Разберёмся по‑семейному - Виктор Галданов

В Марине не было Наташиного импульсивного накала страстей, она ненавидела жизнь на грани фола, не одобряла экзальтированность и фиглярство. Барского страстно тянуло к ней, и когда это наконец произошло, и Наташа на несколько дней исчезла в студии какого‑то непризнанного рок‑экспериментатора, Барский получил возможность по душам поговорить с Мариной и переселился к ней.

К тому же времени относится и расцвет «Трубы», интерьер которой спроектировали поляки, а выполнили турки, на кухне появился итальянец‑повар, и в меню кабачка прочное место заняли улитки по‑бургундски, лягушачьи лапки и «свежие устрицы в белом вине», под видом которых подавали обыкновенных мидий.

После всех этих благодеяний девушки дружно избрали Валерия в состав учредителей и едва ли не против его воли оформили все это документально. Он выторговал себе лишь право не получать дивидендов до той поры, пока предприятие прочно не встанет на ноги, на что сестрички милостиво (но с надутыми губками) согласились.

Стоял март, в Москве в это время года порой неожиданно бьют морозы. Они приходят с северными ветрами. Тогда же иногда и прорываются дожди. Дождь размывает огни витрин и множит их отражения в мокрых мостовых. Светофоры, регулирующие движение в районе Садового кольца, выходят из строя из‑за перепадов температуры. Впрочем, в столь ранние часы водители полностью их игнорируют.

Крупные капли дождя продолжали падать сквозь туман. Такси проскочило на красный свет и остановилось у тротуара напротив «Трубы». По дороге Барский несколько раз поглядывал назад. Света фар позади не было. Тогда он расплатился с таксистом, перебежал через тротуар, вошел в подворотню, оттуда во двор и сразу направо, спустился вниз на пятьдесят пять гранитных ступенек, проложенных в жерле круглого тоннеля и остановился перед дубовой, зачерненной горелкой дверью. Она представляла собой здоровенную, потемневшую от времени дубовую плаху, укрепленную кованым железом на навесных петлях. Из‑за двери доносились приглушенные звуки женского голоса, исполняющего джазовую партию в сопровождении фортепьяно. Игру нельзя было назвать виртуозной, но для забегаловки фортепьяно звучало вполне прилично. Певицу вряд ли можно было отнести к великим «королевам джаза», но ее чувственный голос, богатый оттенками, как нельзя лучше подходил для блюзов.

Пальцы Барского взялись за мокрую холодную ручку, и он с трудом отворил ее. Перед ним была длинная полутемная комната, напоминавшая тоннель. Вышибала двинулся ему навстречу, но, узнав, заулыбался. Старик‑гардеробщик при виде него согнулся в три погибели. Барский прошел внутрь. Несколько человек околачивались около бара. С пяток проституток пасли своих клиентов, и, обернувшись к вошедшему, завздыхали. Час стриптизёрок уже прошел. Нуворишей сегодня видно не было, мафиози — вроде бы тоже. Да и могло ли привлечь их к себе столь убогое заведеньице? Столы и стулья несли на себе отпечаток долгих лет службы. Темные стены покрывали рекламные плакаты различных бюро путешествий и шаржевые физиономии политических лидеров, а также репродукции гравюр на спортивные темы. Воздух был пропитан запахом пива и спиртного, табачного дыма и мокрой одежды.

В конце комнаты освещенное единственным софитом, подвешенным к потолку, на возвышении стояло фортепьяно. Барский прислушался. Марина играла скорее для себя, чем для посетителей. В конусе света плавал табачный дым, шелковым облаком блестели ее длинные волосы, тени на лице подчеркивали его изысканную прелесть. Она играла «Блюберри Хилл», и в ее исполнении эта вещь звучала пробуждающей воспоминания жалобой.

Бармен был новичком. Он оторвался от кассы и увидел, что Барский положил деньги на стойку.

— Два «Скотча» со льдом и содовой.

Бармен потянулся за стопками. Барский легонько свистнул ему, покачал головой и сказал:

— Такие напитки подаются в бокалах. Даже здесь.

Бармен с вызовом посмотрел на него, но что‑то в лице клиента не позволило ему пренебречь советом.

— Бу‑исде, — сказал он и поставил перед ним два бокала.

Барский забрал их и направился в конец комнаты. Свет вспыхивал в маленьких пузырьках, поднимавшихся со дна бокалов. Зажигая сигарету, он посмотрел на женщину и заметил, как огонек зажигалки отразился в ее зеленых глазах. Он улыбнулся, а ее пальцы взяли фальшивый аккорд, когда он сказал:

— Привет, Марина.

Она перестала играть, встала, выключила свет над роялем и села рядом с ним — высокая женщина с небольшой грудью и длинными ногами. На ней было синее вечернее платье. В каждом ее движении сквозила природная грация. Она подняла свой бокал.

— За то, что скрашивает дождливые ночи! За тебя, мой ненаглядный мужик, мой Барин.

Он кивнул с улыбкой, взял ее руку и поднес к губам, поцеловал ее нежную ладонь и кончиком языка обвел на ней кружок. Она прижалась к нему, и он почувствовал, как вздрогнула ее нога, а ногти легонько вцепились в его щеку.

— Эта дождливая ночь наша, или славные подвиги не могут подождать до утра?

Она освободила свою руку и взяла у него сигарету. Когда Валерий поднес зажигалку, она сказала:

— Я за то, чтобы эта ночь была нашей. Или, может быть, ты сначала хочешь поговорить с Наташей?

— Конечно. И ты знаешь, что я скажу ей.

— Прошу тебя, скажи ей только, что ты посмотришь, что можно сделать.

— Не пытайся уйти от проблемы, солнышко. Сестренке предстоит столкнуться с неприятностями. И чем скорее она набьет себе синяков, тем скорее они пройдут.

Барский угрюмо потягивал свой коктейль, думая о том, как много прекрасных женщин связывает свою судьбу с ни на что не годными мужчинами.

— А она‑то тут при чем? Девке просто не повезло. Она связалась с идиотом…

— Можно подумать, что раньше она связывалась не с идиотами.

— … который внезапно куда‑то подевался, — упрямо закончила Марина.

— Как и все ее великие и страстные любови. Нет, ты мне можешь сказать, что она в нем нашла?

— Разумеется, в точности то же, что и я нашла в тебе, — заявила Марина. И, взглянув в недоумевающие глаза Барского, уточнила: — обеспеченность, постоянство и нежность.

Своими коленями она обхватила его колено и немножечко сжала, не сводя с него глаз.

— Не знаю, как насчет себя, но единственный совет, который я могу дать ей, — это вычеркнуть его из своей жизни. Мариш, я знаю людей типа этого Фимки — он не годится для Наташи. Он вообще не годится в спутники жизни ни одной женщине, кроме той, которая скрутит его в бараний рог. Ты же должна это понять.

— Я‑то это понимаю. Но Наташа не понимает.

— Придется. — Барский поставил пустой бокал и провел рукой по еще влажным волосам. — Ты, действительно, уверена, что он отправился в Питер полюбоваться на Пушкинские места?

— Как и в том, что дамочка, взявшая трубку, когда я звонила, была просто горничной отеля, мой милый. — Ее голос звучал хрипло, а пальцы яростно сжали его руку, пуская ногти под кожу. — Знаешь, милый, многим моим друзьям ты совершенно не нравишься. Меня уже очень давно не приглашают на разные светские тусовки, презентации и прочие приемы. Таковы правила игры, хотя мне на это и наплевать.

— Сравнивая меня с Фимой, ты ни к чему не придешь.

— Черт возьми, тебе надо пореже летать на самолетах. Ты от них тупеешь. — Она уронила сигарету на пол и яростно затоптала ее. — Я и не собираюсь сравнивать.

— Действительно? — поднял бровь Барский.

— Да я и не смогла бы. — Она взяла другую сигарету. — Прошло семь лет, и я думаю, что знаю о тебе меньше, чем в самом начале нашего знакомства. Мы можем быть вместе неделю, месяц или два. Потом по телефону с этим твоим противоподслушивающим устройством тебе кто‑то звонит, говорит тебе несколько слов, и ты бросаешь все, бросаешь кабак в середине рабочего дня, бросаешь меня на половине палки и уходишь. Я знаю только, что порой за этим стоят такие большие шишки, что генералы тебе кланяются и берут под козырек. А когда ты свободен, то начинаешь возиться с какими‑то подозрительными субъектами. — Она затянулась сигаретой и наклонилась к нему. — Но в одном, что касается тебя, я уверена. Я тебя люблю. И этого достаточно.

— Вот и хорошо. — Барский в глубине души лелеял надежду, что Марина никогда не узнает, что большинство подозрительных субъектов, с которыми он встречался в «Трубе», были агентами разных стран. И не только дружественных. Они превратили «Трубу» в нейтральную территорию, своего рода клуб, где противники могли бы встретиться, посидеть друг с другом, вместе выпить, рассказывая противнику небылицы и пытаясь выведать у него крупицы информации.

— Неужели ты не понимаешь, что с Наташей происходит то же самое? По твоему мнению, Фима какой‑то там сукин сын, жидовская морда, пидор какой‑то недоделанный. А для нее он очаровательный, рассудительный, а, может быть, даже гениальный юноша. Не важно, так ли это на самом деле. Важно, что и она любит его.