Когда загорится свет - Ванда Василевская

Алексей уронил голову на край стола и заплакал. Торонин испугался.

— Алеша, что с тобой? Что случилось? Обидел тебя кто? Я ему, я ему… Братишка, я, если надо, постою за тебя, я умру за тебя, ты же знаешь…

Комната колыхалась, качалась вверх и вниз в мутном тумане.

Алексею захотелось присоединиться к доносившемуся с улицы хору. Он подтянул, Торонин за ним. Но скоро они спутали слова и перешли на другое.

Склонившись друг к другу, упираясь лбом в лоб, положив друг другу руки на плечи, они пели одну за другой фронтовые песни, немилосердно фальшивя, перекрикивая один другого, путая слова и мотивы.

Впрочем, каждый вкладывал в пение различный смысл. У Алексея слезы текли по лицу и сердце щемила тоска… Для него то были не слова песни, то была иная, стремительная жизнь. Словами песни он рвался туда, где ему уже никогда не дано быть, взлетал на вершину и низвергался на самое дно человеческого отчаяния. Высокая, победная мелодия рвала сердце, терзала его.

Для Торонина это было просто пение, необходимое человеку, когда он выпьет. Песни были свои, родные, и ничего особенного в них не было, тем более что их приходилось слышать почти ежедневно.

Но эта двойственность восприятия не мешала им, и они пели до тех пор, пока в бутылке не показалось дно и сосед не утомился стучать в стенку, требуя тишины. Теперь в свою очередь расстроился Торонин.

— Эх, вот беда, Алеша, коньяку ни капельки, я, дурак, вчера один целую бутылку выпил. Свинья такая, понимаешь, выпил, а сейчас друга угостить нечем… И петь не дают, стучит и стучит, идиот. Эх, Алеша, сироты мы…

Алексей уже ничего не видел, ничего не слышал. Внезапный, непреодолимый сон свалил его на кровать.

Когда он очнулся, ему пришлось долго припоминать, где он находится. На столе, чадя черными струями, догорала коптилка. Торонин, широко раскинув руки, оглушительно храпел, и его лицо в неверном свете коптилки казалось лицом ребенка. Алексей взглянул на часы и выругался. Он торопливо застегнул куртку, пригладил волосы. Тронул за плечо спавшего, но тот лишь громче захрапел. Так Алексей и ушел, не разбудив товарища.

Город спал, погруженный во тьму.

В холодном небе стоял узенький ледяной серп месяца, и в его едва различимом слабом свете улицы казались таинственными и грозными. Разрушенные стены, разбитые дома вздымались во мраке, как руины сказочных замков. На зубчатые изломы, покрытые инеем, чуть заметно ложился блеск месяца, окрашивая их в серебро. Черные ямы выбитых окон, казалось, таили в себе неизвестность, словно вот-вот откуда-то раздастся страшный крик и, отдаваясь в городских стенах, понесется эхом по пустым улицам, среди каменных мертвых домов, неистовый, грозный. Голые ветви темных деревьев, облитые слабым светом, вытягивались, как живые.

Алексей вздрогнул, услышав резкий внезапный писк. В разрушенных, зиявших черными провалами подвалах дрались крысы.

Он свернул на свою улицу. Голова болела, во рту стоял кислый, неприятный вкус. «И надо ж было напиться», — подумал он с раздражением и пнул лежавший на тротуаре камень.

— Порядки! Дыр некому заткнуть, камни убрать, — зло выругался Алексей, снова спотыкаясь о предательски притаившиеся в темноте выбоины.

Подъезд был уже заперт, и пришлось долго стучать в дверь, бить кулаками, ногой, пока, наконец, не послышались тяжелые шаги.

— Кто там?

— Свои, свои.

Дворничиха, недовольно ворча, долго открывала замок, спускала цепь. Высоко подняв коптилку, она осветила входящего.

— Вот тоже охота в такое время по ночам шататься…

Алексей прошел мимо нее и свернул на темную лестницу. Было черно, как в колодце. Он с трудом нащупал перила и стал подниматься. На первой же площадке споткнулся о сложенные там дрова и чуть не упал.

Он зажег спичку. Большой серый кот шмыгнул из-под ног. Лестница была крутая и узкая, и вправо и влево от нее шли длинные коридоры с множеством дверей. Снаружи дом казался небольшим, но внутри он непостижимым образом дробился на маленькие клетушки, в которых люди жили, как в муравейнике. Откуда-то сверху доносились хриплые звуки патефона. Алексей поморщился. В коридорах везде стояли бочки с капустой, по крайней мере по одной на каждый коридор, наполняя весь дом кислым запахом. Темень, вонь, сырость ложились нестерпимой, отвратительной тяжестью на грудь, усиливали головную боль. Голова начинала трещать, словно ее сжимали клещами.

Он добрался, наконец, до своей двери. Пошарил в кармане и лишь тогда сообразил, что не взял с собой ключа. «Только этого не хватало», — а он надеялся войти потихоньку, не разбудив Людмилы.

Но Людмила не спала. Когда она впустила его в комнату, он увидел, что лампа еще горит и на столе разложено какое-то шитье.

— Хочешь чаю? — спросила она.

— Чаю?

Чаю, да, — это было как раз то, чего ему хотелось. Язык был сухой. Он сел и смотрел, как она наливает чай в стакан. Она молчала, но пальцы у нее слегка дрожали. Он почувствовал, что нужно что-нибудь сказать.

— Ася спит?

Она подняла на него спокойные глаза.

— В половине-то четвертого?

Ему стало неловко. Вот идиот, спросил тоже… Разумеется, уже половина четвертого… Девочка ложится спать в девять, ну в десять…

— Да, — смущенно сказал он. — А ты почему не легла?

— У соседей труба лопнула, и у нас все залило. Пришлось подтирать. А потом я… немного беспокоилась, что тебя так долго нет…

У него не было намерения лгать, да и надобности в этом не было. Но это выскочило как-то само собой:

— Я зашел на Ленинскую, да так незаметно и…

Не глядя на него, она тихо сказала:

— В одиннадцать часов заходил Серов, хотел повидать тебя. Он починил кран.

Опять попался! Надо ж было назвать адрес Серова, когда тому как раз зачем-то понадобилось припереться сюда! Кран починил, тоже благодетель… От этой мысли в нем закипела злость. Обязательно нужно было дождаться посторонней помощи, тоже удовольствие… Людмила, конечно, ничего не скажет, да и что говорить? Кран и то не мог исправить, сколько раз она его просила об этом. Пока, наконец, Серов… И ведь Людмила прекрасно видит, что он пьян, а притворяется, что ничего не замечает, и только изредка бросает на него испытующие взгляды. Ясное дело, боится, что опять будет приступ, как в последний раз, когда он, несмотря на запрещение врача, выпил.

Его охватила злоба — не на себя, а на Людмилу. Беспокоится, — вспомнил он вдруг. — И чего тут беспокоиться? Он здесь, жив, да и что может с человеком случиться в этой тыловой дыре?

Он жадно пил чай, чувствуя, как тепло разливается по внутренностям. Конечно, просто надо сказать, что встретился с товарищем по фронту. Ну, нет, ничего он теперь не скажет. Недоставало, чтобы она его контролировала.

— Тебе совершенно незачем было беспокоиться. Ты что, тоже веришь в «Черную змею»?

— Тут нечего верить или не верить, — сказала она спокойно, — известно, что в городе орудует банда.

— Бабьи сплетни и выдумки.

— Пусть будет так, если тебе угодно. Да и не только в этом дело. Мало ли что может случиться?

— Интересно, что здесь может случиться? — сказал он. Ему хотелось излить в этих словах всю досаду, накопившуюся в нем за целый день. Но они прозвучали вяло и неуверенно.

— Пора спать, — оборвала она неналаживавшийся разговор.

Он облегченно вздохнул. Но уснуть не удалось. Он прислушивался в темноте к дыханию жены и чувствовал, что она тоже не спит. Лежит с открытыми глазами и смотрит в потолок.

Наверху послышались шаги. Казалось, кто-то передвигает тяжелую мебель. Что-то со стуком упало. За стеной слева раздался сухой надрывный кашель.

Постепенно Алексей стал различать доносящиеся отовсюду звуки. В доме была лишь видимость сна. В нем не было тишины. И вдруг Алексею показалось, что на всех этажах, во всех квартирах лежат неподвижно, как и он, люди и прислушиваются к странным таинственным звукам, приобретающим в ночной тиши грозную выразительность. Дом храпел и дышал. Наверху скрипнула дверь. По лестнице бесцеремонно застучали чьи-то громкие шаги. Где-то рядом раздавался смех, откуда-то из другой квартиры, словно из-под земли, донеслись хриплые звуки патефона, потом бешеный стук в стену. В коридоре капала вода. Алексей вслушивался в ночной шум. Стены были словно из картона, откуда-то снизу слышалось похрапывание. Он приподнялся на локте, пристально всматриваясь в темноту. Храп был слышен так отчетливо, что на мгновение ему показалось, что в комнате есть кто-то посторонний. Но никого не было, Людмила уже заснула и спала так тихо, что не слышно было ее дыхания. Вода в коридоре продолжала монотонно, назойливо капать, и Алексею вспомнился прочитанный где-то рассказ о средневековой пытке — капля за каплей падает на выбритую голову. Только сейчас он понял, что это может довести до безумия. Он встал и вышел в темный коридор. В лицо ему пахнул запах капусты и кошачьих нечистот. Ощупью добрался он до водопроводной раковины и попытался завернуть кран. Но вода упорно продолжала капать. Он зажег спичку — под раковиной лежали какие-то тряпки. Он с отвращением взял одну из них и обмотал кран, опустив конец тряпки в раковину. Проклятый звук стих.