Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 6. - Иван Гончаров

Несмотря на то что в сознании Гончарова уже давно существовало явление, получившее название «обломовщины», редакция «Современника» не получила объявленный на 1848 г. роман. В начале 1849 г. Гончаров передал Некрасову лишь большой фрагмент из романа с заглавием

15

«Литературный сборник с иллюстрациями» (СПб., 1849).

Обложка

16

«Сон Обломова»1 и с характерным подзаголовком: «Эпизод из неконченного романа». Некрасов чрезвычайно высоко оценил этот «эпизод»,2 но отношения между ним и Гончаровым из-за непредставленного романа явно разладились.3 Позже Гончаров назовет «Сон Обломова» «увертюрой всего романа», ибо именно здесь был набросан главный мотив «обломовщины» («Лучше поздно, чем никогда»).

Вскоре писатель, все еще продолжавший надеяться на близкое завершение романа, заключил соглашение с А. А. Краевским, по которому обязывался представить рукопись романа в «Отечественные записки» к новому 1850 г.4 Краевский пошел на это соглашение, зная о романе не только по опубликованному «эпизоду».5

Получив в Министерстве финансов отпуск на 29 дней и взяв у Краевского часть будущего гонорара, Гончаров 15 июня 1849 г. уезжает в Симбирск с рукописью написанного к этому времени текста будущей части первой романа в надежде продолжить его. Но работа не шла далее написанного – ни в течение первых 29 дней, ни после полученного на службе дополнительного трехмесячного отпуска. Спустя два месяца Гончаров признается Ю. Д. Ефремовой, что надежда на предстоящие «труды»

17

не оправдалась.1 Ничего не изменил и оставшийся последний месяц отпуска. За два дня до отъезда в Петербург, 25 сентября 1849 г., писатель обращается к Краевскому с письмом, полным искреннейших оправданий и объяснений постигшей его неудачи: «Едучи сюда, я думал, что тишина и свободное время дадут мне возможность продолжить начатый известный Вам труд (курсив наш. – Ред.). Кому нужда знать, что я не могу воспользоваться всяким свободным днем и часом, что у меня вещь „вырабатывается” в голове медленно и тяжело, что, наконец, особенно с летами, реже и реже приходит охота писать и что без этой охоты никогда ничего не напишешь? ‹…› послезавтра я еду в Петербург и не везу с собой ничего, кроме сомнительной надежды на будущие труды, сомнительной потому, что в Петербурге опять не буду свободен по утрам и что, наконец, боюсь, не потерял ли я в самом деле от старости всякую способность писать». Далее он делает Краевскому важное признание: «…прочитавши внимательно написанное, я увидел, что всё это до крайности пошло, что я не так взялся за предмет, что одно надо изменить, другое выпустить, что, словом, работа эта почти никуда не годится. ‹…› Я бы давно написал Вам об этом, но всё надеялся, что успею что-нибудь сделать. Я запирался в своей комнате, садился каждое утро за работу, но всё выходило длинно, тяжело, необработанно, всё в виде материала».2 И далее, уже почти без надежды на согласие, а, скорее всего, чтобы «очистить свою совесть», он предлагает Краевскому «пожертвовать» к ранее обещанному сроку, т. е. к новому году, «началом своего романа, как оно ни дурно», «…но в таком случае, – оговаривается он, – продолжать ‹…› уже не стану, потому что для продолжения нужно и начало другое».

18

Примерно в таком положении это «начало» романа будет находиться еще более семи лет – вплоть до середины июня 1857 г.1 Это были годы службы в Департаменте внешней торговли (с конца июля 1851 г.), прерванной участием в экспедиции к берегам Японии,2 а с марта 1856 г. и службы в цензуре.

Сохранившиеся упоминания самого Гончарова о продолжавшейся в эти годы работе над романом немногочисленны; но, перемежаемые отдельными дошедшими до нас свидетельствами современников, они дают общее представление о ее ходе. Так, касаясь в «Необыкновенной истории» продолжения работы над «Обломовым» и «Обрывом», писатель утверждает, что до 1852 г. он из-за занятости на службе «писал очень лениво и редко, пока всё еще материалы».3 И тем не менее он не отказался от намерения напечатать написанную часть романа. Из письма близкого знакомого Гончарова, писателя Г. П. Данилевского, к М. П. Погодину от начала 1852 г.4 известно, что редакцией «Современника» была «наряжена комиссия к Гончарову, который и даст в февральскую книжку ‹…› свой роман „Обломовщина”». Далее Данилевский, почти уверенный во вмешательстве цензуры в текст романа, писал: «Не знаю, как пропустит его цензура, – вряд ли он выйдет цел и невредим». Прямых сведений о прохождении начала романа через цензуру нет, но Данилевский в другом письме, также, по-видимому, относящемся к началу 1852 г., сообщал Погодину: «Гончаров же, как он мне сам вчера говорил, увидя, как цензура намерена уродовать его роман „Обломовщина”, взял его назад и даже переделывать не будет».5 И тем не менее работа над романом продолжалась, так же как и чтение его в близких писателю кругах. Одно из таких чтений состоялось незадолго

19

до отправления Гончарова к берегам Японии. В письме к Е. А. Языковой от 12 августа 1852 г. он пишет: «Бываю иногда у Коршей: читал у них рукопись».1

Во время японской экспедиции на «Палладе» работу над романом Гончаров продолжить не смог, хотя и надеялся на это. Позднее он вспоминал в «Необыкновенной истории»: «Обе программы романов («Обломов» и «Обрыв») были со мной, и я кое-что вносил в них, но писать было некогда».

В Петербург Гончаров возвратился 25 февраля 1855 г. и в течение ближайших двух лет активно печатал «очерки путешествия» в разных журналах, в том числе у Некрасова и Краевского, которые, без сомнения, напоминали ему об обещанном романе. Н о и к этому времени часть первая так и не была закончена. Об этом свидетельствует письмо Гончарова к Е. В. Толстой от 1 декабря 1855 г. с описанием вечера у А. С. Норова, предложившего писателю «занять место у него, где жалованья много, больше даже, нежели сколько ‹…› нужно, а дела еще больше, нежели жалованья». Заранее готовясь принять предложенное место старшего цензора русской цензуры, Гончаров сетует: «…я было мечтал перейти на старинную свою должность2 и оканчивать роман, мечтал даже, что Вы хоть на неделю приедете, по обещанию, выслушать его.3 Третьего дня вечером я читал некоторые главы из этого романа у того ж министра4 и увидал, что поправить бы немного да прибавить главы две, так первая часть и готова. Новая должность едва ли позволит это, хотя на службу ходить и не понадобится…».

20

Предложенная вакансия должна была открыться в январе или, по предположению Гончарова, могла вообще «не открыться», как пишет он Е. В. Толстой в письме от 23 декабря 1855 г., в котором сообщается: «…тогда у меня есть план удалиться года на два на Волгу, к сестрам, и попробовать, могу ли я еще исполнить мои прежние литературные задачи ‹…› и, если удастся, я умру покойно, исполнив свое дело…». О серьезности этого намерения говорят строки из очередного письма к Толстой от 20 февраля 1856 г.: «Я чуть было не уехал в Симб‹ирск›, чтоб поселиться там и работать, но дня через три жду приказа об определении меня на то место, о котором писал.1 Конечно: мне предстоит не писать, а читать,читать».2

Как Гончаров и предполагал, новая должность почти не оставляла времени для работы над романом, которого продолжали требовать редакторы журналов. «Вы спрашиваете о романе: ах, одни ли Вы спрашиваете, – пишет Гончаров Е. В. Толстой в письме от 31 декабря 1855 – 2 января 1856 г., – редакторы спрашивают пуще Вас и трое разом,3 так что если б я написал его, то не знаю, как бы, удовлетворив одного, отделался от других. А романа нет как нет. ‹…› Этот требует благоприятных, почти счастливых обстоятельств, потому что фантазия, участие которой неизбежно в романе как в поэтическом произведении, похожа на цветок: он распускается и благоухает под солнечными лучами, а она развертывается от лучей… фортуны. А где их взять!».

Слова: «А романа нет как нет» – явно соответствовали настоящему положению дел. Даже часть первая его в начале 1856 г. еще не была доведена до конца. Характерна в этом плане запись от 13 марта 1856 г. в дневнике Дружинина: «Чтение „Обломовщины”. Бури в душе Гончарова» (Дружинин. Дневник. С. 378).

21

Тем не менее роман был уже обещан (вероятно, пока еще на словах) Каткову,1 хотя не утратила своей силы первоначальная договоренность Гончарова – с «Библиотекой для чтения», т. е. с А. В. Дружининым, о чем свидетельствует упоминавшееся выше письмо А. Ф. Писемского к А. Н. Островскому от 11 марта 1855 г.2 Переговоры с Катковым, однако, продолжались. Он соглашался поместить в «Русском вестнике» уже написанную часть, поставив Гончарову лишь одно условие – ее «закругленность». Отсутствие же такой «закругленности» более всего и беспокоило писателя; замыслу конца 1840-х гг. еще предстояло трансформироваться, чтобы мог появиться тот роман, который мы знаем, а пока этот будущий роман Гончаров дважды (в мае и в июне 1857 г.) назовет «несуществующим» (см. ниже), хотя именно в это время появилось его название. Собираясь в двадцатых числах апреля 1857 г. за границу, Гончаров пишет Каткову: «…на свободе я попробую, не приведу ли в порядок „Обломова”, то есть всё, что написано, о продолжении я и думать пока не смею (частию потому, что не умею продолжать, если начало не выработано, частию от старческой немощи), но так, однако, чтоб не запереть себе выхода во вторую часть». Но пока еще сомневаясь, удастся ли нужным образом «выработать» это начало, писатель напоминает Каткову о его прежнем предложении напечатать «первую часть, без надежды на вторую ‹…› но только чтоб всё написанное ‹…› было закруглено, как вещь конченная». Вроде бы уступая это начало, Гончаров все же пытается