Дыхание судьбы - Тереза Ревэй

Совсем другой страх, несравнимый ни с чем, она познала накануне своего двенадцатилетия, когда в лучах заходящего солнца, нежно согревающих камни набережной деи Ветраи, сидела на берегу канала, свесив ноги. За ней пришел дедушка. Он опустился рядом, и это было настолько неожиданно, что шокировало. Сердце вдруг забилось сильнее. Откуда берутся такие предчувствия, когда от ужаса перехватывает дыхание, тогда как все вокруг остается спокойным: лодка плывет по течению со сложенными на носу ящиками с сардинами, чешуя которых переливается на солнце, мать отчитывает провинившегося ребенка и треплет его за ухо, а в прозрачном вечернем воздухе раздается звон колоколов Сан-Пьетро?

Когда он взял ее за руку, она почувствовала твердые мозоли на кончиках его пальцев — результат ежедневных ожогов. Лицо его было бледным, застывшим и напоминало карнавальную маску. Ливия разрывалась между желанием попросить его молчать, поскольку понимала, что мир вот-вот рухнет, и стремлением поскорее покончить с этой невыносимой тревогой. Сдавленным голосом он принялся рассказывать о несчастном случае, о разбившейся лодке… Тогда она с трудом осознавала, что происходит. Даже теперь, по прошествии стольких лет, она плохо помнила, каким образом, все еще держа за руку дедушку, очутилась перед фамильным склепом, в тени кипарисов острова Сан-Микеле[7], где стояли гробы ее родителей.

Ливия оперлась ладонями на прилавок.

— Синьор Горци, — начала она вполголоса, что вынудило старика наклониться к ней, чтобы лучше слышать. — Я отношусь к вам с бесконечным уважением, но вынуждена сказать, что вы глубоко ошибаетесь. То, что вы сейчас видите перед собой, не имеет ни малейшего отношения к «безвкусной отделке», — отчеканила она, снова ставя бокалы рядом. — Вам прекрасно известно, так же как и мне, что призвание венецианского стекла состоит в том, чтобы быть воздушным, фантазийным, лиричным… Ювелирная работа моего деда вовсе не «бесполезна», а оригинальна. Пусть эти вещи не практичны, зато они вечны, они вне времени. Обладать шедевром от Гранди означает подарить себе кусочек мечты, а мечта после всех ужасов последних лет уже даже не роскошь, синьор, а самая что ни на есть насущная необходимость.

Она перевела дыхание.

— И первые клиенты, которые посетят ваш знаменитый магазин, придут именно за такой мечтой. А вы собираетесь оставить их ни с чем?

Ливия медленно покачала головой, не сводя с него глаз.

— Конечно же нет, вы покажете им и фениксов, и единорогов, и сирен, и драконов, которые прославили Дом Гранди, и ваши американские покупатели не смогут перед ними устоять. Потому что никто и никогда не мог отказать себе в таком удовольствии. Моя семья не просто так с 1605 года фигурирует в «Золотой книге почетных граждан Мурано». Как вы считаете, синьор Горци?

Она была так напряжена, что чувствовала, как волосы на макушке встали дыбом. На самом деле она блефовала: Горци прекрасно мог обойтись без изделий Гранди. Флавио не раз упрекал деда в излишнем консерватизме. Существовало множество других имен, которые произносились знатоками с придыханием: Барровиер, Венини, Сегузо… Их фантазия была сравнима лишь с их талантом. На международных выставках они получали золотые медали и почетные грамоты, а такие встречи были просто необходимы для стеклоделов, которые должны были продвигать свои творения. Для того чтобы добиться успеха, нужно было листать старинные книги с хранившимися в них секретами и древними рецептами, усовершенствовать их, состязаться с конкурентами, тоже одержимыми своим делом, и всякий раз изобретать что-то новое. Но вот уже несколько лет Дом Феникса словно спал глубоким сном, похожим на смерть… Ливия знала об этом, и ей было страшно.

После долгого молчания торговец едва заметно улыбнулся, но улыбка тут же исчезла.

— Пришлите мне счет, синьорина Гранди. Я прослежу, чтобы он был оплачен согласно нашим условиям.

По телу Ливии пробежала дрожь: она победила!

— Благодарю вас, — произнесла она. В горле пересохло так, словно она долго бежала. — Дедушка просил передать вам привет.

— А Флавио? Как себя чувствует наш герой? Я как будто видел его на днях у своего магазина. Мне показалось, что он уже не так сильно хромает.

— Он все такой же, — вздохнула девушка, торопясь распрощаться, пока Горци не передумал. — Мой брат ничуть не изменился.

Затем, чтобы сбить его с толку, она обворожительно улыбнулась и под звон колокольчика захлопнула за собой дверь магазина.

Стуча каблуками, Ливия с опущенной головой сбежала по истертым ступенькам моста и неожиданно столкнулась с прохожим. Тот был вынужден ухватиться за ее плечо, чтобы не упасть.

— Mi scusi![8] — бросила она, стыдясь, что нарушила одно из неписаных правил, царивших в ее городе.

Венецианцы никогда не толкались. Они едва касались друг друга, ловко уходили от столкновения с грацией фехтовальщиков, встречаясь в узких улочках или на мостиках, перекинутых через каналы, словно в необычном танце, чувственном и мелодичном, контрастирующим с их энергичной походкой. Но Ливия снова думала о своем брате, и легкая тревога сжимала ей сердце.

Чтобы побороть врага, надо знать его слабости. Неужели Флавио действительно стал ее врагом? Как это случилось? В последние дни ей все чаще хотелось вернуться в военную пору. Два месяца назад закончилась великая, небывало жестокая война, унесшая жизни миллионов людей, и вся Европа встретила это событие со слезами и криками радости. Все осталось позади… Сирены тревоги, треск пулеметов на повороте к безлюдной площади, немецкие солдаты, патрулировавшие территорию союзника, ставшего таким же ненадежным, как и неверная супруга, — нелепое сравнение, которое показалось бы забавным, если бы не расстрелы заложников на Рива дельи Скьявони[9], облавы на партизан, потерянные или разъяренные лица беженцев, приглушенный гул бомбардировок Падуи, Тревизо, Местре[10], отдававшийся эхом среди камней площади Сан-Марко.

Глубокой ночью под защитой светомаскировки Венеция становилась мрачной и угрюмой, словно старая дева. И все же она осталась нетронутой, будто прикрываемая божественной рукой, в то время как дряхлые форты островов лагуны несли свой бесполезный караул. Будучи частью мира, она, тем не менее, стояла особняком, и все воюющие страны мечтали заполучить ее в целости и сохранности.

«В прошлый раз, когда мы были победителями, все было просто и ясно, но сейчас победу у нас украли, и смотри, к чему это привело, — ворчал дедушка. — На этот раз никто ни в чем не уверен, и все постараются сделать вид, что ничего и не было. Двадцать лет ничего не было! А ведь наши солдаты храбро сражались, но погибли они напрасно, потому что их отправили на смерть не за правое дело…»