Атомный П - Ц - Сергей Валяев

Меня встречает штатский человек, уже осведомленный о моей невнятной миссии. У него типичное лицо сотрудника контрразведки, наверное, как и у меня. Мы молча пожимаем руки и направляемся в мраморный, помпезный подъезд. Лифт не спеша возносит нас на двадцать первый этаж. Потом проходим по коридорам с невозможно высокими потолками и потертыми ковровыми дорожками. Те, кто проектировал и возводил навеки, не учли одного — времени. Оно протерло не только дорожки, но и большинство человеческих судеб. Дубовая дверь квартиры открыта, в коридоре и гостиной мелькают крепкие фигуранты — хозяева пока могут не беспокоиться за свои жизни. Меня проводят в рабочий кабинет академика Фридмана, он заставлен огромным резным столом, кожаными креслами, диваном, книжными полками, картинами малохудожественного значения, фотографиями. Чувствуется терпкий запах прошлого. Или это запах табака? Академик курит трубку на большом фото: он смотрит с печальным пониманием того, что наш клопиный мирок несовершенен и лучше будет его испепелить в геенне огненной ядерного взрыва. Вид из окна чуден: Красная площадь и Кремль как на ладони. Горят позолоченные сусальным золотом церковные купола. Мелодичный перезвон курантов. Без всяких сомнений, господин Нестеровой знает эту пленительную картинку главных столичных достопримечательностей. И я даже догадываюсь, от кого ему эта картинка известна. Мое одиночество прерывает появление манерной стервочки. Таких инициативных дам-с я без лишней болтовни бил бы по щекам, чтобы они знали свое место. У нее подвижная красивая мордашка, бархатные реснички, наивные крупные, как яблоки, глаза, перетянутая осиная талия, резкие движение рук. И очень активные, как правильно заметил ее бывший супруг Виктор Нестеровой, губки. Обладательнице таких рабочих уст можно простить все, даже то, что она лепечет безостановочно. Смысл ее речи заключался в том, что она не понимает почему в ее частную жизнь вмешиваются совершенно посторонние люди, которые не говорят толком, что происходит, а если и говорят, то намеками, хотя ей и так ясно, как день: ее бывший муж окончательно потерял рассудок и мечтает ее убить. — Да, он хочет вас, Ирина Горациевна, — прерываю словесный поток, — убить.

— Как убить?! — взвизгивает собеседница и с размахом падает в кресло. — Вы понимаете, что такое говорите? — Я говорю то, что вы говорите. — А что я говорю? В подобных клинических случаях требуется выдержка и ничего, кроме выдержки. Спорить с леди, увольте-увольте! Не проще ли поинтересоваться здоровьем настоящего супруга Исаака Изральевича, которому, как выяснилось, уже далеко за семьдесят семь. Притом, что его супруга Ирина Горациевна прекрасно сохранилась в свои двадцать семь. — Здоровье у нас отменное, — режет хозяйка. — И что? — А где мы сейчас? — На даче. Это имеет отношение к нашему делу? — Самое прямое, — и повествую житейскую историю о том, что однажды, когда дряхленький академик под шум корабельных сосен трудился над очередным научным трудом по расщеплению атома, в это милое и уютное гнездышко проездом на Пражский симпозиум заглянул на часок-другой Нестеровой-младший, не так ли? И есть его показания, что одним чаепитием встреча не закончилась. Пили не только чай и кофе, но и шотландское виски. — И что же случилось после, Ирина Горациевна? — После чего? — покрывалась фиолетовыми пятнами от ненависти. — Я вас не понимаю? Все прекрасно понимала и знала, что у женщины по ее физиологическим законам после активного распития виски из можжевельника возникает нестерпимое желание физического, скажем так, соития с конкретным собутыльником. Тем паче если муж стар, дряхл, и не в состоянии поднять ничего, кроме карандаша со стола. — Что вы от меня хотите? — спросила слабым, но еще кокетливым голосом. Я ответил: ничего, кроме плодотворного сотрудничества, заключающего в том, что меня интересует информация по ее бывшему мужу Виктору Германовичу, поскольку никто не знает его лучше, чем она. — Век мне его не знать, сволочь! — цедит сквозь зубы. — Не знать такого кретина! Я прошу отмести прочь эмоции и поведать о его привычках, любимых увлечениях, умственных настроениях, политических воззрениях, словом обо всем, что только можно рассказать об этом человеке. Субъективный взгляд не возбраняется. И что я услышал? Если рисовать образ сумасшедшего атомщика по словам бывшей жены, то мы имеем дело с самовлюбленным дегенератом и недоноском, который помешен исключительно наукой. Правда, порой после трудовой исследовательской вахты устраивал дикие скандалы ревности и бил не только посуду. — У него на то были основания? — Я не буду отвечать на этот вопрос, — опустила глаза долу. — Как я понимаю, был импотент? — Почему был? — удивилась госпожа Фридман. И спросила с надеждой: — Его что, уже нет? Полковник Старков был прав: во время одного из опытов с радиоактивными частицами случился мелкий их выброс наружу. Ничего страшного не произошло: облучилось лишь четверо, находящихся в лаборатории. И среди них Виктор Германович Нестеровой. Ему еще повезло: трое уже ушли в мир иной, а он бодр, весел и готов подорвать к известной матери весь планетарный мир. Чувствуется, человек с мировым размахом. Если мстит за импотенцию и молекулярное разложение, так всей галактической системе. — У вас сохранились фотографии? — Упаси Боже, — всплескивает ручками госпожа Фридман. — А с кем он дружил… дружит? Она не знает: там, в Снежинске, все дружат, кто трудится в ядерном центре. Раньше, когда был СССР, коллектив был одержим высокими идеями — идеями заправить за пояс США. По этой причине ученых-атомщиков великодержавная коммунистическая власть лелеяла и холила, кормила от пуза и оказывала всевозможные знаки уважения и почета. После того, как Союз нерушимых республик свободных рухнул, обвалилась и наука, под обломками которой были раздавлены все высокие устремления. Когда она, Ирина Горациевна, поняла, что никаких перспектив в обозримом будущем не наблюдается, то предприняла решительные шаги по устройству своей личной жизни. Обветшалый Исаак Израильевич появился в ее жизни случайно, но вовремя. Это милейший человек, очень терпеливый и все понимающий. Она не хочет расстраивать «папочку» всей этой странной историей, связанной с прошлой ее жизнью. И если я буду так любезен… Не надо больше слов, слишком много слов, прощался я, все останется между нами, во всяком случае, эпизод ее нечаянной любви с младшим Нестеровым на удобном письменном столе академика. — Надеюсь, я вам помогла? — кокетничала всем подвижным лживым телом. — Да-с, весьма признателен, — и хотел поцеловать руку, потом передумал: наши женщины самые красивые в мире, тут спору нет. Однако они не умеют подавать руки. Они подают руку так, будто это холодная рыба. Вот такая вот проблема. И поэтому я решил не лобызать конопатую чужую ручку исключительно по этой причине. Женщина должна уметь делать все красиво — и не только в постели. Выйдя на улицу, перевел дух. Воздух был чист и прозрачен. По-прежнему по Москве-реке плыли трамвайчики, но теперь под старенькую песенку: «В синем воздухе растаяв, все звучат слова: „А любовь не умирает, а любовь жива!“» Нет, жить хорошо и умирать не хочется. Когда-то это произойдет, сомнений нет, но разлагаться на частицы от того, что какая-то вошь решила исполнить роль неба? Простите-простите. Ничего личного, как говорится, но проблему надо решать — и решать быстро и принципиально. Полагаю, что аэрофлотского полета в городок Снежинск не избежать. Не люблю самолеты — они иногда падают, да делать нечего: нужно перемахнуть через широты и долготы нашей раздольной отчизны. Как это уже, очевидно, сделал гражданин Нестеровой, хотя тотальная проверка всех воздушных линий ничего не дала. Но, думаю, здесь: или в Москве, или в области; схоронился до известного только ему часа Ч. Контора и все остальные профилактические военизированные службы «прочесывают местность», однако искать сумасшедшего в десятимиллионном мегаполисе занятие бесперспективное? Во всяком случае, по временным срокам. Не знаю, насколько господин Нестеровой В.Г. безумен, но все делает правильно, и не только правильно, а еще и с куражной дурью. Мог бы и не сочинять экспрессивного письмеца, ан нет, хочет взорвать портативную атомную чушку именно с сознанием полного удовлетворения своей правоты, силы и безнаказанности. Не мечтает ли он в безумной мести своей обрести бессмертие имени своего. Не знаю-не знаю. Терять ему нечего: физически существовать ядерщику осталось по утверждению медицины около трех месяцев. Почему бы это время не использовать в прикладных целях и войти в историю человечества — войти, правда, с черного хода. Если не удается реализовать самолюбивые устремления, а время, отпущенное Богом, истекает, почему бы на прощание не хрястнуть дверью. И так, чтобы всех стошнило перед ликом, выражаясь красиво, вечности. Впрочем, у человечества есть шанс закончить свое существование не через три дня, а, возможно, через триста тридцать три столетия. Для этого нужно совсем немного: вовремя обнаружить сумасшедшего экстремиста с ядерным ранцем за плечами.