Я - не серийный убийца - Дэн Уэллс

В четверг нам вернули задание по истории. Я получил высший балл и заметку на полях: «Любопытный выбор!» Максвелл, с которым я дружил, недотянул до высшего балла, потому что задание у него получилось короткое и с орфографическими ошибками. Он написал полстраницы об Альберте Эйнштейне, и «Эйнштейн» у него каждый раз было написано по-разному.

— А чего об Эйнштейне еще писать? — удивлялся Макс, когда мы сидели за столом в углу школьной кафешки. — Он придумал формулу Е = mc2 и атомную бомбу. Вот и все. Хорошо еще, что на полстраницы хватило.

Вообще-то, Макс мне не нравился, и в этом смысле я был совершенно нормален: Макс никому не нравился. Невысокий, толстый, в очках, он всегда носил с собой ингалятор, а одевался так, словно доставал вещи из старого сундука. К тому же вел себя нагло, вызывающе слишком громко и уверенно говорил о вещах, о которых почти ничего не знал. Словом, у него были замашки задиры, хотя силой и харизмой природа его явно обделила. Но меня это вполне устраивало, потому что у него имелось одно незаменимое качество, которое я считал главным для школьного приятеля: он любил болтать, и его не слишком заботило, слушаю я или нет. В этом заключалась одна из составляющих моего плана оставаться незамеченным: в компании друг друга мы с Максом казались двумя чокнутыми, один из которых говорит сам с собой, а другой вообще никогда ни с кем не разговаривает. И все же между нами происходило некое подобие разговора. Не бог весть что, но зато мы выглядели почти нормальными. Два минуса дают плюс.

Здание клейтонской средней школы было старое, как и любой другой дом в городе. Учеников сюда привозили едва ли не со всего округа, и, по моим подсчетам, каждый третий был с фермы или из загородного поселка. Двух-трех ребят я вообще не знал (в некоторых семьях, которые жили далеко от города, детей учили дома вплоть до старших классов), но большинство были мне хорошо знакомы еще с подготовительного класса. Новенькие в Клейтоне не появлялись ни разу — они проносились мимо по автомагистрали между штатами и обращали на наш городок не больше внимания, чем на труп собаки, валявшийся на обочине.

— А ты о ком написал? — спросил Макс.

— Что?

Я даже не слышал, о чем он говорит.

— Спрашиваю, о ком ты написал по истории? — повторил Макс. — Наверняка о Джоне Уэйне.[6]

— С чего бы я стал писать о Джоне Уэйне?

— Тебя же назвали в его честь.

Он был прав. Меня зовут Джон Уэйн Кливер. А мою сестру — Лорен Бэколл[7] Кливер. Мой отец очень любил старые фильмы.

— Если тебя назвали в чью-то честь, это еще не значит, что тот человек тебе интересен, — возразил я, продолжая вглядываться в толпу. — Например, «Максвелл Хаус», почему ты не написал о нем?

— А это человек? — удивился Макс. — Я думал, марка кофе.

— Я написал о Деннисе Рейдере. СПУ.

— Что значит СПУ?

— «Связать, пытать, убить». Так он подписывал письма в газеты.

— Он же больной, старина. Сколько человек он убил? — спросил Макс без особого интереса.

— Может, десять. Полиция еще толком не знает.

— Всего-то? Ерунда. При ограблении банка можно убить намного больше. Тот тип, о котором ты писал в прошлом году, в этом смысле был получше.

— Не важно, сколько они убили. И это не ужасно — это неправильно.

— Тогда почему ты все время о них говоришь?

— Потому что неправильное интересно.

В разговоре участвовала только малая часть моего мозга, а большая думала о том, как будет классно увидеть тело, полностью разъятое на части после вскрытия.

— Ты просто чокнутый, старина, — сказал Макс, откусывая сэндвич. — Тут ничего не скажешь. Когда-нибудь ты укокошишь целую кучу людей — может, больше десяти, ведь ты всегда стремишься к рекордам. И тогда меня будут показывать по телику, спрашивать, предвидел ли я это, а я скажу: «Да, конечно, черт побери! У этого парня мозги были набекрень».

— Тогда, пожалуй, первым мне придется убить тебя.

— Фига с два. — Макс рассмеялся, доставая ингалятор. — Я ведь типа твой старинный приятель — меня ты не убьешь. — Он сделал вдох и сунул ингалятор в карман. — И потом, у меня отец служил в армии, а ты хлюпик. Хотелось бы посмотреть, как ты попробуешь это сделать.

— Джеффри Дамер, — сказал я, вполуха слушая Макса.

— Что?

— В прошлом году я писал о Джеффри Дамере, — пояснил я. — Он был каннибал и хранил отрезанные головы в холодильнике.

— A-а, я вспомнил, — отозвался Макс, и глаза у него потемнели. — Из-за твоих постеров у меня случались кошмары. Это было нечто.

— Кошмары — это еще ладно, — заметил я. — Из-за этих постеров у меня случился психотерапевт.

Я уже давно был очарован — мне не нравилось слово «одержим» — серийными убийцами, но только после задания о Джеффри Дамере в последнюю неделю учебы в восьмом классе моя мама и учителя забеспокоились настолько, что решили показать меня психотерапевту. Звали его доктор Бен Неблин. И все лето я каждую среду приходил к нему с утра. Мы разговаривали обо всем на свете (например, о том, что отец ушел от нас, о том, как выглядит мертвое тело, о том, как прекрасен огонь), но больше всего — о серийных убийцах. Он говорил, что эта тема ему не нравится, что она вызывает у него неприятные ощущения, но меня это не останавливало. Мама платила ему, а поговорить мне больше было не с кем, так что Неблину приходилось меня выслушивать.

Когда осенью в школе начались занятия, сеансы перенесли на четверг, и теперь я приходил к нему во второй половине дня. И вот когда в четверг у меня закончился последний урок, я затолкал в рюкзак целую стопку учебников, вскочил на велосипед и погнал за шесть кварталов к Неблину. На полпути повернул у старого театра и сделал небольшой крюк: прачечная была всего в двух кварталах, а я хотел проехать мимо того места, где убили Джеба.

Полиция уже сняла ограждение из ленточек, а прачечная работала, но внутри никого не было. В задней стене имелось только одно окно — желтое, маленькое, зарешеченное. Я решил, что это туалет. Задний двор был совсем глухой, и это, как писали в газетах, затрудняло расследование: никто не видел и не слышал, как произошло убийство, хотя полиция предположила, что это случилось около десяти вечера, когда большинство баров еще открыты. Вероятно, Джеб, прежде чем быть убитым, вышел из одного из них.

Я надеялся увидеть на асфальте очерченные мелом контуры тела и рядом — груды кишок. Но всюду так тщательно поливали водой из шланга, что от крови и песка не осталось и следа.

Положив велосипед на землю у стены, я медленно обошел пустырь, надеясь заметить что-нибудь интересное. Солнце сюда не попадало, и асфальт был холодным. Часть стены тоже вымыли почти до самой крыши, и догадаться, где лежало тело, было нетрудно. Я присел на корточки и стал рассматривать асфальт, но разглядел только несколько пятнышек засохшей крови в щербинках: вымыть ее оттуда простой водой было нелегко.

Скоро я обнаружил неподалеку пятно, темнее, чем это, размером с ладонь — это было что-то более вязкое и темное по сравнению с кровью. Я поскреб его ногтем, и на нем осталось что-то вроде сальной копоти, словно кто-то вычищал здесь мангал после барбекю. Я вытер ноготь о брюки и встал.

Странное это было ощущение — стоять на месте убийства. По улице медленно проезжали машины, и эти звуки доходили сюда, приглушенные стенами и расстоянием. Я попытался вообразить, что здесь произошло: откуда шел Джеб, куда направлялся, почему срезал путь через эту пустынную площадку и где был, когда на него напал убийца. Может, он куда-то опаздывал, торопился и решил сэкономить время, а может, был пьян, его шатало и он плохо понимал, где находится? Я представлял его себе: краснолицый, ухмыляющийся и не подозревающий о смерти, которая крадется за ним по пятам.

Я мысленно увидел и напавшего, подумав (только на секунду) о том, где бы спрятался я, если бы собирался кого-то убить. Здесь повсюду были укромные уголки — у покосившегося забора, у стены, на земле. Может быть, убийца притаился за старой машиной или присел за телефонным столбом? Я представил, как он прячется в темноте, выглядывает, планируя свои дальнейшие шаги при виде пошатывающегося, пьяного и беззащитного Джеба, который плетется мимо.

Был ли он зол? Или голоден? Полиция выдвигала хитроумные и зловещие версии по поводу того, кто мог напасть на человека с такой жестокостью и в то же время с такой расчетливостью, чтобы улики указывали как на человека, так и на животное? Я представил себе стремительные когти и острые клыки, мелькающие в лунном свете и вонзающиеся в плоть, отчего кровь фонтаном ударила высоко в стену позади Джеба.

Задержавшись еще на секунду, я виновато старался все это запомнить. Доктор Неблин будет недоумевать, почему я задержался, и отчитает меня, когда узнает причину, но беспокоило меня вовсе не это. Придя сюда, я подкапывался под фундамент чего-то более крупного и глубокого, проделывал крохотные царапинки в стене, которую боялся разрушить. За этой стеной обитал монстр, и я выстроил ее надежной, чтобы чудовище не смогло выбраться на свободу. Теперь оно шевельнулось, потянулось, заволновалось во сне. В городе, похоже, появился новый монстр, и я спрашивал себя: не разбудит ли его присутствие того, которого прятал я?