Империя. Роман об имперском Риме - Стивен Сейлор

– Ты расстроил ее, отец, – укорил Луций и, воспользовавшись случаем, приобнял огорченную девушку. Брат не возразил.

– Тогда больше ни слова о столь неприятных вещах, – ответил Пинарий-старший.

– Вообще больше ни слова, если не хотите опоздать на церемонию, – вмешалась вошедшая к ним мать Луция. – Дождь почти перестал. Вам обоим пора идти, и поживее. Но тебе, Ацилия, спешить некуда. У меня есть рукоделие – ничто не расслабляет лучше прядения шерсти. Можешь помочь мне, если хочешь, и мы мило побеседуем.

Камилла проводила Луция с отцом в вестибул:

– Не волнуйся, сынок. Я знаю, ты отлично справишься. Или присутствие Ацилии так взволновало тебя? – рассмеялась она. – Ну, ступайте же!

– Тебе не кажется, что я хватил через край, напомнив юному Марку о нашем родстве с Божественным Юлием и императором? – спросил Пинарий-старший.

Спустившись по склону Авентина, они пробирались через многолюдный прибрежный район, держа курс на Какусовы ступени, которые поднимались к вершине Палатина.

– Думаю, Ацилиям отлично известны наши семейные связи, – утешил отца Луций. – Но не уверен, что это поможет делу. Да, мой дед был наследником Божественного Юлия и мы пребываем в родстве с великим Августом, но чего добились мы сами?

– И в самом деле – чего? – вздохнул отец. – Разве что все еще живы.

– Ты о чем?

Они начали подниматься по Какусовым ступеням. При Юлии Цезаре это была всего-навсего крутая извилистая тропа, как и во времена Ромула. Август превратил ее в каменную лестницу с широкими площадками, украшенную цветами. Отец Луция посматривал вперед и назад, проверяя, нет ли посторонних ушей.

– Ты никогда не обращал внимания, сынок, скольких членов семьи императора отправили в ссылку и как умерли самые дорогие его сердцу люди?

Луций нахмурился:

– Я знаю, что он изгнал свою дочь Юлию.

– Его огорчила ее безнравственность.

– И внука Агриппу.

– Которого тоже сочли недостаточно праведным.

– И мне известно о безвременной кончине двух других его внуков, Луция и Гая, которых он прочил в наследники.

– Верно. Чрезмерная близость к императору не всегда идет во благо личному счастью или здравию.

– Ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что император подобен пламени. А его приближенные похожи на людей, жаждущих согреться. Но вряд ли позавидуешь человеку, который подступит слишком близко и сам загорится.

Луций покачал головой:

– Возможно, все обернулось бы иначе, будь боги более благосклонны к моему деду?

Пинарий-старший вздохнул:

– Твой дед, как и его двоюродный брат Август, был помянут в завещании Юлия Цезаря, но это принесло ему мало пользы, ибо в гражданской войне он встал на сторону Марка Антония и Клеопатры. Когда они потеряли все в сражении при мысе Акций, твой дед образумился и перешел к Августу, который великодушно простил его – однако впредь не явил ни кап ли милости. Возможно, победитель решил, что достаточно даровать заблудшему родичу жизнь и позволить сохранить остатки состояния, большей части которого он все же лишился, несмотря на деловые связи с Египтом. С тех пор твой родственник Август игнорирует нашу семью. Нас терпят, но не удостаивают ни милости, ни опалы, – что, впрочем, неплохо. О да, милость Августа способна возвысить до небес. Но не угодить императору или тем, кто вьется вокруг него и строит козни, – смерти подобно.

– Ты говоришь, что милостями нас не удостаивают, но все же он занес меня в списки будущих авгуров.

– Да, это он сделал. И ты не представляешь, сколько порогов мне пришлось обить. Будь благодарен за эту возможность, сын мой.

– Я благодарен, отец, – чистосердечно и кротко ответил Луций.

Сверху им открылся вид на Тибр, и даже в пасмурный, ветреный день на причалах кипела жизнь, а в неспокойных водах покачивалось множество судов. Над рекой нависал Капитолийский холм с его белыми храмами, сверкавшими после недавнего ливня. Сквозь рваные тучи пробился одинокий солнечный луч, ярко высветивший позолоченную статую Геркулеса.

За свою недолгую жизнь Луций успел увидеть, как богатеет и возвеличивается Рим. Бессчетные лавки были забиты товарами со всего света. На древние святилища и памятники навели лоск; построили новые, еще более грандиозные храмы. Кирпичные государственные здания отделали травертином и мрамором. «Я принял Рим кирпичным, а оставлю мраморным», – пообещал однажды император. Август держал слово.

Луций всю жизнь провел в Риме и не выезжал дальше Помпеев, но ему казалось, что на свете и быть не может места краше имперской столицы. Он гордился тем, что вот-вот по-настоящему приобщится к ее жизни, получит в ней важную роль, станет посредником между богами и городом, к которому те благоволят больше любого другого на всей земле.

Меж величественных зданий на Палатинском холме лежала открытая, поросшая травой и окруженная низкой каменной стеной площадь, известная как Авгураторий. На этом самом месте почти восемьсот лет тому назад Ромул выполнил гадание, которое определило, где строить город. Ромул узрел двенадцать стервятников; его брат-близнец Рем заметил над Авентинским холмом только шесть. Так боги дали понять, что предпочитают Палатин Авентину. Со временем город разросся и поглотил как Авентин, так и все семь холмов на Тибре, но началось все отсюда. По семейной легенде, в тот святой день рядом с Ромулом находился Пинарий, и с той поры прием в коллегию авгуров нового представителя рода Пинариев считался событием особой важности.

Выйдя из узкой улочки и приблизившись к Авгураторию, Луций с отцом окунулись в море шафрана и пурпура; каждый в толпе был облачен в трабею и держал литуус. Перед ними вырос высокий юноша, распростерший при виде Луция объятия.

– Л-л-луций! – заикаясь, произнес он. – Я уж думал, что ты не придешь. Меня при мысли об испытании б-б-бросало в холодный пот.

– Ты шутишь, конечно, кузен Клавдий, – ответил Луций. – Твое мастерство в гадании намного превосходит мое, и ты это знаешь.

– Одно дело распознавать знамения богов, и совсем д-другое – совершать обряд прилюдно!

– Я уверен, что оба вы отлично справитесь, – сказал отец Луция, лучась от гордости за сына и Клавдия, которые выступали нынче единственными претендентами на членство в коллегии.

Клавдий был внуком Ливии, жены императора, и, следовательно, внуком Августа, но его не признавали таковым ни по крови, ни по закону, поскольку Август не усыновлял покойного отца Клавдия – Друза Германика. Но все же юноша был внуком Марка Антония и сестры Августа Октавии, а потому приходился внучатым племянником императору и довольно отдаленной родней – кузеном Луцию.

Клавдий и Луций были одногодками. Последние месяцы они совместно изучали науку предсказаний. Молодые люди крепко сдружились, хотя отец Луция находил в них больше различий, чем сходства. Луций был на редкость красив, хорошо сложен и обладал изысканными манерами – факт, а не предвзятое мнение ослепленного любовью отца, – тогда как Клавдий, пусть рослый и недурной наружности, держался скованно и пришибленно, часто заикался и страдал лицевыми тиками, да в придачу подергивал головой. Иногда его заикание и судорожные подергивания усиливались. Кое-кто усматривал в этом умственную неполноценность. Однако на самом деле Клавдий, несмотря на молодость, являлся знатоком старины и погрузился в детали римской истории глубже всех, кого знал Пинарий-старший. Последний целиком и полностью одобрял дружбу сына с кузеном, а та опасность, о которой он недавно предупреждал Луция, – рискованность чрезмерной близости к императору и его кругу – вряд ли грозила Клавдию, поскольку император, смущенный физическими недостатками юноши, не подпускал его к себе.

Прозвучал гонг. Авгуры прекратили беспорядочные блуждания и рассредоточились в соответствии рангу и возрасту по четырем сторонам Авгуратория. Магистр коллегии вышел на середину площади, призвал к себе Луция с Клавдием и вопросил:

– Кто выдвигает сих новых членов?

Отец Луция шагнул вперед и положил руку на плечо сына:

– Я, Луций Пинарий, авгур, выдвигаю моего сына, Луция Пинария.

Из толпы выступило новое действующее лицо: старик, который, похоже, ничуть не заботился о собственном внешнем виде. Седые волосы нуждались в стрижке, а ветхая трабея помнила лучшие времена. Но когда он положил руку на плечо Клавдия и заговорил, в голосе прозвучала неоспоримая властность:

– Я, Гай Юлий Цезарь Октавиан Август, авгур, выдвигаю моего племянника, Тиберия Клавдия Нерона Германика.

Магистр кивнул:

– Тогда перейдем к испытанию. – Далекий раскат грома побудил его взглянуть на небо. – Прорицательство есть способ, которым род человеческий определяет волю богов. Боги являют ее в знамениях, которые мы называем ауспициями. Познавшие способ умеют различить, благоприятны они или нет. Гадание указало, где возвести Рим. Как сказал Энний в начале одного из своих стихов: «По августейшем гаданье основан был Рим знаменитый»[5].