В пылающем небе - Кузьма Белоконь

Неопытному глазу могло показаться, что на летном поле сплошная чехарда: одни самолеты, как жуки, ползут по земле, поднимая облака пыли, другие взлетают, иные почему-то «ходят» над аэродромом или, оторвавшись от земли, улетают в разных направлениях и растворяются в белесом мареве.

На самом же деле здесь все было продумано, до минут рассчитано, каждый четко знал и строго выполнял свои действия.

Руководитель полетами Турыкин особенно внимательно наблюдал за взлетами и посадками и тут же ставил оценки. Сегодня он, как никогда, доволен: в своем блокноте выставил только несколько «четверок», остальные «пятерки».

Вторую неделю стояли жаркие, знойные дни. В полдень почти с зенита невыносимо палило солнце. В мираже на горизонте земля то вздымалась, то прогибалась, как грудь сказочного исполина. В поблекшем, словно выцветшем небе не слышно звонких переливов жаворонков, все степные птицы где-то нашли спасительную тень и тоже притихли. Степь замерла. Только где-нибудь в колышущемся горячем воздухе вдруг пронесется вихрь, ввинчиваясь огромным пыльным буравом в небо. И снова тишь.

Но аэродром жил своей, строго распланированной жизнью. Ожидавшие на «пятачке»[3] своего времени вылета летчики и штурманы изнывали от жары.

– Ну, братцы, на «верхотуре» только и спасение, – сказал Громов, только прилетевший из пилотажной зоны. Он небрежно стянул с головы шлемофон и начал вытирать мокрые от пота волосы. На его лице была заметная усталость, ведь сегодня он летал на отработку пилотажа: «крутил» виражи, пикировал, боевыми разворотами и крутыми «горками» взмывал ввысь и снова бросал машину в крутое пике. Под самолетом, где-то далеко внизу, плыли величественные, сказочно красивые редкие облака, но ими мог любоваться только штурман, Громов же был до предела собран, он внимательно следил за показаниями многочисленных приборов и уверенными действиями удерживал стрелки на положенных местах. После выполнения задания он так «притер» самолет точно у посадочного знака, что руководитель полетами не выдержал:

– Вот, дьявол, сажает! И захотел бы, так не придерешься!

Летная программа выполнялась успешно, но командир полка чувствовал, что с такими людьми можно сделать больше и постепенно увеличивал напряжение летного дня.

Ежедневно с утра до вечера над аэродромом висела густая пыль, в безоблачном небе стоял неумолкающий гул.

– Куда это наш командир спешит, до осени еще далеко, а мы и так летаем с опережением графика, – ворчали некоторые.

Турыкин знал, что летчики устают, но снижать темпы полетов не собирался. Командир полка делал все, чтобы летный состав быстрее освоил новый самолет. Как оказалось, на это были серьезные основания: шел 1941 год.

Самая короткая июньская ночь. На голубом небосводе несмело начинала загораться бледно-розовая заря, а самолеты уже готовы к полетам. Сколько же времени спали сегодня механики самолетов, техники звеньев, старшие техники эскадрилий, все авиационные специалисты – эти неутомимые труженики? Не простое дело – подготовить самолет. Он промахов не прощает. Не досмотри затяжки какой-нибудь «гайчонки», упусти поставить на первый взгляд ничего не стоящий шплинтик, и за пренебрежение к ним они могут жестоко наказать в полете.

Однажды, помню, в авиаучилище во время полета одного курсанта отказал мотор. При вынужденной посадке на лес – другого выхода не было – пилот по счастливой случайности остался жив, а самолет полностью разбился. Отчего же мотор заглох? Оказалось, оттого что при заправке самолета бензином механик вынул фильтр из бака, туда попала муха и странствовала по бензопроводам, пока не перекрыла доступ горючего.

В авиации мелочей нет. Механик не отойдет от самолета, пока не убедится: все сделано, ничего не упущено. Он знает, что летчик доверяет ему свою жизнь. Вот почему, когда самолет летает по кругу, пилотирует в зоне – механик все время волнуется, переживает: все ли доделал, не придется ли летчику расплачиваться за его просчеты?

И сегодня в горячей удушливой пыли технический состав выполнял свою привычную, нелегкую работу: один помогал летчику надеть парашют, другой, ухватившись за консоль плоскости, еле успевал бежать, провожая свой экипаж в полет. Тот, истекая потом и чертыхаясь на чем свет стоит, воевал с мотором и никак не мог найти причину, почему он не запускается. А закончились полеты – надо подготовить машину на завтра. И так ежедневно. Вот почему каждый летчик высоко ценил труд механика своего самолета, старался чем-то облегчить его тяжелую и очень ответственную работу.

И снова весь день солнце беспощадно обжигало землю палящими лучами. Пройдя свой длинный путь, оно утомленно зависло над горизонтом, и сейчас его огромный багровый диск казался совсем близко.

Обгоняя колхозные стада брюхатых коров, тяжело идущих с сытных пастбищ, по дороге в лагерь мчалось несколько машин. По пути справа и слева, словно застывшее зеленое море, стояли дородные хлеба. В машинах – летчики, штурманы, техники. Кто скажет, что эти неугомонные парни проснулись задолго до восхода солнца, провели по нескольку часов в небе, натаскались баллонов сжатого воздуха, набегались по аэродрому? Они едут жизнерадостные, веселые. И взлетела в безбрежную украинскую степь могучая песня:

Широка страна моя родная,Много в ней лесов, полей и рек.Я другой такой страны не знаю,Где так вольно дышит человек.

Вот и лагерь. «Полуторки», завизжав тормозами, остановились у палатки комсостава. В это время к машине подбежал дежурный по лагерю и бойко сообщил:

– Товарищ старшина Белоконь, вас вызывает полковник Семенов! Срочно!

– Вот что, Белоконь, командировка тебе предстоит, – с ходу объявил начальник штаба после моего доклада о прибытии. – В Харьков поедешь. Завтра пораньше выезжай в Киев и любым поездом добирайся к месту, решай все вопросы и в среду чтобы был в полку. Вот тебе задание и командировочное предписание, – он протянул мне две бумажки. – Командир эскадрильи уведомлен.

Это было так неожиданно, что я вначале опешил, а потом в душе появилась скрытая радость: если позволит время, проскочу в родное село Юрченково, домой. Представил, как меня встретит семья, и улыбнулся. Это заметил полковник, и мне сразу стало как-то не по себе.

21 июня я приехал в Харьков. От жары город опустел, казалось, я попал в какое-то провинциальное местечко. Но с наступлением вечера и прохлады улицы сразу ожили: люди спешили в театры, на эстрадные и танцевальные площадки – туда, где после трудового дня можно отдохнуть, повеселиться. В этом людском потоке то и дело мелькали темно-синие пилотки. Летчики громко о чем-то разговаривали, задорно смеялись, внешне были безразличны и независимы, хотя каждый с затаенной гордостью чувствовал на себе взгляды разнаряженных девушек.