Знамение - Вера Хенриксен

— Нет, — ответила та. — Но я слышала, что говорила пророчица о нем, когда он пришел.

Тора побледнела.

— Это был Тронд Хака, — воскликнула она, — мой дед.

Беспредельное чувство ужаса охватило всех.

А Тора снова осенила себя крестом.

— Сатана хочет подвергнуть нас испытанию, — сказала она. — И те, кто умер, не замолив своих грехов, по его приказу должны встать из могил.

Ее спокойствие произвело впечатление. Но его было недостаточно, чтобы перебороть темноту и неуверенность, которые подобно туману легли на усадьбу.

Несмотря на грозные предсказания и знамения, пришло и прошло время солнцестояния, а волк Фенрир не поглотил Солнца. И Луна всходила на небесах каждую ночь, а волк не смог ничего ей сделать, только однажды оставил на ней след своих зубов.

Но как только люди узнали о том, что в долину пришла болезнь, колдунья стала говорить, что это месть богов. И такого безграничного страха и ужаса, распространившихся по окрестностям, не было на памяти людей.

После Рождества наступило время, когда Эльвир вместе с другими бондами собрались в Мэрине.

Сигрид было страшно.

Если они станут приносить жертвы, то, как поступит король, узнав об этом? Но ее грыз и другой страх, крепко засевший в ней: она вспомнила устрашающие изображения богов и, несмотря на все, что говорили Эльвир и священник Энунд, думала: а может быть, вдруг…

Эльвир вернулся из Мэрина раньше, чем она ожидала.

Да, ответил он, когда Сигрид спросила его о жертвоприношениях.

И она сама не понимала, ужаснуло ли это или облегчило ее душу.

— Я советовал им отказаться от этого, — добавил он. — Если король проведает, то никакой милости им ожидать не следует. И когда никто не пожелал слушать меня, я уехал домой.

Прошло немного времени, и от короля пришло послание, в котором он выразил желание поговорить с бондами.

Эльвир сказал: пусть едут те, кто приносил жертву. Ему с королем разговаривать не о чем.

Но они приехали в Эгга, один за другим, и, наконец, собрались здесь, все, кто совершал жертвоприношение. Приехал Бьёрн из Саурсхауга, Хакон из Олвесхауга, Орм из Хустада и Блотульв из Гьёврана; люди с севера и из усадеб по другую сторону фьорда. И все упрашивали Эльвира поехать к конунгу и поговорить от их имени. Они утверждали, что он лучше всех умеет говорить. И, кроме того, поездка для него будет безопасной, поскольку сам он не принимал участия в жертвоприношении.

Эльвир сдался и поплыл в Нидарос.

Настроение у него было мрачное, когда он вернулся домой к бондам, собравшимся, чтобы узнать, как прошла поездка, он ответил коротко и твердо:

— Олав сказал, что знает о жертвоприношении и не помилует никого.

Но в конце беседы он сдался. Однако Эльвир вынужден был поклясться своей жизнью, что больше жертвоприношений в Мэрине не будет.

— Мне кажется, — сказал Эльвир, — нам больше не следует собираться в Мэрине, пока все не утихнет.

— И это говоришь ты! — сказал Бьёрн из Саурсхауга. — Весной твоя очередь совершать жертвоприношение.

Почти все рассмеялись, больше от облегчения, что их снова миновал гнев короля. Серьезным оставался только Эльвир.

— Я не намерен отказывать в гостеприимстве своим друзьям, — сказал он, — тем, кто, не жалея, делится со мной едой и медом. Но если я буду устраивать пир, то должен попросить вас заранее дать клятву, что жертвоприношения не будет.

Бонды обещали.

Они были едины в том, что должны снова собраться вместе в Мэрине, так как место расположено удобно и дома в нем большие. Но они должны приехать туда до времени жертвоприношения, чтобы избежать подозрений конунга.

Эльвир рассказал и о том, что у конунга есть в их округе свой человек, который действует в собственных интересах.

Никто не упомянул имени управляющего Таральде, но все подумали о нем. Первым заговорил Хакон из Олвесхауга:

— Нам следует рассказать всем в округе, что мы знаем о человеке короля, — сказал он. — Тогда тот, кто это делает, поумнеет и в следующий раз поостережется.

Совет всем понравился.

— Мне в тот раз после сражения под Несьяром не следовало бы говорить Туриру о лживых клятвах, — сказал Эльвир, обращаясь к Сигрид. — Сейчас я и сам дал лживую клятву королю.

Голос его звучал устало. И, когда Сигрид попросила рассказать обо всем подробнее, он отвечать не захотел; сменил тему.

— Во дворце встретил твоего старого друга Сигвата. Он сидел на почетном месте, рядом с королем и прочел величальную в честь хозяина вечера.

— Каковы его стихи? — спросила Сигрид.

— Полагаю, они были лучше прежних. Или, может быть, я переоценил их.

Рот его растянулся, в подобие улыбки.

— Эти стихи он написал, когда ездил в Свейское государство сватать невесту для Олава. Они по-настоящему хороши, за исключением строчек, посвященных мне. Они мне понравились меньше.

Сигрид обуяло любопытство.

— Никто не захотел выехать навстречу Сигвату Скальду и его спутникам, — рассказал Эльвир, — и путешествие оказалось тяжелым. Вскоре после того, как они отправились в путь, все натерли мозоли на обеих ногах, рассказывал мне Сигват. Что же касается вис обо мне, то вот они:

Нас взашей прогнали,Косо глядя, тезки.Вели не похвальноСебя колья стали.

Всяк, боюсь, кто носитИмя Эльвир, скальдаВпредь, не глядя на ночь,Погонит с порога.[4]

Сигрид рассмеялась.

— Он потом отыскал меня, — сказал Эльвир, — и спросил, как мне понравились его висы[5]. Я ответил, что не подобает мне оценивать песни, посвященные королю.

Ему ответ не особенно понравился. И он спросил, жива ли еще моя прекрасная жена и многие ли из исландских скальдов побывали в Эгга…

Я посоветовал ему поехать домой в Апаватн и испробовать рыбьи головы. Он рассмеялся и спросил о Хьяртане. Я рассказал, что он у нас чувствует себя хорошо. А потом он сказал, что если мне потребуется помощь человека, пользующего доверием короля, он готов замолвить за меня словечко.

Я поблагодарил его, и мы, пожав друг другу руки, разошлись. Он не сильно изменился с тех пор, когда я видел его в последний раз. Уходя, он повернул голову и буркнул: «Впрочем, я вовсе не уверен, что тех троих свеев звали Эльвир…»

Над холмами на юго-западе начал пробиваться свет дня, яркий, но холодный. Голые лиственные деревья протянули дрожащие ветви к солнцу, а ели тряслись на ветру и плотнее кутались в зеленые мантии.

Сигрид тоже дрожала, торопливо перебегая двор усадьбы Эгга. Она быстро закрыла дверь поварни за собой, подошла к очагу и стала греть у огня руки.

Рагнхильд встала со скамьи, на которой сидела, занимаясь шитьем, и подошла к ней.

— Думаю, будет разумно аккуратнее расходовать сыр, — сказала она, — боюсь, его нынче надолго не хватит.

Рагнхильд следила в усадьбе за припасами.

— Я и сама подумала об этом, когда вчера зашла в кладовую, — согласилась Сигрид. Она вытащила шитье и уселась на скамью работать. Но сегодня у нее все не ладилось. Каждый раз, когда нитка завязывалась узлом, она все больше злилась.

Ей потребовалось слишком много времени, чтобы проложить один-единственный короткий шов. И когда она разгладила его, то с грохотом бросила на стол половину стеклянного шарика, которым пользовалась при шитье.

Тора оторвала глаза от работы и с упреком взглянула на нее.

— Терпеливость, Сигрид, одна из добродетелей, как учил нас Христос, когда обитал на земле.

Сигрид снова стала шить и ничего ей не ответила. Но ей показалось, что вера свекрови год от года делала ее все более невыносимой. У Торы вошло в привычку давать небольшие добрые советы; часто она пыталась таким образом повлиять на плохое настроение Сигрид, но она и не подозревала, что лишь подливает масла в огонь. И Сигрид думала, что уравновешенность и спокойствие Торы только еще больше раздражали ее.

Однако сомневаться в том, что христианство изменило жизнь Торы и наполнило ее смыслом, было невозможно. Сигрид вспомнила, как Тору крестили, и она училась снова ходить, как она хотела остаток дней своих просидеть в кресле, если бы не страх перед богом. Им удалось добиться того, что она призналась, что считала людей за дураков. Это случилось в те времена, когда священник Энунд поселился в Стейнкьере и Сигрид сама чуть не приняла крещение.

Сейчас она не знала, какой веры придерживаться. Обряда крещения она не совершила, заговорам и заклинаниям не подвергалась. Но когда ей требовалась помощь, она обращалась и к Богу, и к асам, и к валькириями; крестилась, если грозила опасность.

Первое время после сражения под Несьяром она собиралась принять крещение и даже советовалась с Эльвиром. Но он отговорил ее, сказав, что спешить нечего. Сначала потому, что ему не нравился священник, которого Энунд прислал в Стейнкьер из страны свеев. А потом, после его смерти, ей не хотелось иметь дела со священниками Олава, которые слишком спешили насаждать христианство. В последние годы они об этом не говорили, хотя Эльвир и придерживался данного им обета: никогда больше не приносить жертв.