На Смоленск надвигается гроза - Влада Морская

Вагус задохнулся. Как в танце крутанул черными крыльями сюртука, тихо, почти шепотом заговорил:

– Глюкач глюкало непереглючит,

Глюч, переглюч, глючный глюковник!

Плачь глючевник!

От боли плачь глючевник!

– Бю! льт!.. Это «вторяк»! Пыжик, че, где спираль, шапколысая ты башка?! Б…л-я-я! – ему показалось, что по ногам ударили битой. Бита с хрустом сломала кость, из расширенных глаз полетела струя огня вперемешку со слезами.

– Пока ни-че, долби его, Димедрол! – тонко выкрикивал второй плосколицый, нажимая на экран смартфона, из которого со свистом выходил воздух, закручивался и падал на дорогу. – Падла, вонючая! – взвизгивал Пыжик. – Опять скорость упала, сколько раз просил подключить безлимит!

На спину Вагуса с места по-кошачьи кинулась ведьма. Проткнула ему когтистыми пальцами рот, полный мокрых кусающих зубов. С силой рванула губу, разрывая мягкую, как пластилин, щеку, из которой тут же брызнула черная жирная кровь.

Он схватил ведьму за виски, отчего ее большие глаза стали узкими, длинными. Оттянул назад голову и резко ударил об колено. Худенькое тело сразу обмякло, упало на асфальт, чуть колыхаясь, и казалось, женщина сладко дремлет на волнах радом с мечущимся от боли Димедролом.

Вагус побежал вниз, но чье-то жилистое длинное тело метнулось на него, и он ощутил на себе пластичность и силу чужих мышц.

– Куда?! Стоять, падло! – Пыжик ловко ухватился за расстегнутый ворот, стиснул толстую, словно чугунная колонна, шею.

– Собачья пасть! – выкрикнул Вагус.

В удлинившимся онемевшем рту Пыжика на разбухшем от страданий языке восходило, росло, рвалось наружу древнее, забытое слово, состоящее из одних гласных звуков, как рев носорога.

***

Улица была перекрыта. Но стесненные запрудой из полицейских рядов протестующие, медленно начали расходиться.

Вагус вырвался на прямой, как луч, проспект. Чьи-то глаза следили за ним, и он, озираясь, с разбега ударился в черную смоляную толпу и, она увлекла его за собой.

Манифестанты напоминали свору, особую расу, загадочное и жестокое племя, которое вышло на бой бороться за свое существование. Он чувствовал неистовую силу, исходящую от потных, будто ошпаренных, выпавших из кипящей кастрюли тел. Ярость построенного чьей-то железной волей народа, куда-то идущего, кого-то защищавшего, кому-то грозящего смертью.

Пытаясь пробиться сквозь сутолоку, Вагус увидел женщину в легком платье с соломенными волосами. Она стояла на обочине, покачивая бёдрами, и могло показаться, что она ловит такси. Но стоило ее зорким, въедливым, все замечающим глазам, люто и возбужденно остановиться на нем, как женщина вскрикнула:

– Я патриот, а ты наоборот!

Она достала из сумочки пустую пластиковую бутылку, что-то шепнула в горлышко и кинула в толпу, та угодила кому-то в голову. В ответ полетела стеклянная бутылка, мягко чмокнула, улеглась в костяное ложе, отскочила на бордюр и разбилась. В ход пошли кулаки, камни, глухо стучали удары, хрустели сухожилья, падал то один, то другой. Вагус уклонялся от летящих бутылок, увиливал от камней. В центре драки стоял подросток, закрывая разбитое в кровь лицо.

Завыли сирены, из боковых проулков выскакивали ОМОНовцы в касках с лёгкими щитами из полимеров. Врезались в толпу, размахивая дубинками, разгоняя смутьянов. Вагус пригнулся, инстинктивно схватился за голову и получил удар по затылку.

Геометрические узоры света расплывались перед глазами, и зрение неожиданно сфокусировалось на кустике клочковатых волос, где, словно в гуще лесной травы, запрыгал маленький весёлый гномик с бутоном алого мака в руках.

– Поймался пролаза! – зычно хихикнул Пыжик. – Димедрол, запускай шайтан-машину!

Рядом в мутном свинцовом воздухе закрутилась стремительная воронка, рождался засасывающий вихрь, который утягивал его в чудовищную щель. Его тащило по мясисто-ржавым отвратительным трубам, сквозь мерзкие отверстия, липкие фильтры и выплюнуло вместе с потоком зловонных вод в выгребную яму, где безликие, лишенные признаков, плавали разложившиеся тела, пустые оболочки могильников и духов.

– Молотобоец!!!

Его подхватила ликующая сила, стремительно повлекла вспять, и забросила в тихий дворик под раскидистый куст шиповника.

***

Прижимая платок к разорванной щеке, чуть прихрамывая, Вагус удалялся от центра в надежде оторваться от зловещего города, одолеть его адское притяжение, залечить раны. Город был болен. Насыщен звериными инстинктами, ненавидел, завидовал, выделял из себя взрывную материю насилия и порока. В долгих сумерках, за дымкой размытых огней, над иероглифами граффити реяли духи, отравлявшие души живых.

Ночь окутала окраину едкими голубыми дымками, спрятав в спальных районах уставших за день обитателей. Под козырьком обклеенной рекламными объявлениями остановки сидел молодой мужчина, с наслаждением потягивая пиво из банки.

– Братан! Закурить не найдётся? – дружелюбно спросил Вагус.

Мужчина посмотрел на него осоловелыми глазами и невнятно пробормотал, взмахнув банкой:

– О, красава… Это где тебя так падать учили?

– На площади Ленина. Совсем недавно.

– Ты из тех протестующих что ли? Мусора совсем ох-ох-ренели!

– Не вполне понимать, но лучше не скажешь.

– Американец, да? А у нас все для людей, располагайтесь. Зимой на остановке мерзнем, эту чертову маршрутку ждем не дождемся, человек тридцать, толпа! А они мимо нас на мерседесах – вжих-вжих, и только видели! Жулье в кабинеты поехало. Потому что заниматься идиотизмом без руководителя нельзя!

– Лучше, не объясняй, а то еще пойму.

Мужчина, помолчав, высморкался себе под ноги, а потом фальшиво запел:

– Кто и есть на свете сирота-а-а – Это гражданин без кабинета-а-а!.. – он выудил из кармана пачку сигарет и, достав оттуда одну, протянул Вагусу, щёлкнув три раза, поднёс огненный язычок зажигалки.

Тот прикурил, долго, с нарастающим звуком, вдыхал удушливую завесу. Оторвал от сигареты губы, обнажив ряд пожелтевших зубов. Выдохнул дым ядовитой струёй, умело направив ее точно в ухо мужчине. Глаза его выпучились, как у болотной жабы, выдавив две крупные слезы.

Переполненный ядом, он задохнулся, побледнел, будто из него высосали кровяные тельца, стал терять сознание, испустив последний вздох и оставил на железной лавке свое бездыханное тело.

Вагус удовлетворенно хмыкнул, вывернул оттопыренные карманы джинсов скрюченного как стебелек усопшего, сгреб мелочь с помятыми купюрами в кулак:

– Выпью, что называется, по-русски, за упокой.

Он накрыл труп его же курткой, небрежно смахнул кровь с зажившей щеки, отряхнулся и негромко насвистывая бравурный марш, отправился обратно в бушующий город.

Глава 3. Финт ушами

Утро желтой латунной зарей недвижно застыло над волнистыми стенами крепостной стены: сначала нехотя, а потом все ярче, живее освещая сонные улочки и проспекты.

Благополучно миновав несколько перекрёстков, Вагус оказался зажат между двумя выкрашенными наркограффити домами: один преградил путь к подъезду, а другой отсек от улицы. Он попятился, перемахнул через невысокий забор, поднялся по крутой лесенке, ведущей на крышу трёхэтажного дома, и спустился вниз по водосточной трубе.

Посреди пустого прямоугольного двора, слегка щурясь, подставляя первым лучам полосатые бока, нежились дворовые коты.

– Кись-кись-кись!

Коты бестолково разбегались, утыкались в решётки подвала и снова упруго, на полусогнутых, рассыпались кто-куда. Он изловчился, поймал одного за загривок и поставил на покосившийся дощатый столик. Кот выгнул пушистую спину, раскрыл бедно-розовую клыкастую пасть, истошно заорал. Вагус сунул пальцы ему в рот, нащупал липкую, пухлую складочку-тень за передними зубами и слегка надавил. Кот замер, словно погрузился в летаргический сон. Воля его была парализована, чужая власть