ.Входит доктор Клопфер. Бесцветная, недифференцированная личность. Очень порывист и нервен в движениях и речи. Бюрштейн приветливо встречает его и жмет ему сердечно руку.
Клопфер.
Ах, это вы, милый Бюрштейн… Стало быть, вы меня примете… А я, в сущности, хотел бы видеть госпожу Франк или Фридриха… Жаль!.. Впрочем, так, может быть, лучше… С вами я могу говорить начистоту, без околичностей, и приберегу, таким образом, свой пафос для газеты… Итак, милый Бюрштейн, мне нужны подробности, даты, несколько анекдотов для сегоднешнего отчета… несколько красочных пятен… Я должен дать заметки в четыре иногородних издания, и каждое требует какой-нибудь новости… Вы видите, я говорю прямо: ведь вы, до известной степени, — из нашего цеха… Времени у нас обоих немного… И потому мне лучше всего задавать вам вопросы, по старому обыкновению, как при жизни Карла… Но затем я охотно переговорил бы еще с Фридрихом…
Бюрштейн.
Этого я бы вам не советовал, милый доктор: час уже поздний, он немного нервничает — репетиции, первый вечер… Лучше уж я вам все это сам расскажу…
Клопфер.
Итак, стенографический темп. Во-первых, устройство вечера. Чья идея? для кого? цель? намерение? внутренний смысл?
Бюрштейн.
Идея принадлежит графине Виттенберг. Прошу запомнить это, ибо фрау Леонора хотела бы дать понять, что это не интимный вечер, не собрание друзей в доме Франка. Княгиня пожелала как раз в этом помещении устроить, в пользу своих благотворительных учреждений, литературный вечер, посвященный произведениям Карла Франка. Фрау Леонора этому воспротивилась, находя, что шаблонный литературный вечер противоречит духу дома. Кстати сказать (это будет вам интересно), со дня смерти Карла-Амадея зал этот ни разу не открывали, даже когда приглашали самых близких друзей: вы ведь знаете, там он лежал в гробу…
Клопфер, записывая.
Прекрасно, очень хорошо… Дальше… Воспротивилась…
Бюрштейн.
С другой стороны, мы не хотели отказать в поддержке столь выдающемуся благотворительному делу… И я предложил, в виде исхода, устроить чтение одной поэмы Фридриха, она попалась мне случайно в руки, и он о моем предложении ничего не знал. Для него это должно было явиться сюрпризом. Княгиня пришла в восторг и тотчас же заручилась участием Гровика. Эта поэма…
Клопфер.
Простите, я вас прерву… Позвольте мне лучше задавать вам вопросы… Тогда все будет нагляднее. Итак, Фридрих об этом ничего не знал… Остановимся на Фридрихе… Знал ли Карл Франк что-нибудь из сочинений сына?
