Крошка из Шанхая - Вэй Хой

– Это Мадонна. Мы вместе учились в начальной школе, – сказал Тиан-Тиан. Решив, что этого, по-видимому, недостаточно, он добавил: – Она была моим единственным другом в Шанхае.

Затем представил меня:

– А это Ники, моя подружка. – Произнося эти слова, он машинально взял меня за руку и притянул ее к себе на колени.

Мы с Мадонной обменялись приветственными кивками и улыбками. То, что мы обе дружили с Тиан-Тианом, бывшим созданием цельным и хрупким, словно бабочка, сразу пробудило в нас взаимную симпатию и доверие. Однако первые же ее слова неприятно поразили меня.

– Тиан-Тиан так много рассказывал мне о вас по телефону. Он может болтать часами. Он от вас просто без ума, я даже начала ревновать. – Она засмеялась низким, слегка гортанным смехом, как актриса в старом голливудском фильме.

Я взглянула на Тиан-Тиана, видевшего с нарочито безразличным видом, как будто все сказанное не имело к нему ни малейшего отношения.

– Он обожает говорить по телефону. На те деньги, что он каждый месяц тратит на телефонные разговоры, можно купить широкоэкранный цветной телевизор, – с притворной беззаботностью произнесла я. И тут же подумала, как вульгарно и пошло измерять все деньгами.

– Слышала, ты писательница, – заметила Мадонна.

– Ну, вообще-то я довольно давно ничего не писала… И меня вряд ли можно назвать писателем. – Мне было немного стыдно: одного желания стать писателем маловато.

Тут вмешался Тиан-Тиан:

– У Коко уже вышел целый сборник рассказов. Это круто! Она все подмечает. И непременно добьется успеха. – Он сказал это спокойно и уверенно, без малейшего намека на лесть.

– Ну, пока-то я работаю официанткой, – произнесла я равнодушно. – А ты? Ты похожа на актрису.

– А разве Тиан-Тиан тебе ничего не говорил? – Она изумилась и, секунду поколебавшись, как будто не зная, как я отреагирую, добавила: – У меня был бордель в Гуанчжоу [12]. Потом удачно выскочила замуж. Мой старик откинул коньки и оставил мне в наследство кучу денег. Так что теперь я наслаждаюсь жизнью!

Я кивнула с деланным безразличием, хотя на самом деле была поражена. Итак, прямо передо мной сидела расфуфыренная богатая вдовушка! Теперь понятно, откуда у нее эти повадки опытной куртизанки и пугающе пронзительный взгляд, невольно наводящий на мысль о пристрастии к героину.

Мы ненадолго замолчали, пока официант подавал заказанные Тиан-Тианом блюда. Он ставил на стол тарелку за тарелкой – мои самые любимые шанхайские деликатесы!

– Если тебе хочется чего-нибудь еще, заказывай, – предложил Тиан-Тиан Мадонне.

Она кивнула в ответ.

– Вообще-то у меня желудок с кулачок, – для пущей наглядности она сжала пальцы. – Я – поздняя пташка. Встаю, когда другие уже ложатся спать, а завтракаю, когда остальные ужинают. И ем очень мало. Из-за этой хреновой жизни мое тело превратилось в кучу дерьма.

– Очень милого дерьма, на мой вкус, – польстил ей Тиан-Тиан.

Пока мы ели, я исподволь наблюдала за Мадонной. Такое лицо бывает только у женщины с богатым и бурным прошлым.

– Будет время, заезжай в гости. Гарантирую и песни, и танцы. И в карты перекинешься, и выпивка найдется. А еще сможешь встретить уйму всякого занятного народа. Я только что заново отделала квартиру. Угрохала полмиллиона гонконгских долларов на одну светомузыку. Получилось шикарнее, чем в этих гребаных шанхайских ночных клубах, – отметила она без тени самодовольства.

У нее зазвонил мобильник. Она вынула телефон из сумочки и перешла на воркующий сексуальный тон.

– Где-где? Бьюсь об заклад, ты в заведении у старика У. Когда-нибудь ты помрешь прямо за игорным столом, маджонг [13] тебя доконает! Сейчас я обедаю с друзьями. Ладно-ладно, поговорим в полночь! – кокетливо закончила она, весело сверкая глазами.

– Звонил мой новый парень, – пояснила Мадонна, выключая телефон. – Он у меня художник, немного сдвинутый. Я вас познакомлю при следующей встрече. Нынешние мужики знают, как умаслить женщину. Поклялся, что умрет в моей постели, – она снова рассмеялась. – Правда или нет, но мне приятно.

Во время этого разговора Тиан-Тиан читал номер «Синьминь Ивнинг Ньюз» и не обращал на нас никакого внимания. Он всегда читает эту газету, чтобы не забывать, что все еще живет здесь. Пожалуй, только это и связывает его с реальной повседневностью Шанхая. Мне же безудержный напор и непрекращающаяся болтовня Мадонны потихоньку начинали действовать на нервы.

– А ты недурна, – сказала Мадонна, бесцеремонно окинув меня оценивающим взглядом. – У тебя не просто привлекательная внешность. В тебе чувствуется то холодное равнодушие, которое так заводит мужиков. Эх, жаль, что я бросила свой бизнес, а то бы сделала из тебя самый лакомый кусочек в городе!

И прежде чем я успела ответить, она снова расхохоталась, да так, что чуть не задохнулась.

– Ладно, ладно, я пошутила.

Она все время нервно закатывала лихорадочно блестевшие глаза. Ее манера держаться выдавала в ней искушенную во всех тонкостях обольщения шлюху, чувствующую себя раскованно и непринужденно в любой компании, но по-настоящему оживлявшуюся только при знакомстве с новым человеком. Эта манера типична для шлюх всех национальностей и всех времен.

– Думай, что говоришь, а то я начну ревновать! – Тиан-Тиан оторвался от газеты, нежно обнял меня за талию и притянул к себе. Мы всегда и везде сидели так, словно сросшиеся сиамские близнецы. Даже там, где это выглядело неуместно.

Чуть улыбнувшись, я взглянула на Мадонну.

– Ты тоже очень красивая. У тебя необычная, своеобразная красота. Не подделка, а подлинная.

У выхода из «Коттон-клуба» она нежно обняла меня на прощание и сказала:

– Дорогуша, мне есть что тебе порассказать. Думаю, пригодилось бы для твоего бестселлера.

И Тиан-Тиана тоже заключила в объятия.

– Мой никчемный малыш, – проворковала она, – береги свою любовь. Любовь – самая сильная штука на свете. И окрыляет, и помогает забыться. Ты кроткое и беспомощное дитя и без любви зачахнешь. У тебя нет иммунитета против жизни. Я тебе позвоню.

Она послала нам воздушный поцелуй, скользнула в белый «Фольксваген Сантана-2000», стоящий у обочины тротуара, и умчалась прочь.

Я задумалась над тем, что она сказала. В ее словах таился глубокий философский смысл, который был ярче света и правдивее истины. Аромат ее поцелуя все еще витал в воздухе.

– Она просто сумасшедшая, – воскликнул Тиан-Тиан. – Но настоящее чудо, правда ведь? Когда я безвылазно сидел в своей комнате, она не давала мне делать глупости, почти насильно вытаскивала меня из норы. Мы с ней катались по полуночным автострадам, курили травку и ошалевшие слонялись по городу до рассвета.

– А потом я встретил тебя. Так было предопределено. Ты совсем не похожа ни на Мадонну, ни на меня. Мы совершенно разные. Ты амбициозна, полна планов на будущее. Твоя уверенность и энергия дают мне силы жить. Ты мне веришь? Я никогда не лгу.

– Идиот, – ласково сказала я, ущипнув его за задницу.

– Сама ты ненормальная, – закричал он, сморщившись от боли.

С точки зрения Тиан-Тиана, любой человек, чье поведение хоть немного выходило за рамки обыденного, заслуживал восхищения. Он с особым пиететом относился к пациентам психиатрических клиник. По его глубокому убеждению, в обществе таких людей считали сумасшедшими исключительно потому, что их интеллект намного превосходил привычные представления о разумном. В его понимании красота вечна только в неразрывном единстве со смертью и безнадежностью, даже со злом. Он восхищался эпилептиком Достоевским; Ван Гогом, в припадке безумия отрезавшим себе ухо; экстравагантным импотентом Сальвадором Дали, гомосексуалистом Алленом Гинзбергом [14] или известной киноактрисой Фрэнсис Фармер, которую в эпоху маккартистской «охоты на ведьм» бросили в психушку и подвергли лоботомии. Среди его идолов – ирландский певец Гэвин Фрайдей [15], всю жизнь накладывавший толстенные слои разноцветного грима, или Генри Миллер, который в самый тяжелый период своей жизни мог попрошайничать у ресторана, вымаливая объедки со стола, или бродить по улицам как нищий, побираясь ради нескольких монет, чтобы хватило на метро. В сознании Тиан-Тиана эти люди уподоблялись диким полевым цветам, распускающимся и буйно цветущим на воле и умирающим в гордом одиночестве.

Ночь окрасила город в мягкие полутона. Тиан-Тиан и я, тесно прижавшись друг к другу, брели вдоль улицы Хуайхай. Казалось, что и рассеянный свет фонарей, и тени деревьев, и готическая крыша здания магазина «Парижская весна», и прохожие, облаченные в блеклую осеннюю одежду, – все плыли куда-то вдаль в ночном сумрачном тумане. Шанхай погрузился в очень редкую и непривычную для этого города атмосферу беззаботности и изысканности.

Я жадно впитывала ее, словно мне в ладони щедро насыпали пригоршню волшебных нефритов или рубинов, с помощью магической силы способных избавить меня от юношеского презрения к условностям и помочь мне забраться в самое нутро этого неприступного города, подобно тому, как самонадеянный червячок пробуравливает себе ход внутрь спелого яблока.