Венок на волне - Виктор Степанов

"Апрелевскую длинную" никто не записывал, ее подсочиняли на ходу. И, подобно старым домам, на месте которых вырастали новые, забывались прежние куплеты, и другие голоса подхватывали иной припев:

Не скажет маменька родная:

"Вставай, сынок, попей чайку".

А скажет воинский начальник:

"Кругом, налево, шагом марш!"

Может, только этот куплет и остался от старой песни?

В июньские дни сорок первого года над Апрелевской улицей не умолкала "Длинная" ни днем ни ночью. Сотни сапог прогромыхали по ее камням вслед за новым куплетом:

Враги напали на Отчизну,

Прощай, Апрелевка моя.

И если вас я не увижу,

То знайте, пал героем я!

Апрелевка, Апрелевка! Сколько невест не стало женами, сколько жен стало вдовами. Напрасно выходили они на дорогу в майские дни сорок пятого: "состав сорок вагонов" не привез обратно многих из тех, кто ушел в армию по Апрелевской. Но опять цвела сирень, рдели рябиновые гроздья и один за другим шли мимо старых палисадников новые гармонисты.

Удивительно: если тебя провожают всего несколько человек, выйди на Апрелевскую улицу с гармонью - и вот уже целая толпа за тобой, да такая дружная, словно эти парни и девчата только и делали, что дожидались, когда наконец пройдутся вместе до станции. А девчата, откуда они вдруг берутся, на любую только глянешь - и влюбишься.

И что еще удивительнее - рядом с новобранцем, который так себе парень, ни два ни полтора, ни лицом ни ростом не вышел, смотришь, рядом с ним такая девушка павой вышагивает, что хоть сейчас под венец. Словно не в армию, а в загс провожают. Словно не его, сорванца и забияку, у которого синяки под глазами не сходят со школьной скамьи, а ее - почет и уважение - вышла чествовать вся Апрелевка. А подвыпивший родитель этого новобранца вдруг приосанится и не устанет пожимать встречным руку.

"Что, Петрович, сынка в армию снарядил?"

"Дак оно как положено, Иваныч!"

"Ну-ну... А чья это рядом с ним?"

"Невеста его, чья ж еще!"

"Смотри-ка! Солдат и жених, стало быть?"

"Дак оно как положено!"

И взыграет гармонь, и подхватят голоса не печалью, а надеждой:

Прощай, Апрелевка, мы знаем:

Солдат девчата подождут.

Теперь настал мой черед пройти по Апрелсвской улице. И все, как у всех. И веселая толпа, и гармонь впереди. И бодрящийся отец, и мать, едва сдерживающая слезы. И впереди до самого шлагбаума дорога, правда, не в ухабах, не в булыжниках, а в рыжем, заезженном машинами асфальте. Тысяча раз "спасибо" Борису! Он шел все-таки рядом. Красное кашне из-под плаща через плечо. В правой руке мой чемодан, в левой - новенький портфель с бронзовой застежкой. С вокзала Борису надо ехать в Москву, в институт. И его портфель значил, конечно, куда больше, чем мой чемодан. Там конспекты, учебники, а здесь - пара белья, бритва, мыло, зубная паста. Там руда науки, из которой Борис выплавит синий ромбик с золотым гербом посредине - красу и гордость дипломника, здесь - походные атрибуты, уложенные согласно предписанию военкомовской повестки.

Я с завистью поглядывал на лоснящийся портфель, но не осуждал Бориса. Он прав: каждый как может. И не поддайся я минутному малодушию, не пойди на поводу у отцовского "все успеется", сдай я, в конце концов, документы в тот же финансовый институт - я не топал бы сейчас во главе толпы под переливы "Апрелевской длинной". Сидели бы мы сейчас с Борисом в электричке, листали конспекты. А там... Какое мне было бы дело, что там! Поживем - увидим. Не все улицы Апрелевские, и не все, как сейчас вот эта, упираются в полосатый железнодорожный шлагбаум.

- Ты чего нахохлился, как побитый петух? - Это Борис. Надавил плечом, заговорщицки подмигнул: - Ты чего нос, спрашиваю, повесил? Оглянись, гвардеец! Раз, два, три! Кругом!

Я обернулся и сразу как будто прирос ботинками к асфальту. Позади меня, на расстоянии нескольких шагов, прячась за других провожатых, шла Лида. Шла не одна, с подругой под руку. Незнакомая девчонка. Я сразу понял - для отвода глаз.

На Лиде была коричневая болонья, из-под воротника ласково выглядывал голубой газовый шарфик. И снова, как вчера ночью на фоне рябиновой ветки, мне показалось, что здесь, на дороге, я разглядел в Лидином лице что-то очень новое, чего не мог заметить раньше.

- Ну что, усюрпризел я тебе, а? - спросил Борис и тут же крикнул, пятясь, хватая Лиду за рукав: - Лида! Шире шаг! Давай сюда, к нам!

Не успел я опомниться, как Лида очутилась между мной и Борисом.

- Да возьмитесь вы, истуканы! - сказал Борис весело и отодвинулся, приотстал, оставляя нас впереди шагающими.

Как будто деревянный, я взял Лиду под руку и сквозь болонью почувствовал, какая она горячая.

Чего я тогда так стеснялся? Но мы шли впереди, впервые в жизни у всех на виду под руку, и теперь, как бы там ни было, все знали, кто ей я, кто мне она.

- Мам, - промолвил я, начиная смелеть, - познакомься, это Лида.

Мать улыбнулась глазами, как-то понимающе и ободряюще кивнула.

- Мама, - ласково сказала она и учтиво добавила: - Татьяна Сергеевна.

"А, что там! - подумал я, окончательно поборов робость. - Кого стесняться? Все равно война!" - и, взяв Лиду за талию, привлек к себе.

Подставив острый локоток, Лида отпрянула.

- Не надо, - жестко сказала она. - Убери руку. Я тебя только провожаю, и, пожалуйста, без претензий.

Все-таки наглец я. И надо же было испортить такую хорошую песню. До платформы не проронил ни слова.

На переходном мосту, перекинутом через железнодорожные пути, я приостановился. Пока что в Апрелевке это самая высокая точка обозрения. С моста город весь как на ладони. Наверное, многие, кто не был в Апрелевке даже лет пять, не узнали бы ее. Разрослась, раздалась многоэтажными домами вширь до самого леса. И правда, город не только по названию. За силуэтами башенных кранов я не сразу нашел крышу родного дома. Да и не увидел ее, а, скорее, угадал по телевизионной антенне. Вместе с отцом когда-то мастерили и поднимали - стройную, высокую. Отсюда, с моста, она и показалась мне сейчас мачтой корабля. Корабля детства, уплывающего в безвозвратный рейс от пожелтевших берез, от разлапистых лип, от яблонь, под которыми сиренево дымятся осенние костры. Дом оставался на месте, это я уплывал от пирса, от пристани, от порта с весенним названием Апрелевка.

Пятнадцать минут до электрички с надписью: "Москва - Нара", если тебя провожают в армию, меньше чем пятнадцать секунд. Гармонист еще что есть силы тормошит мехи, выдавливая из них задорные звуки плясовой. Каблуки и каблучки так стучат по платформе, что она осела еще сантиметров на пять (говорят, с каждыми проводами в армию платформа после "Барыни" становится ниже), и снова песня, и снова пляс! Но от станции "Победа" уже отправлен поезд. Машинист переводит ручку на "Полный вперед", и вот уже мимо поля, мимо депо, мимо завода мчится к тебе твой "состав сорок вагонов". И с последним аккордом гармони сливается торжествующий, зовущий в дорогу крик электрички.

До свидания! Мокрая, соленая щека матери, жесткая щека отца. Сестренки ткнулись в щеку. До свидания, до свидания! Нащупал среди других руку Бориса. Пока, пока! Стой! А где Лида? Была не была... Подбегаю к ней, обнимаю и целую в губы. На виду у всех. Она прячет лицо, в глазах изумление:

- С ума сошел! Ты что, как тогда?

"Как тогда? как тогда? как тогда?.." Это уже колеса электрички стучат по рельсам. И хотя мимо окон проносится лес, все, кто минуту назад остался на платформе, как в замершем кинокадре. Мама, отец, сестренки смотрят на Лиду. Смотрят так, словно она свалилась с неба. Мама с улыбкой вытирает слезы, лукаво перехватывает мой взгляд отец, озорная озадаченность на лицах сестренок. И только один человек невозмутим Борис. Он подходит к Лиде и что-то ей говорит. Что именно? Я не мог расслышать. Хлопнули двери, отсекая меня от Апрелевки. Техника - даже не выглянуть, не помахать.

"Как тогда? как тогда? как тогда?.." Что она этим хотела сказать?

- Да, брат, любовь не картошка, - произносит кто-то рядом.

Сбоку на меня смотрит серое, в оспинках лицо. От глаз - смешинками морщинки. Я замечаю под ногами пустую корзину. Московский грибник. Наверное, едет в Рассудово на заветные места. Человек на вид солидный, а лезет в чужие дела. Небось глаз не отвел от окна, пока мы прощались на остановке.

Я отвернулся, ничего не ответив. Но сидевшая напротив женщина с двумя мешками, из которых проглядывали бидоны, не дав угаснуть первой фразе, неторопливо изрекла:

- Какая у них, у нонешних, к шутам, любовь? Напялют эти, как их там... шорты-форты, и не поймешь, где парень, где девка. Ходят в обнимку, как эти самые... прости ты меня господи!

Теперь промолчал мужчина. Видимо, из солидарности со мной. Такой собеседнице только дай повод - профсоюзное собрание откроет в вагоне.

Ехали молча. И забыть было бы пора, но не выдержал мужчина. Сказал, ни на кого не глядя:

- Так смотря что подразумевать под любовью? Мы с супругой в субботу на танцах познакомились, в воскресенье - война. И пришлось первое свидание отложить на четыре года. Дождалась, хоть и пришел к ней не с букетом, а с пустым рукавом.