Замечательная жизнь людей - Владимир Звездин

На какой-то станции стояли долго, местные жители, заслышав музыку, стали подходить, и собралось достаточно много народу, в основном женщины. Начались танцы, кавалеров навыпрыгивало из вагонов хоть отбавляй. Одна женщина так отплясывала, что отлетел каблук, чем увеличила общее веселье. Тут тетенька, которая не танцевала, увидев меня, подошла к нам со словами: «Ребята, куда вы его везете такого маленького? Ведь там опасно, отдайте его мне, а вернетесь, я вам его верну». Она так убедительно просила, что я испугался, как бы не отдали, и убежал. Так кончилась моя мирная жизнь. В скором времени мы прибыли на место дислокации в город Моршанск.

Моршанск

Моршанск – это не авиагородок с семьями и детишками. Это полевой аэродром – жаль, что я не писатель, наверно, не хватит у меня ни слов, ни фантазии описать впечатление. Но тем не менее.

На краю летного поля на опушке леса глубокий старый, заросший лесом и орешником овраг, или просто обрыв. Воздух как будто настоянный на землянике. Птицы не умолкают целый день. По верху склона оврага вырыты блиндажи, на поляне рядами палатки. Наша с отцом землянка была рядом с гауптвахтой.

На поле стоят самолеты – как сейчас понимаю, это были бомбардировщики ДБ-3, мы такие в садике рисовали. Нос остекленный, место штурмана, следом кабина пилота, ближе к хвосту круглая башенка с пулеметом стрелка-радиста. Экипаж из четырех человек.

Но меня больше привлекали машины. Бензозаправщик, на который легко можно было запрыгнуть на ходу. У этого автомобиля сзади было что-то вроде шкафа – там приборы для контроля слива горючего, ступенька с перилами – можно держаться и ехать. Полуторка-стартер с приспособлением заводить самолеты подъезжает, цепляется за пропеллер и крутит мотор, пока он не заведется. Отличная машина «виллис», но больше всех мне нравился пикап.

Меня обещали взять стажером, как только я смогу крутить заводную ручку. А для этого нужно есть много каши. Я и старался. Тем более, что каши мне хватало. После голодухи в эвакуации здесь для меня был рай. В столовой кормили всех по-разному. У командиров, летчиков, обслуги были разные столы. Я, как генерал или почетный гость, питался на выбор. Мог есть с кем угодно и что угодно. Правда, предпочитал с летчиками – там давали шоколад.

Обычно самолеты просто не возвращались. Однажды один вернулся, но летел со стороны леса, как бы поперек посадочной полосы. За ним тянулся дым. Не долетел он с километр. Рухнул в лес со страшным взрывом. Хоронили их в деревне на площади. В двух гробах четверых. Был салют.

В этой деревне отец оставил меня какой-то женщине. Правда, прожил я там всего несколько дней: увидав наш бензовоз, я не задумываясь запрыгнул на заднюю подножку и прикатил на аэродром.

На зимние квартиры мы перебрались в город. Пора поступать в школу, в первый класс. Но так как я считал себя грамотным, то ходил я туда от случая к случаю под присмотром приставленного ко мне солдата. Звали его Юра. Доводил он меня до школы, я забегал, прятался в туалете, а через некоторое время отправлялся по своим делам. К концу дня встречались. Представьте себе, все-таки окончил первый класс удовлетворительно.

Моршанск – небольшой старинный городок и в настоящее время мало в чем изменился. Наша улица была самая замечательная, потому что, начинаясь от главной улицы, идущей от вокзала в город, представляла собой крутой спуск. Зимой никакая техника ездить там не могла. А мы, пацаны, носились там кто на чем хотел. И у кого что было. Санки, самодельные самокаты на деревянных полозьях, даже тазы. Коньки-снегурки, стрелки, дутыши,[1] привязанные к валенкам, – это был шик. И обладатели их предпочитали рулить по главной улице, зацепившись крючком за грузовики с табаком, которые регулярно ходили по маршруту железнодорожный вокзал – табачная фабрика и обратно.

Каралось это срезанием коньков. Наказание было не за то, что цеплялись, а за то, что попадались ментам и не могли убежать. Правда, периодически применялись и варварские методы. Поперек улицы протягивали веревку, пропустив машину, ее резко поднимали, и тот, кто не успел отцепиться или не заметил этого капкана, лишался коньков. Это было горе. Родителям врали, как будто у их сыночка нехорошие мальчишки ни за что ни про что отобрали коньки. Нужно снова покупать. Прослышав о том, что есть коньки на ботинках, между собой мечтали: вот бы иметь их, как бы менты выходили из положения? Ведь ребенка не пустишь босиком по снегу и с ботинок коньки не срезать – это тебе не валенки: коньки срезали, а ты беги в валенках куда хочешь. Вот какие были у нас проблемы.

Жизнь пошла у меня совсем другая, зажил я кучеряво: не голодал, был свободен, как птица. Отцу, конечно, заниматься мной было некогда. Куда только он меня ни определял. Как-то устроил меня к пастухам, которые пасли лошадей от мясокомбината. Мне там нравилось: помогал стряпухе, жили в шалаше. Но еда была только конина. Ни хлеба, ни крупы. Мясо, мясо и мясо. Кошмар. Даже после войны долго не мог есть крепкий бульон. Приехал отец навестить и не смог отвязаться от меня, пришлось ему меня забрать.

С нами на квартире жили три летчика, еще один, четвертый, почему-то у нас не бывал даже в гостях. Наверно, не пил. Однажды они обмывали ордена Красной звезды. Я сидел на коленях у одного из них – как звать их, к сожалению, не запомнил:

– Ты, Вовка, думаешь, что мы пьем от радости? За ордена? Да у нас самая большая радость, когда мы возвращаемся к вам – к тебе, к тете Наде, к Сергею Аркадьевичу.

И заплакал. Я еще подумал: такой большой и плачет.

Больше они к нам не приходили.

Так как я был сытый, вспомнил про маму. Отдавая меня, она положила в мои вещи фотографию. На ней она со своим папой, моим дедушкой Ефимом, посерединке я, а сзади, очевидно, стоял отец. Но он почему-то был отрезан – видно было один костюм и то кусочек. Основание фотографии было картонное, а задняя сторона заклеена бумагой. Как-то, разглядывая фотографию, я заметил, что бумага надорвалась, а под ней что-то написано. Отрываю, читаю, а там адрес моей мамы: Краснодарский край, станица Белореченская, до востребования.

Все, нужно срочно ехать. Поговорить с бывалыми ребятами, накопить побольше денег, по возможности найти попутчиков или компаньонов и дождаться лета. Копить деньги мне было просто, но страшно. Нужно было ночью пробраться в комнату, где спал отец с хозяйкой. Вытащить их из отцовских карманов, немного. Ужас был в том, что в комнате была икона и горела лампадка. Боженька с нее следил за мной. Я видел, как зрачки двигались в мою сторону, куда бы я ни уползал. Но по тому, что отец ни разу не хватился, видно, боженька меня и хранил. Не зря в народе говорится: не согрешишь – не покаешься, а не покаешься – не спасешься.

Денег у отца было немерено. Война не всем приносила горе. Видно, человек так устроен, что выживает он в любой ситуации и любыми методами. Военные всегда пользовались привилегиями, как и сейчас. И чем выше чин, тем больше возможности использовать ситуацию. Солдаты не сидели сложа руки, занимались ширпотребом. Из разбитых самолетов делали зажигалки, посуду, ложки, разные сувениры. Их никто не мог задержать ни в лесу с дровами, ни на рыбалке, когда глушили гранатами рыбу, или на дороге в грузовике, когда возвращались с уловом. Варили вонючее хозяйственное мыло. Все эти плоды труда реализовывались и пропивались. Ведь те реальные герои, которым повезло, и они вернулись живыми, должны почувствовать заботу, радость встречи и расслабиться. Боевые сто грамм слону дробинка. Не зря ведь пели «мы приземлимся за столом, поговорим о том, о сем… Но так, чтоб завтра не болела голова».

В те времена в детдомах были настоящие сироты, у которых родителей не было по-правдашнему, и поэтому я считал, что моя мама будет очень рада, если вместо одного сыночка к ней приедут два. По этой логике моему знакомому пацану тоже казалось, что лучше иметь такую маму, чем никакой. Потом риска не было никакого: край там теплый, богатый, а самое главное мы знали: там хлеб буханками растет.

Отец эту проблему решал сам, своим методом, он понимал, что его ребенку без матери трудно. И давай мне их предоставлять одну за другой. На эти случаи мне была дана инструкция: если мама будет меня ругать или не дай бог отлупит, или что угодно просто не понравится, – все. Мое слово, и мы тут же уезжаем к другой, без проблем. На таких условиях я согласился. В одном из стихотворений так и говорилось: мамы всякие нужны, мамы всякие важны. И мамы у меня были разные. Все они старались подружиться со мной. У каждой был свой метод: одна вела душеспасительные беседы, другая хотела воспитать меня в строгости. Но где бы я ни был – или в бегах, или у следующей мамы – всегда возвращался на свою первую квартиру, к тете Наде. Она относилась ко мне, как мать. Узнав, что у меня есть адрес матери, как-то сказала:

– Вовка, ты же грамотный человек, уже во втором классе был (так и сказала). Наверно, писать умеешь. Чем бегать, напиши письмо.