Десант стоит насмерть. Операция «Багратион» - Юрий Валин

Снова клуб. По ночам, до утра, рисовал. Днем приходилось работать, организовывать, политически самоподготавливаться. Собственно, запоминать передовицы газет было несложно. Выступал на митингах, говорил четко, грамотно. Копировал стиль Юрцевича — инструктора обкома, с его четкой, сдержанной жестикуляцией, с отмашкой левым кулаком, — получалось ярко. Но все это отвлекало от главного. Пришлось еще взять на руководство кружок в Доме пионеров. Впрочем, это доставляло определенное удовольствие. Мальчишки ничего не умели, но, глядя на их худые лопатки, на стриженые затылки и тонкие шеи, старательно склоненные над эскизами, Андрон испытывал странное чувство нежности. Мать уже не в первый раз заговаривала о семье. Абсолютно не понимала: муза художника ревнива и не терпит соперниц. Андрон как-то полистал брошюрку Фрейда. Гадость и чудовищные заблуждения буржуазного ученого не на шутку пугали. Но в идее сублимации имелась определенная эстетика. Идея была изящна. В отличие от неряшливых гатчинских женщин и болтливых клубных комсомолок.

Одно время Андрон ездил в Ленинград, на занятия Иосифа Фридмана по теории живописи. Было дико интересно, но там говорили спорные вещи… Опасные. В общем, когда Фридмана арестовали, удивления это не вызвало. К счастью, Андрон уже полгода как прекратил общение с ленинградскими знакомыми и даже успел написать статью в «Красногвардейской правде».[5] Политики в статье не касался, писал исключительно о «жизнеутверждающей роли прогрессивного реализма». «Я вижу кубизм как антитезу Пролетарскому Творению, как противоположность Духу Революции, как воплощение холодного мещанства и шаблона…» Статью цитировали на совещании горкома комсомола. У Андрона руки холодели от волнения, но все обошлось. «Спортивное утро» и «Опушку у заставы» взяли на выставку в Ленинград. Через полгода Андрон попросил рекомендацию в партию. Мать говорила, что это поможет и в клубе, и в институте. С рекомендациями получилось не так просто, но кандидатскую карточку товарищ Лебедев все-таки получил.

…Сейчас, лежа за бруствером из поленьев, закрывая рот рукавом и слушая близкие разрывы, Андрон осознавал, сколь чудовищную тогда сделал ошибку. Чудовищную! Содрогалась дверь, вилась бесконечная пыль…

…Летом вызвали в военкомат и сказали: «Вы стали кандидатом ВКП (б), мы решили послать вас на курсы политсостава в Витебск. Получите звание младший политрук».

На строевой и физподготовке, в караулах Андрон почти и не бывал. Сидел на занятиях, после обеда рисовал и оформлял клуб училища. Дважды был на стрельбище. Рука и глазомер художника не подводили — зачет по стрельбе получил. Андрон понимал, что командиром не станет. Но военная форма ему шла, ремни ловко стягивали не очень-то спортивную фигуру. Бриджи и гимнастерку подогнал хороший портной. Изящную, на полразмера меньше, фуражку подобрали по знакомству. Курсант Лебедев не узнавал себя в зеркале, в изумлении делал наброски для автопортрета. Но времени катастрофически не хватало…

…Ошибка. Чудовищная ошибка. Спина затекла, синие бриджи заляпались смолой и какой-то гадостью. За шиворотом гимнастерки кололся мусор. Убьют, прямо здесь убьют. Среди поленьев и старых, но все еще воняющих солеными огурцами кадок. А если не убьют, то в плен попадать нельзя. Не еврей, но… Немцы — дисциплинированная нация. Дюрер, Аахен, даже полуфламандец Рубенс с его отвратительными бабами — все-таки великие художники. Но если у немцев действительно существует приказ ликвидировать комиссаров на месте… Лучше самому застрелиться. Или насчет приказа лишь большевистская пропаганда?

На окраине чуть стихло, Андрон заставил себя разогнуться, достал из сумки блокнот. Но написать прощальное письмо не получилось — грифель ломался — так дрожали руки. Немецких бомбардировщиков не было, мучительно хотелось есть и пить…

— …Как там у озера?

— Нормально. Отступать не станем. — Андрон хлебал остывший, но вкусный суп, отламывая кусочки хлеба от огромной мятой ковриги. Вообще, принимать пищу с рядовым составом из одной посуды не полагалось, но котелка у политрука Лебедева не было, да и кушать хотелось непереносимо.

Бойцы сидели в дворике среди пустых ящиков и осколков разбитых взрывной волной оконных стекол. Полевой кухни не было, но стояло несколько ведер с остатками обеда.

— А вы, товарищ младший политрук, вон как форму блюдете, — заметил младший сержант, облизывая ложку. — Это правильно. Я вон своим башибузукам говорю…

— Мы — воины Красной Армии. — Андрон машинально пощупал застегнутый ворот гимнастерки. — Необходимо за собой следить, товарищи.

— И я ж говорю, прям махновцы какие-то, — согласился болтливый младший сержант.

Красноармейцы, многие в разодранной форме, некоторые с закатанными рукавами, полурасстегнутые, с грязным, выставленным напоказ нижним бельем, сосредоточенно звякали ложками. Пулеметные очереди с окраины казались отзвуком этого аритмичного звона. Андрон осознавал, что нужно что-то делать. Найти штаб, оттуда наверняка уходят машины в тыл. Нужно уезжать, возвращаться к месту постоянной службы, в Старую Обаль. Ну, зачем танковой дивизии еще и «наган» младшего политрука Лебедева? Оттянут конец дивизии тринадцать револьверных выстрелов? Быстрее вернуться, по памяти набросать сцены пекла боя…

Штаб полка располагался где-то у складов — минометчики указали направление. Но до штаба Андрон опять не дошел…

…Налетели немцы — Лебедев бежал прочь от разрывов бомб, земля вздрагивала под сапогами. Нужно было залечь, обязательно залечь, но лучше где-то подальше. Пылали сараи, мелькали смутные фигуры среди дыма и зелени изломанных яблонь. Андрон выскочил к корме танка — «Т-26» вяло дымил, броня стала черной. Мелькнула мысль залечь под броневым прикрытием — но вдруг по танку снова начнут стрелять? Дальше по дороге стоял еще один танк — незнакомый Лебедеву, стального цвета, с распахнутыми люками. Андрон в нерешительности остановился, озираясь. За поваленным плетнем виднелись ямки-окопчики, яростно махал, что-то указывая, залегший красноармеец. По закопченной броне звякнуло, Андрон с опозданием расслышал короткую пулеметную очередь, присел под защиту гусеницы, совершенно не понимая, откуда стреляют. Надо бы на другую сторону дороги перебраться — там сад погуще. Осторожно высунул голову — обзору мешало что-то темное, свешивающееся на скошенный лоб танка из люка механика-водителя. Андрон в приступе абсолютно неуместного профессионального любопытства пытался сформулировать необычную гамму: газовая сажа с прожилком багряного кадмия? На обугленный манекен похоже. Размером с подростка, руки с маленькими кулаками по-боксерски к груди подняты. Запах…

…Несколько пришел в себя Лебедев, лежа за грудой кирпича. Помнилось, как бежал по улице, мелькали дома, свистели пули. Кто-то прятался за углом дома, что-то кричали, останавливали. Снова стреляли…

Здесь между кирпичами и глухой стеной котельной было тихо. Тошнить уже было нечем. Андрон отодвинулся от лужи — кисловатый запах супа был непереносим. Перевернулся на спину: по небу, заслоняя нежно-бирюзовые облака, неслись клочья дыма. Желудок сжало — Андрон со стоном прижал руку к животу. Нужно прекратить. Просто невыносимо. Это не война. Это… невыносимо. Верещагин был старым, выжившим из ума, бородатым дураком-романтиком.

Андрон потер лоб — кровь. Когда тошнило, о кирпич стукнулся. Столбняк можно подцепить. Фуражку хотя бы… Фуражка, как ни странно, уцелела. Лебедев дотянулся, принялся счищать с тульи брызги рвоты. В узкий проход за котельной ввалился боец, хрипло, загнанно дыша, прислонился к стене, вскинул было винтовку в сторону лежащего Лебедева, опустил:

— Ранило, товщполитрук?

— Контузило. О камни ушибся.

— Так замотать нужно. Тут рядком…

Голова действительно кружилась — Андрон не врал. Стоило вспомнить тот запах… Наспех наложенная повязка стягивала лоб. Присохнет наверняка. И голова болела все сильнее. Во дворе стонали и мучились, успокаивая раненых, матерился фельдшер. Боится. Тут все боятся. Санитарный автобус ушел — грузили почему-то только тяжелых. Смысл? Все равно умрут по дороге. Будет ли следующая машина для эвакуации, неизвестно. Город окружен. Практически окружен…

Во дворе закричали. Это тот стрелок с раздробленным коленом. Андрон встал и, пошатываясь, пошел вдоль забора. Нужно в штаб. Там наверняка машины будут. Вывезут.

— …Ранен?

— Контузия, товарищ капитан!

— Ничего, молодцом держишься. До свадьбы заживет. Бери пакет, до мотоциклетного батальона проскочишь. От них связной здесь, да боюсь, схитрит, скажет, что пробиться не смог. Проконтролируешь, политрук.

— Товарищ капитан…

— Проскочите. Тут рядом, если без нервов. Выполнять.