Венок на волне - Виктор Степанов

Матрос с конопатым лицом - мы еще не успели познакомиться - достал "хромку", и в кубрик, словно водопадом по трапу, хлынула мятная свежесть подмосковных вечеров. Песня, которую уже редко вспоминают даже на свадьбах, зазвучала здесь по-новому, другими нотками откровения и грусти. И как будто прищемило что-то внутри, невидимой тонкой струной душа отозвалась на знакомый мотив. Есть же песни! Я сравнил бы их - пусть грубовато - с аккумуляторами, в которых таятся воспоминания.

Вот такая тульская "хромка" провожала меня на флот. В центре внимания оказался Борис - друг детства, закадычный кореш юности. С тех пор как в четвертом классе мы случайно оказались за одной нартой, нас, как говорится, не разлить водой. Не знаешь, где я, - найди Борьку; не знаешь, где Борька, - найди меня. Неправда, что дружба держится на равноправии. Я признавал превосходство Бориса. И не потому, что он ростом повыше и в плечах пошире, нет. Унижения я никогда не испытывал. Он на голову выше меня в другом - во взгляде на жизнь. Все у него просто и понятно. Вот так некоторые ученики начинают решать задачки с ответа. Посмотрят в конце задачника результат и к нему подгоняют решение. У Бориса ответов всегда больше, чем вопросов. И хотя мы с ним ровесники, Борис в нашей дружбе старшинствовал при полном моем уважении.

И тогда, на прощальном вечере, верховодил Борис. Он притащил с собой "маг".

- Последний крик джаза! Внимание, последний раз в сезоне!

Борис это умеет. Он и дурачится как-то изящно. В общем, была музыка, может, и впрямь самая современная, но не было общей песни, и компания развалилась. Тогда отец достал из старенького футляра нашу семейную реликвию - вот такую же, как у матроса, "хромку". Отец купил ее в день, когда родилась моя старшая сестренка. И нет радостнее звука, чем голос этой гармони, потому что гармонь, как известно, достают только в час веселья.

Но в тот вечер даже самые быстрые ее переборы звучали для меня прощально. Борис, наверное, это заметил. И тут оказался на высоте.

- Начинаем концерт, - крикнул он, - по заявке будущего матроса, а возможно, и адмирала! "Вечер на рейде" исполняют сестры Тимошины. (Это мои сестренки.)

А когда молодая соседка - ее муж служит моряком где-то на Балтике спела частушку, ею же сочиненную:

Ой ты, Паша дорогой,

Передай мому привет!

Еще раз я повторяю,

Паша, слышишь или нет?

Борис завертелся вприсядку волчком.

- Кто следующий? - загорланил он.

Я понимал, что он старается из-за меня, чтобы как-то растормошить меня, поднять мое настроение.

Я сидел рядом с матерью, которая поминутно прикладывала к мокрым глазам платок, и безуспешно старался ее подбодрить.

А Борис уже разливал по стопкам вино и провозглашал очередной тост: "За тех, кто в море!" И тянулся чокнуться со мной. Но и звон стопок звучал для меня тоже прощально. Понимал ли Борис, что грущу я не только потому, что пришел час расставания с домом, семьей? Я думал о том, что хотя мы с ним и вместе, но уже далеко друг от друга. Куда было бы легче, если бы провожали сейчас нас обоих! Вещмешки за спину и - вперед! Вперед, друзья!

Говорят: друг детства. Правда, так формулируют взаимоотношения спустя годы, когда становятся взрослыми. И фраза эта как бы подчеркивает, что не настоящий, мол, друг, не сегодняшний, а друг детства, ибо чаще всего друзья детства становятся бывшими.

А в детстве просто друг. И нет ничего бескорыстнее дружбы двух голоштанных человеков. И нет никого сильнее их на всем белом свете. Еще крепче сдружила нас книжка про морскую пехоту. Мы с Борисом проглотили ее, можно сказать, в два приема: он - на уроке химии, я - на английском. Вот это дружба морская! Теперь под настроение мы чаще всего напевали песенку о том, как "дрались по-геройски, по-русски два друга в пехоте морской", о том, как "они, точно братья, сроднились, делили и хлеб и табак" и "рядом их ленточки вились в огне беспрерывных атак".

И тем несенным пареньком, который упал под осколком снаряда, в моем воображении был, конечно, Борька. "Со мною возиться не надо!" - он другу промолвил с тоской", - это Борька шепчет мне спекшимися губами. "Я знаю, что больше не встану, в глазах беспросветная тьма..." - чуть слышно говорит он, с тоскою глядя мне в глаза. "О смерти задумался рано, ходи веселей, Кострома!" - отвечаю я другу и, взвалив на расстеленную по снегу шинель, волоку его что есть силы к своим. Пули свистят, поземка свинцом сечет по лицу, но мы ползем, Борька и я, бойцы морской пехоты. Особенно мне нравились заключительные слова песни, благополучный конец: "И тихо по снежному полю к своим поползли моряки..." Одно время я так и звал Борьку: "Эй, Кострома!"

Дружба не удваивала - удесятеряла наши силы. А незримые для других, только нами ощущаемые ленточки бескозырок вдохновляюще действовали в любом деле - распиливали ли мы дрова, учили ли уроки. Так и не заметили мы с Борькой, что выделились из компании сверстников. И наша независимость, особенно нетерпимая в школьной среде, стала мозолить глаза даже старшеклассникам - ни за сигаретами нас послать, ни "одолжить, к слову пришлось, копеек тридцать - пятьдесят". Вскоре компания, предводительствуемая небезызвестным не только среди учителей, но и всех жителей Апрелевки Валькой Кавтуном, устроила испытание нашей дружбе.

Однажды после уроков нас подкараулили человек семь ребят, в сумерках их казалось еще больше.

- Здравствуй, здравствуй, - сказал, улыбаясь, Кавтун и вплотную подошел ко мне. - Большими, что ли, стали?

- Почему большими? - спросил я, недоумевая.

- Вот я и говорю: большим стал? - наступал Кавтун, словно не слыша моего вопроса.

Толпа сдвинулась решительнее, и седьмым мальчишеским чувством я понял, что драка неизбежна.

- Полундра! - зашептал Борька, а я сделал шаг вперед и в сторону, уклоняясь от Кавтуна.

И в тот момент, когда я в боксерской стойке приготовился к защите, в этот секундной доли момент по моим глазам хлестнула молния - ударил не Кавтун, а парень, стоявший рядом с ним. Удар был неожиданным и потому сильным.

Дальше я соображал уже плохо. Помню только, что старался держаться к Борьке спиной, это мы с ним давно еще теоретически придумали: налетят становись спиной друг к другу, и тыл обеспечен. Но его спины я почему-то не чувствовал - то ли нас уже разобщили, то ли Борька был сбит с ног. Я размахивал руками направо и налево, а компания Кавтуна казалась чудовищным спрутом, который так тесно обхватил, так зажал своими щупальцами, что стало трудно дышать. Когда щупальца разжались, я упал на спину: сзади кто-то подставил ножку. И первая мысль, скорее, даже инстинкт: перевернуться на живот. Я закрыл голову руками.

- Хватит с него... - услышал я далекий, будто в воде пробубнивший, голос Кавтуна.

Кто-то уже нехотя, так, для порядка, пнул меня в бок ботинком, и толпа удалилась.

Я поднял голову - было темно и так тихо, что даже позванивало в ушах. В этом звоне вдруг откуда-то зажурчал знакомый мотивчик, последняя строчка песни: "И тихо по снежному полю к своим поползли моряки!" Борька, где Борька?

- Борь, а Борь... - позвал я.

Никто не откликался. В ожидании непоправимой беды заколотилось сердце. Что с другом? Где он?!

С быстротой киноленты память раскрутила происшедшее. Ну да, конечно! Я же слышал, как Борька шептал: "Полундра!" Потом... Потом он вдруг нырнул в темноту и пропал. Нет, не так. Он был где-то рядом, когда на меня навалился Кавтун и кто-то подставил подножку. Я упал...

Меня зазнобило, как только я представил, что случилось дальше. Да, я позорно лежал пластом, заслонив руками голову, а в это время на Борьку наверняка набросились все остальные. И вполне возможно, его стукнули чем-то покрепче. Запросто! Все они носят с собой "предмет самообороны" по принципу: "У меня в кармане гвоздь, а у вас?"

- Борь, Боря! - снова окликнул я друга и не узнал собственного голоса.

Я обшарил вокруг кусты и канавы - Борьки нигде не было. "Трус, сказал я себе, - трус. Человека убивали, а ты лежал, защищая никому не нужную голову". О, что бы я сейчас ни сделал, лишь бы только увидеть Борьку!

Но вокруг было еще тише и пустынней, чем час назад. Лишь в траве маленьким сторожем этой тишины миролюбиво трещал кузнечик. Страх сопровождал меня на каждом шагу, и он становился тем сильнее, чем ближе я подходил к Борькиному дому. В окнах, несмотря на поздний час, ожидающе светились огни. В эти минуты я готов был на все. Я только не знал, что скажу Борькиной матери.

Я нажал кнопку звонка и простоял довольно долго, пока за дверью не звякнул крючок. В темени проема белесо мелькнуло лицо, и раздался Борькин басок:

- Пашка! Вот здорово!

Я не поверил ни ушам, ни глазам. Борька! Да, это он! Жив, цел, невредим! Я схватил его за руку и сжал так, словно мы не виделись целые каникулы, хотя расстались только часа два, от силы три назад. Это было настоящее счастье.

- Крепко приложили они тебя?

- Ничуть! Даже ни одного синяка! - сказал Борька. - А ты-то как? Я гляжу, размахиваешь руками туда-сюда. А потом упал, и над тобой началось...