Я не такая. Девчонка рассказывает, чему она «научилась» - Лина Данэм

А в это время на другом конце кампуса моя подруга Одри маялась в своем личном аду. Целый семестр она воевала с соседкой по комнате, поклонницей ролевых игр по эпохе Возрождения. Пылкую филадельфийку вожделел каждый ролевик и каждый фанат блэк-метала в кампусе. Одри всего лишь хотела спокойно читать «Нью Рипаблик» и чатиться с бойфрендом из Виргинии. Соседка же подцепила мальчика, который однажды попытался приготовить метамфетамин на общей кухне, результатом чего стал визит людей в защитных костюмах. Одри попросила соседку не держать в холодильнике контрацептивное кольцо, и девица восприняла это как тяжкое оскорбление своей чести.

Перед тем как отправиться на мою сырно-пивную вечеринку, Одри оставила соседке записку: «Я была бы признательна, если бы вы занимались сексом потише. Скоро экзамены». В ответ соседка сожгла записку, растерла пепел по полу и оставила собственную: «Фригидная стерва. У тебя из влагалища песок сыпется».

Рыдая, Одри побежала ко мне в надежде остаться на ночь. Акт сожжения записки напугал ее как предвестник более серьезных, телесных повреждений. К тому же Одри была абсолютно уверена, что я доедаю сыр в одиночестве, поэтому она распахнула дверь не постучавшись — и обнаружила лежавшего на мне Джону. Моментально поняв всю торжественность ситуации, она прокричала сквозь слезы: «Мазлтов!»

Я не говорила Джоне, что я девственница. Сказала только, что занималась этим «не так часто». И я была уверена, что порвала девственную плеву еще в школе, в Бруклине, когда перелезала через забор в погоне за котом, который не желал, чтобы его спасали. И все же боль оказалась сильнее, чем я ожидала, и другого рода, тупая — больше похожая на головную, чем от пореза. Мы нервничали, и, привет равенству полов — ни один из нас не кончил. Потом мы лежали и разговаривали, и мне показалось, что он хороший человек, что бы это ни значило.

На следующее утро я проснулась как ни в чем не бывало и занялась обычными делами: позвонила маме, выпила три чашки апельсинового сока, съела пол-упаковки острого чеддера, оставшегося с прошлого вечера, послушала песенки под гитару. Посмотрела красивые картинки в интернете и проверила, нет ли пикантных вросших волосков на линии бикини. Почитала почту, сложила свитера и снова разложила, чтобы решить, какой надеть. Укладываясь спать, чувствовала себя как обычно и легко заснула. Никаких открытых шлюзов, ни кладезей освобожденной женственности. Она осталась такой, какой была, — осталась собой.

Мы с Джоной занимались сексом только один раз. На следующий день он остановил меня и сказал, что мы слишком рано это сделали, надо было подождать несколько недель и познакомиться поближе. Потом он попросил меня быть его девушкой, надел мой ярко-розовый велосипедный шлем, заявил, что это «шлем верности», и с улыбкой маньяка поднял вверх большой палец. Я «встречалась» с ним полдня и положила этому конец в стиральной комнате его общежития. В рождественские каникулы он отправил мне сообщение в Facebook, очень краткое: «Ты супер».

Заниматься сексом оказалось явно проще, чем я воображала. Мне пришло в голову, что последние пару лет я обращала внимание на мальчиков, которых не интересовала, и все оттого, что сама не была готова. Мне, конечно, нравились фильмы про бедовых подростков, но в школьные годы я увлекалась домашними животными, сочинением стихов о тайной любви и отдавала свое тело во власть только собственным фантазиям. И я все еще не была готова расстаться с этим. Мне казалось, как только я позволю кому-нибудь в меня проникнуть, в моем мире произойдут трудноопределимые, но радикальные перемены. Я никогда больше не смогу так же невинно обнимать родителей и наедине с собой буду чувствовать себя совсем иначе. Как можно быть по-настоящему одинокой, если кто-то копался у тебя внутри?

Какой вечной кажется девственность, а потом — какой незначительной. Я с трудом вспоминала чувство утраты, неловкость и позыв в туалет после секса с Джоной. Я помню, как девушка-панк проплыла мимо, держа за руку своего бойфренда-старшекурсника, и мы с ней даже не кивнули друг другу в знак того, что прошли испытание. Наверное, секс у нее был каждую ночь, и ее пышная грудь вздымалась и опускалась в такт какому-нибудь хардкору. Опыт разорвал наши узы. Мы больше не были членами одного клуба, только частью большого мира. И слава богу.

Только позднее секс и личность стали одним целым. Я со всей точностью описала ту сцену дефлорации в сценарии к своему первому фильму «Художественный документализм», за исключением момента, когда Одри вышибла дверь в страхе за свою жизнь. Играя в этой сцене, я чувствовала себя изменившейся гораздо больше, чем во время первого сексуального опыта. Словно тогда был просто секс, а теперь — работа.

Платонические отношения в постели. Счастливая мысль (для тех, кто себя ненавидит)

Довольно долго я не могла понять, нравится ли мне секс. Я получала удовольствие от всего, что ему предшествовало, от того, как люди приглядываются друг к другу, прощупывают почву, а их действия приобретают особый смысл. Мне нравилась неловкость разговора по дороге домой холодным вечером, нравилось смотреться в зеркало в тесном пространстве чужой ванной комнаты. Казалось, я могу заглянуть мимоходом в подсознание своего партнера, и может быть, это был единственный момент, когда я понимала, что существую не одна. И еще радостное чувство, что я могу вызывать и вызываю желание. Но вот секс оставался загадкой. Ничего сногсшибательного. Сам половой акт — все равно что запихивать мочалку в банку. А после наступала бессонница. Если мы расходились по домам, в голове у меня шумело, и не удавалось привести мысли в порядок. Если мы ночевали в одной постели, я поджимала ноги и лежала, уставившись в стенку. Как я могла уснуть, когда рядом человек, которому досконально известны мои слизистые?

На третьем курсе колледжа я нашла решение проблемы: надо спать друг с другом платонически. Ты приглашаешь понравившегося человека на ночь, и между вами происходит все, кроме секса. Вы смеетесь, обнимаетесь. И избегаете лишнего шума и всех унизительных вещей, сопровождающих любительский секс.

Я получила возможность красоваться в ночном белье, как домохозяйка пятидесятых, и испытывать дрожь возбуждения, не жертвуя своими внутренностями. Это помогало: я сравнивала себя с первопроходцами, которым надо согреться в ледяном ущелье. Вопрос был только в том, обниматься или нет. На следующий день меня грело воспоминание о том, что я была желанной, и перед глазами не вертелись картинки с участием члена, мошонки и плевка, как после настоящего секса.

Естественно, в то время я не отдавала себе отчет о своих мотивах и считала, что такова моя участь — платонические отношения в постели: я не настолько безобразна, чтобы от меня отшатывались, но и недостаточно красива для секса. Моя кровать служила приютом для одиноких, а я играла роль гостеприимной старой девы.

До семнадцати лет я спала в одной кровати со своей сестрой Грейс. Она боялась спать одна и каждый вечер часов с пяти спрашивала, можно ли ей лечь со мной. Я устраивала целый спектакль: нарочно отказывала, удовлетворенно слушала ее мольбы и наблюдала, как у нее портится настроение, но в конце концов всегда уступала. Влажное и теплое мускулистое тельце Грейс елозило рядом со мной каждую ночь, пока я читала Энн Секстон, смотрела повторы «Субботним вечером в прямом эфире», а иногда в задумчивости просовывала руку под ночную рубашку. Грейс оказывала такое же умиротворяющее, снотворное воздействие, как кошка или грелка.

Я всегда делала вид, что ее ненавижу. Я жаловалась родителям: «Только в САМЫХ БЕДНЫХ семьях тинейджеры спят вместе! Пожалуйста, заставьте ее спать одну! Она ломает мне жизнь!» Наконец у сестры появилась личная кровать, но спать в ней Грейс не пожелала. «Сама разбирайся», — сказали родители, прекрасно понимая, что я тоже извлекаю выгоду из сделки.

По правде говоря, я не имела права жаловаться. У меня с детства были серьезные проблемы со сном: отец говорит, что с 1986 по 1998 год ни одной ночи не проспал спокойно. Я приравнивала сон к смерти. Ты закрываешь глаза и теряешь сознание — что это, как не смерть? Что отделяет временное забытье от полного ухода в небытие? Я не могла примириться с этой мыслью и каждый вечер брыкалась и вопила, когда меня тащили в мою комнату, где я требовала исполнения целой серии причудливых увеселительных ритуалов. Удивляюсь, почему родители ни разу меня не побили (по крайней мере, больно).

А около часу ночи, дождавшись, когда они заснут, я пробиралась в их спальню, спихивала папу с кровати, устраивалась в тепле належанного им места и прижималась к маме. Радость от того, что я уже не одна, намного перевешивала мимолетное чувство вины за нарушенный папин сон. И только недавно я спросила себя: а не был ли это способ убедиться в том, что родители больше не занимаются сексом.