Путеводитель по современным страхам. Социология стрёма - Константин Игоревич Филоненко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обычно представители СМИ признают, что такой акцент, смещение в сторону негатива и насилия является намеренным – эти материалы лучше читают, а именно охват, количество просмотров является важным параметром при оценке работы СМИ. Таким образом они как бы переносят ответственность за перекос в сторону пугающих новостей на некую внешнюю силу, природу публики и ее поведения. Однако дело скорее всего не в этом, а в «замкнутом» круге потребления, которое диктует общественный порядок. Вот как его описывает Жан Бодрийяр в работе «Общество потребления», которая была написана в 1970 году, но до сих пор не потеряла своей актуальности в части описаний взаимодействия современного общества с медиа и потреблением как общественным порядком:
Насилие и бездушие внешнего мира нужны не только для того, чтобы безопасность ощущалась более глубоко как таковая (это присуще экономии наслаждения), но также и для того, чтобы каждый был вправе выбирать безопасность как таковую (это присуще моральной экономии спасения). Нужно, чтобы вокруг охраняемой зоны цвели знаки судьбы, страсти, фатальности, чтобы повседневность записала в свой актив великое, возвышенное, обратной стороной которых она поистине является.
Чрезвычайная рентабельность сообщений о происшествиях и катастрофах на радио, в прессе, в индивидуальном и национальном мышлении доказывает сказанное: это самое наглядное проявление «повседневной фатальности», и если оно эксплуатируется с такой страстью, то именно потому, что выполняет важную коллективную функцию.
(Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры. – М.: Культурная революция, Республика, 2006.)
Именно такие «знаки судьбы, страсти, фатальности» чрезвычайно стимулируют и подстегивают потребление, следовательно, выгодны всем.
Насилие, которое поднимает рейтинги, вполне реально, и поэтому его легко примерить на себя и ужаснуться от того, насколько близко опасность. Создается иллюзия, что чем больше знаешь о несчастных случаях и плохих происшествиях, тем легче будет защитить себя от них или хотя бы подготовиться.
В таком медиаокружении фильмы ужасов оказываются безопасной ситуацией для страха – ненастоящие происшествия позволяют контролируемо бояться, ограниченно (обычно – хронометражом киноленты) испытывать эмпатию и за счет остроты и ограниченности переживаний «сбрасывать» избыточное напряжение. Притом что персонажи хорроров обычно испытывают на себе вполне конкретное насилие – им причиняются, как правило, физические (реже – психические, если речь идет об одержимости демонами) увечья.
Востребованность жанра ужасов демонстрирует стабильный рост по сравнению с другими жанрами.
На этом фоне востребованность нарратива, который позволял бы бояться в ограниченных для этого рамках и который только опосредованно (но при этом – обязательно!) связан с повседневной жизнью, не кажется удивительной.
Фильмы ужасов – не единственная реакция на культивируемую тревогу, как и не единственный способ с ней бороться. Кинематографический хоррор заметнее всего, однако его никогда не было бы без фольклорного жанра – страшных рассказов, страшилок, которые раньше рассказывали устно, а сейчас – в интернете.
Ярче всего эту ситуацию описал Герт Ловинк в книге «Критическая теория интернета»:
Можем ли мы до сих пор толковать наши кошмары с помощью фрейдистских методов, основанных на древнегреческих мифах, и если можем, то как? И в каком смысле не можем? В эру смартфонов архетипические слои были перепаяны и мутировали в околоколлективное технологическое подсознание. Мы никогда не видим сны в одиночку. Цифровое вытесняется в сферу подсознательного. Субъект-как-пользователь, создающий селфи, больше не может толком отделить реальное от виртуального, здесь от там, а день – от ночи.
Далее я буду говорить о страшных историях, которые хотя и связаны с фильмами достаточно сильно, но являются разными способами рассказывания зачастую одних историй. Более того, страшные истории являются старшими братьями, если не родителями хоррор-фильмов: только популярная страшилка имеет шанс дать сюжет или персонажей фильмам, наоборот – почти никогда.
В жанре «страшная история» заложен небольшой парадокс. Если попросить кого-нибудь рассказать вам страшную историю (я так опрашивал почти всех своих знакомых), вы услышите три вида ответов:
1. История о том, как ваш собеседник или его/ее знакомые или другие люди находились в ситуации опасности.
2. Истории о том, как ваш собеседник или его/ее знакомые или другие люди думали, что находились в ситуации опасности, но на самом деле не находились.
3. Фольклорная история – либо проверка чужого рассказа (бабушка/коллега/ребята/попутчик рассказывали о…), либо непосредственно пересказ фольклорной истории без ссылки на источник и собственный опыт.
Как нетрудно догадаться, самое интересное – третий тип, и дальше все будет о нем. Однако отчего такая разница в ответах? Почему такие разные вещи называются одинаково? Зачем же, как писал Хармс, у всех народов одним и тем же словом изображается и так и не так?
Это можно объяснить режимами вовлеченности, о которых писал социолог Ирвинг Гоффман. Именно через игровую природу социальной жизни Гоффман показывает, что реальность (в том числе социальная) имеет несколько уровней, разница между которыми заключается в режимах вовлеченности. Гоффман продвигал театральную метафору социальности, то есть скорее в значении игры как воспроизведения, обыгрывания разных ситуаций в разных контекстах. Для одного и того же человека страх в зависимости от контекста может быть насущной или гипотетической проблемой, а может быть отголоском какого-то события или переживания в прошлом. Условно говоря, в момент после какого-нибудь большого трагического события, которое обсуждает все общество, страшная история – это подробности этого события, аналогично будет и с каким-то крупным личным случаем. Однако это не значит, что рассказывание страшных историй в фольклорном смысле – индикатор спокойного времени. Скорее всего это означает, что страх просто переместился на более глубокий уровень восприятия, социальность начала видеть коллективный сон об этом страхе.
Традиция описания и классифицирования страхов крайне обширна: почти у каждого философа присутствует свое понимание страха, ужаса. Также есть множество названий для страха – страх как боязнь (fear), страх как ужас, реакция на опасность (terror).
Я полагаю, что страх, порождаемый интернет-страшилками, отличается от страха, который создают хоррор-фильмы и игры. Это тот страх, который не заканчивается после того, как погас экран, страх, который вызывается сомнением в том, что только что прочитанная история является выдумкой. Лучше всего это чувство описывает Серен Кьеркегор в своем труде
