Струны памяти - Ким Николаевич Балков

— Что случилось? — спрашивает Мартемьян Колонков, хмурый. Ох, как неудобно ему — ввязался в зряшный разговор.

— А ничего такого, чтобы… Так, помалу…

— Не крути, коль начал.

— Ну, раз… слушайте — радостно говорит Лешка, оглаживая широченной ладонью волосы: — Ерас-то кукушек привечает, сам видел. Честное слово, привечает, товарищ начальник.

Мартемьян Колонков опять хмурится, а Лешка продолжает:

— В путь их собирает долгий. Подкармливает, — смеется.

«Не скалься!» — хочется крикнуть Мартемьяну Колонкову, да не крикнет: самому смешно и отчего-то неловко за лесника Ераса.

Оглянувшись, видит подле штабеля племяша Ераса Колонкова. Лешка говорит:

— Гляньте-ка, и племяша на догляд отпускает. Сам бы и шел, зачем парня-то?

Мартемьян Колонков бросает сердито короткое!

— Не треплись. Работай лучше. Тоже… умник нашелся. — И торопливо идет к пирсу, где стоят лодки сплавщиков.

5

Ерас Колонков, высокий, худощавый, с черной бородой мужик, вышел на крыльцо, глянул в небо, определил наметанным глазом, что установилось вёдро, бодро сводил пеганку на Болян-реку, скормил ей мерку овса и теперь счесывал скребком с лошади свалявшуюся линьку. Пеганка брыкалась, игриво мотала головой.

Мошка, прилипчивая и назойливая, кружилась в воздухе и не давала Ерасу Колонкову спокойно счесывать линьку.

— И откуда ее столько принесло? — проворчал Ерас Колонков.

Во дворе возле конюшни стояли козлы, на которые был уложен двухметровый обрезок сосны. На обрезке сидел племяш Ераса Колонкова Филька, симпатичный парень с вьющимися волосами и с задумчивым взглядом оленьих глаз.

— Дядь, а дядь — сказал Филька. — Дай я… А ты иди чайку подогрей.

— Ладно тебе, — буркнул Ерас Колонков, не привыкший доверять кому бы то ни было, даже племяшу, счистку линьки.

— Дядь, а дядь, — не отставал Филька. — Чуть не забыл. Недавно ходил на облепиховое разметье, опять приметил — кусты поломаны. И много. Кто бы?

— Опять? — недоуменно поглядел Ерас Колонков на Фильку. — А ты что ж?

— Я бы нашел, да следу нету — смыло.

— Знаю, нашел бы, — ответил Ерас Колонков и непередаваемо ругнулся.

Польщенный Филька, не обращая внимания на ставшую для него привычной ругань Ераса Колонкова, опустил голову и осторожно начал сдирать сосновую кору с обрезка.

Успокоившись, Ерас Колонков спросил:

— На плотбище был, как там?

— По-аккуратному вроде бы.

— По-аккуратному, — передразнил Ерас Колонков. Сказал: — Я нынче на разметье схожу. А ты уж давай за меня — доглядывай. Чуть чего… Без стесненья.

Филька недоуменно пожал плечами. Ерас Колонков, заметя это, сказал:

— Придушили реку корьем. Каждый день одно по одному — заломы, заломы. Беда прямо. И рыбешки, считай, нету уже.

То было так и не так. Поутру Филька видел — хлесткий ветер прибивал к берегу стоящие на приколе рыбачьи боты. Возле них, забредя по колено в воду, собирали хитрые снасти — пожелтевшие переметы, сачковые прутья и сплетенные из ивовых веток морды иные из посельчан. А днища ботов чешуйчато посеребрены. Выходит, не вся рыба сгублена.

— Может, нету, — уклончиво сказал Филька.

Ерас Колонков поглядел на племяша, улыбнулся загадочно. Затем полез в карман пиджака, вытащил что-то зажатое в кулаке. Филька вскочил с обрезка, подошел ближе. Ерас Колонков слегка оттолкнул от себя племяша и опять улыбнулся. Глаза засветились мягко.

— Угадай…

— Вот еще. Стану… — нетерпеливо сказал Филька.

— Как хочешь…

— Покажи, — попросил Филька.

Ерас Колонков разжал кулак. На ладони — семечко с крылышками. Пошевеливается, подрагивает кожицей — вот-вот полетит.

— Сосновичек, — обрадовался Филька.

— Он самый, — важно сказал Ерас Колонков. Слегка подул на семечко — оно запрыгало, заиграло. Прогоготал весело: — Малюсенькое-то. Поменьше воши. А упадет в землю, схватился, и годков через десять вот те деревцо. А?

— Дай-ка мне.

— Можно, — сказал Ерас Колонков. — У тебя рука легкая. У другого, можа, нет, а у тебя легкая.

Филька взял семечко, несколько секунд разглядывал его, затем взмахнул рукой — семечко промелькнуло в воздухе и, подхваченное ветром, перелетело через забор.

— В добрый путь, — сказал Ерас Колонков. — В добрый…

Филька ласково посмотрел на Ераса Колонкова.

6

Лесник вел под уздцы пеганку. Лошадь изгибала спину — тяжелы торока, туго перевязанные широкими кожаными ремнями.

Чернотропье обвивало сосны, иногда подымалось на взгорье, а затем, словно испугавшись, сбегало под уклон. В утреннем небе дымилось солнце. Тени на земле с каждой минутой становились короче. Спокойно шелестели березы. Рыжий кустарник настырно цеплялся за добротные, перетянутые повыше щиколоток тонкими оборками ичиги Ераса Колонкова. Липучий пот стекал за ворот рубахи, щекотал под мышками, а пальцы ног, туго закрученные холщовыми портянками, чувствовали себя стесненно и неловко.

Но скоро чернотропье оборвалось, уперевшись в крутой илистый берег Болян-реки. Ерас Колонков остановился, а передохнув, разнуздал пеганку, скинул с ее спины торока, свистнул — и пеганка ленивой рысцой привычно побежала к узкой полоске воды. А сам Ерас Колонков присел на торока, разулся, отвернул голяшки ичигов, аккуратно разложил на траве портянки и долго слушал, как уходит усталость.

В березняке неохотно перекликались лесные пичуги, где-то цокала белка и выщелкивал солонгой[1]. Раньше по чернотропью не один ходил Ерас Колонков, вместе с Мартемьяном. Бывало, по первой зорьке сорвутся с места и до темна — сколько верст успеют отмерить, чего только не встретят! Голубую сороку, и ту не однажды видели. И всякий раз говорил дружку-приятелю Ерас Колонков:

— Это славно. Это — к факту.

Смеялся Мартемьян:

— Чудак ты, паря. Право слово, чудак!

Ерас Колонков долго сидел на тороках, ожидая, когда схлынет с тела усталость. Почувствовав, что может идти дальше, обулся, спустился к Болян-реке, сполоснул лицо водой, взял под уздцы пеганку, которая жалась к ивовым кустам и отчаянно брыкалась, отгоняя мошку, и вернулся обратно.

А потом, увязав торока, Ерас Колонков зашагал вверх по течению Болян-реки. Идти было труднее, чем раньше. Мучало бестропье. Кочкарник перемежался с гнилыми солончаковыми разводьями. Пеганка спотыкалась, часто останавливалась, натягивала узду, и Ерас Колонков беззлобно поругивал лошадь. Но скоро кочкарник кончился, а березняк уступил место крепкорукому кедрачу. Пеганка настороженно прядала ушами, за много лет службы у своего хозяина так и не привыкшая к немудреной строгости таежной глухомани. И Ерас Колонков сердился: «Эк-кая же ты шалая! — Спрашивал: — Ну, чего испугалась!» Услышав голос хозяина, пеганка доверчиво косилась на него. Но стоило замолчать Ерасу Колонкову, и лошадь снова начинала беспокоиться. И тогда, ругнувшись для порядку, а внутренне радуясь, лесник затянул старинную, с детства полюбившуюся ему песню:

Лесничей доли нет тяжеле

И горше боли его нет…

А небо было по-прежнему ясное и воздух прозрачен. И солнце тонко струило нерастраченное за лето тепло.

Ближе к полудню подул ветер. Пришел ветер с низовьев Болян-реки. Понизовик… «Небось на сплаву теперь туго, — подумал Ерас Колонков. — Поприбавилось забот».

7

Пришел понизовик.