Вечерня - Эд Макбейн

— Я отправил одного из полицейских за кофе, — доложил Хейз. — Миссис Хеннесси сказала, что выпила бы кофе.

— Верно, — согласилась она, — я спросила мистера Хейза, можно ли сварить кофе. У нас отличная плита…

— Весьма сожалею, — сказал Карелла, — но там будут работать техники.

— И мистер Хейз ответил мне то же. Но я не понимаю, почему я не могу приготовить себе кофе. Не понимаю, почему надо кого-то посылать за ним.

Хейз пристально посмотрел на миссис Хеннесси.

Он уже дважды объяснял ей, что все это место сейчас является местом преступления. Что убийца мог до своего злодеяния побывать в церкви или в доме священника. Что убийца мог заглянуть даже в маленькую канцелярию священника, ту, где один из ящиков стола был выдвинут, а бумаги, по-видимому, из этого же ящика были разбросаны по полу. И теперь эта женщина уже в третий раз спрашивает, почему ей нельзя входить в кухню священника — туда, где среди прочей утвари было много огромных ножей. Он был уверен, что объяснил вполне доступно, почему ей не разрешается пользоваться кухней или чем угодно на кухне. Почему же она не хочет его понять?

Хейз, этот крепко сбитый мужчина в шесть футов и два дюйма ростом, сто девяносто фунтов весом, перед которым Хеннесси выглядела сущим карликом, пребывал в полной растерянности, пытаясь придумать, как бы еще проще ей объяснить, почему они не хотят, чтобы она заходила на кухню. На левом виске у него белела неправильной формы полоска седых волос — память о напряженных годах, когда он занимался расследованием краж со взломом. Она придавала ему устрашающий, как у невесты Франкенштейна, вид, а в сочетании с оцепенением на его лице могло показаться, что он через несколько секунд задушит маленькую экономку — предположение, весьма далекое от истины. Бок о бок стояли двое рыжеголовых: один огромного роста и грозной наружности, вторая — хрупкая и сбитая с толку — пылающий факел и яркий уголек.

Карелла перевел взгляд с одного на другую, не зная, что Хейз уже два раза втолковывал ей, почему закрыта кухня; он недоумевал, видя, как пристально Хейз смотрит на экономку. Он начал испытывать некоторую неловкость оттого, что не понимал, что же к черту тут происходит. Снаружи, в саду, на забрызганных кровью камнях, лежал священник, и кровь еще сочилась из рваных ран в спине. И была такая восхитительная ночь!

Наконец махнув рукой на эту проклятую кухню, Хейз сказал:

— Когда вы в последний раз видели отца Берни живым?

— Отца Майкла, — поправила она.

— Ладно, его зовут Майкл Берни, не так ли? — спросил Хейз.

— Да, — ответила миссис Хеннесси, — но священника могут звать… ну, например, отец О'Нейл, как все звали местного патера. Его имя было Ральф О'Нейл, но все звали его отец О'Нейл. Хотя имя отца Майкла — Майкл Берни, все зовут его отец Майкл. Тут какая-то тайна.

— Да, тут огромная тайна, — согласился Хейз.

— Так когда вы в последний раз видели его живым? — мягко спросил Карелла. — Отца Майкла, — уточнил он.

«Не торопясь и спокойно, — внушал он сам себе. — Если она и вправду глупа, злость ни в коей мере не поможет ни ей, ни делу. Если она испугана, надо помочь ей взять себя в руки. Ведь в саду лежит убитый».

— Когда вы в последний раз видели его живым? — подбодрил он. — Время. Который был час?

— Чуть после семи, — сказала она. — Когда я пришла позвать его на ужин.

— Но к тому времени он уже был мертв, разве вы не это говорили?

— Да, Боже милосердный! — подтвердила она и поспешно перекрестилась.

— Когда в последний раз вы видели его живым? До этого.

— Когда уходила Крисси, — сказала она.

— Крисси?

— Да.

— Кто такая Крисси?

— Его секретарь.

— И в какое время она уходила?

— В пять. Она уходит в пять.

— Так она ушла в пять часов вечера?

— Да.

— И в это время вы в последний раз видели отца Майкла живым?

— Да, когда Крисси уходила. Он пожелал ей доброй ночи.

— И где это было, миссис Хеннесси?

— В его кабинете. Я заходила забрать чайные принадлежности… он обычно пьет чай после обеда, после того, как прочтет трехчасовую молитву. Крисси как раз выходила из дверей, а он ей говорил: «До завтра!»

— Что за Крисси? — спросил Хейз.

— Ну, Крисси, которая его секретарь, — сказала миссис Хеннесси.

— Да нет, как ее полное имя?

— Кристин.

— А фамилия?

— Лунд. Кристин Лунд.

— Она работает каждый день?

— Нет, только по вторникам и четвергам. Два раза в неделю.

— А вы? Сколько раз…

— Кому кофе? — спросил вошедший полицейский.

— Вот ваш кофе, миссис Хеннесси, — сказал Хейз и взял у него картонную коробку.

— Спасибо, — произнесла она и совершенно неожиданно добавила: — Это дело рук Дьявола!

Единственной проблемой было то, что Уиллис любил ее до смерти.

Денно и нощно ему не давала покоя мысль, что он любит женщину, которая кого-то убила. Да, сутенер, дерьмовый жалкий сутенер, если называть вещи своими именами, но тем не менее человеческое существо, если сутенеры могут считаться людьми! Он никогда не встречал сводника, который бы ему понравился, но точно так же ему ни разу не доводилось иметь дело с проституткой, у которой было бы доброе сердце. С Мэрилин он познакомился, когда она уже не была шлюхой, так что она не в счет.

И все же, еще будучи проституткой, она убила Альберто Идальго, сутенера из Буэнос-Айреса, который к тому времени прожил на доходы от проституции почти пятьдесят лет. Кроме Мэрилин, у него в конюшне было еще шесть распутниц. Все вместе и каждая в отдельности ненавидели его, но никто так яро, как Мэрилин, которую он походя заставил вначале сделать аборт, а потом и удалить матку, поручив все это одному подпольному мяснику.

И вот Уиллис — офицер полиции, поклявшийся защищать и укреплять правопорядок в городе, штате, стране, — влюбился в бывшую проститутку, сознавшуюся в убийстве, и, предположительно, воровку; можно и в обратном порядке. Во всем городе только два человека знали, что Мэрилин когда-то была проституткой: лейтенант Питер Бернс и детектив Стив Карелла. Уиллису было известно, что они умеют хранить секреты. Но ни тот, ни другой не догадывались, что она к тому же убийца и воровка. Лишь Уиллис услышал это маленькое признание, он — единственный, кому она…

— Да, я. Я убила его.

— Я не хочу этого слышать. Прошу тебя. Я не желаю слышать об этом.

— Я думала, ты хочешь знать правду!

— Я — полицейский! Если ты убила человека…

— Я не убивала человека, я убила чудовище! Он вырвал все мои внутренности, у меня не может быть детей, ты это понимаешь?

— Пожалуйста, прошу тебя, пожалуйста, Мэрилин…

— Я бы его снова убила. В ту же минуту.

Она использовала цианистый калий. Вряд ли так поступил бы обладатель доброго сердца. Цианистый калий. От крыс. А потом…

— Я вошла в его спальню и стала искать шифр к замку сейфа, потому что там должен был лежать мой паспорт. Я разгадала комбинацию. Открыла сейф. Мой паспорт был там. И около четырехсот миллионов аргентинских аустралей, или два миллиона долларов!

В ту ночь, когда она во всем призналась Уиллису, в ту, такую сейчас далекую ночь она спросила:

— Ну, и что теперь? Ты меня выдашь?

Он не знал, что ответить.

Он был полицейским.

И он любил ее.

— Кто-нибудь знает, что его убила ты? — спросил он.

— Кто? Аргентинская полиция? С какой стати им заниматься убитым сутенером? Впрочем… Ведь я же удрала из конюшни, да и сейф оказался открытым, и куча денег уплыла, так что они может быть, и вычислили, что преступницей являюсь я, — кажется, это слово вы используете?

— Есть ли ордер на твой арест?

— Не знаю.

И снова тяжелое молчание.

— И что же ты собираешься делать? — спросила она. — Звонить в Аргентину? Выяснить, выписан ли ордер на арест Мэри Энн Холлис, личности, которой даже я уже не знаю? А, Хэл? Ради Христа, я люблю тебя, я хочу быть с тобой вечно, я люблю тебя, Господи, я люблю тебя, что ты хочешь делать?

— Не знаю, — ответил он.

Он все еще был полицейским.

Но каждый раз, когда раздавался телефонный звонок, его бросало в холодный пот, и каждый раз он надеялся, что это не полицейский инспектор из Буэнос-Айреса, желающий сообщить ему, что следы убийства привели в этот город и они ведут приготовления к экстрадиции[4] женщины по имени Мэрилин Холлис.

В такую ночь, как эта, легко забыть свои страхи.

Легко позабыть, что есть тревоги, которые никогда тебя не покинут. В самом начале одиннадцатого город был залит ярким светом. Насколько Уиллис мог себе представить, так выглядит весна в Париже: он никогда там не бывал. Но было здорово похоже на Париж, и действительно пахло весной, самой благоуханной из всех весен, которые ему довелось пережить. Едва он и Мэрилин вышли из ресторана, легкий ветерок подул из Гровер-парка. Они оба улыбнулись. Он остановил проезжавшее такси и попросил водителя ехать в пригород дорогой, пролегающей по парку. Они все еще улыбались, держась за руки, как подростки.