Под чёрным крылом Феникса - Юлия Лангровская

Месье Вернье оказался прав. Колики и в самом деле начали проходить, когда мама выпила таблетку. Молодой врач просидел у ее постели с полчаса, затем начал что-то записывать.

– Вот, – сказал он, наконец. – Это рецепт на случай, если колики возобновятся. То же самое лекарство.

Я взяла у него листок. В первую очередь посмотрела на имя. Альфред Мош-Маресажь. Какая незавидная фамилия! Но я не стала на этом сосредотачиваться.

После того, как он ушел, маме становилось все лучше, вскоре она уже спокойно спала. Мы с Симоной тоже отправились по своим комнатам. Перед тем, как пожелать мне спокойной ночи, Симона заметила:

– Ну и верзила! Б-р-р!

Рецепт, выписанный этим человеком, пролежал всю ночь под моей подушкой. Не знаю, зачем я положила его туда, вряд ли прониклась горячими чувствами к Альфреду сразу же; теперь мне не так-то легко все это вспомнить.

Как и обещал месье Вернье, он зашел к нам утром повидать маму. Симона уже ушла в колледж, а я собиралась отправиться в наш магазинчик, но успела сама встретить доктора и между нами вдруг произошел очень неожиданный разговор. Он начался почти прямо с порога:

– Как здоровье матушки?

Я взяла у него пальто и шляпу.

– Уже все хорошо, спасибо.

– А каким вам показался Альфред?

– Что? – не поняла я.

А доктор вдруг поглядел на меня с отечески-снисходительной улыбкой. Он прищелкнул языком и сказал:

– Барышня! Малышка Розали! Я знаю вас с тех пор, как вы мочили платье вашей матушки. Ну, да ладно! Так значит, вы находите Альфреда представительным?

– Еще бы, при таком-то росте! – рассмеялась я, немного смущаясь и оттого желая превратить этот разговор в шутку.

– Вы женщины, любите высоких мужчин. Кстати, он сын моего старинного друга. Ныне покойного, к сожалению. Но… поспешу к дорогой Мишель…

Я проводила его до спальни матери. Возле нее хлопотала Анриетта. Когда доктор вошел, я, не знаю зачем, на всякий случай притаилась за портьерой.

Вначале их разговор шел лишь о здоровье мамы. Она уверяла доктора, что уже чувствует себя прекрасно, а от вчерашнего отравления не осталось и следа. Месье Вернье на всякий случай осмотрел ее, а потом, очевидно, удовлетворенный, растянулся в кресле напротив кровати матери и сказал:

– Дорогая Мишель, у меня есть к вам замечательное предложение. Касательно вашей дочки.

– Которой?

– Розали.

Я вздрогнула за портьерами, и вся обратилась в слух.

– И что же насчет Розали? – мать приготовилась его внимательно слушать.

В общем, если месье Вернье что-то высказывал, то это никогда не носило легкомысленного характера. Напротив, он был очень ответственным и обязательным человеком, и моя мать, живя без мужа, всегда соглашалась с советами доктора. Тем более, мне надо было знать, что за предложение имеет он на мой счет.

– Мишель, скажите мне откровенно, вы еще не подумываете о замужестве Розали?

– О замужестве Розали? Увы, подумываю.

– Но почему же «увы»?

– Как вам сказать, ведь она красавица, кто только на нее не польстится, а что из этого выйдет, знает лишь бог. Я это к тому говорю, что смертельно боюсь отдать ее не за того мужчину, при нашем то положении. Мы не богаты, Робер, вы же знаете, что все эти годы я лишь стремилась создать видимость хорошего достатка, но сам достаток очень шаткий. Думаю, Розали не знает, как все на самом деле неопределенно. А если так, то где уж мне мечтать для нее о человеке с положением?

– Ну, не скажите, – доктор почесал затылок.

Мать, всегда весьма догадливая, мгновенно подалась поближе к нему.

– Робер? Вы о чем?

– О чем?.. Ну, кажется, я знаю человека, который мог бы стать достойной парой для Розали.

– И кто же это?

– Альфред Мош-Маресажь! – торжественно произнес доктор.

Я чуть не упала в обморок. Представляю, что бы сказала мать, узнав о моем подслушивании. У меня зазвенело в ушах, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Я почти вжалась в стену.

– Альфред Мош-Маресажь, вы говорите? Тот, что приходил вчера к нам?

– Да, да. Я хотел познакомить вас несколько иначе, но раз уж вышло так…Что вы о нем думаете?

– Хм… не знаю. Признаться, когда он тут находился, я не очень-то его разглядывала. Мне было плохо.

– Ничего. Вы можете снова увидеть его в любое время, когда только пожелаете. Я все устрою. Потому что желаю для Розали хорошего мужа.

Они помолчали некоторое время. Потом мать поинтересовалась Альфредом.

– Он недавно окончил академию. Теперь приехал практиковаться в Париж, под началом одного моего друга. Альфред живет в Шербуре один, его родители уже умерли. Я знаю его с детства, как и вашу Розали, так что вполне могу поручиться за этого юношу. Он достаточно обеспечен. Родители оставили ему немалые сбережения, к тому же, парень не любит сидеть без дела. А это, согласитесь, ценное качество.

– Но он не людской врач.

– Пусть это вас не тревожит. Там, на окраине Шербура ветеринары ценятся не меньше людских врачей. Впрочем, он может лечить и людей. Просто малый любит живность, вот и все.

Я не могу сказать, была ли моя мать озабочена или наоборот, полна надежды; ее лицо редко отражало чувства.

Я не могла больше оставаться за портьерой. Надо было бежать в магазинчик, иначе покупатели могли проболтаться матери о моем опоздании.

Я летела со всех ног. Потом долго не могла успокоиться. Исполняя свои повседневные обязанности, думала лишь об этом разговоре и как это ни было нелепо на тот момент, вдруг вообразила себя невестой Альфреда, да еще принялась безмерно упиваться этими мыслями.

Мне казалось, что он вот-вот появится передо мной здесь, в этом магазинчике, специально зайдет за тем, чтобы меня навестить. У меня каждый раз замирало сердце, когда звенел колокольчик на двери. Но всякий раз посетителем оказывался вовсе не Альфред.

Тем не менее, я настолько не сомневалась в скорой нашей встрече, будто уже был назначен точный день самой свадьбы.

Но, нет. Вначале предполагался целый цикл ухаживаний. Я постаралась набраться терпения, чтобы подождать и посмотреть, как все будет дальше.

Моя мать и доктор Вернье стоили друг друга. Они не любили затягивать с делами. Думаю, из них наверняка получилась бы замечательная парочка, не будь доктор женатым человеком. Даже внешне они вполне подходили друг другу: оба степенные, статные, хорошо сохранившиеся для своего среднего возраста. Доктор был не менее интересной наружности, чем мама. Немного полноватый, но без излишка, с аккуратно подстриженной маленькой бородкой, которую он поглаживал всякий раз, когда бывал чем-то очень доволен, а поскольку видеть маму он всегда был весьма рад, то мне в память особенно врезалось это его извечное поглаживающее бородку движение, несущее в себе столько душевной теплоты. И его веселые карие глаза, становившиеся порой глубоко задумчивыми…

В тот же день, когда я вернулась из магазинчика, мама сказала, что завтра на обеде у нас будут гости. Она не стала уточнять, какие именно, а я не стала спрашивать, не желая выказывать интереса, да и вообще, зная уже обо всем.

Итак, меня собирались сосватать. Я смотрела на это вполне положительно. Выйти, наконец, из-под опеки матери, обзавестись своим домом, своей семьей, детьми. В конце концов, об этом мечтает каждая женщина, почему же я должна быть исключением? А Альфред выглядел мужчиной весьма представительным и являлся таковым не только внешне, но и по положению. Да, доктор Вернье действительно желал мне счастья, наверняка он уже успел расхвалить меня своему юному другу и описать со всех сторон.

В тот день бедняжка Анриетта ни разу не присела с раннего утра и до конца обеда. Вначале она вертелась на кухне, затем прибиралась по дому, потом обслуживала всех нас за столом.

Они явились ровно к часу: доктор Верней и Альфред. Мы с мамой, Симоной и Анриеттой чинно встретили их в прихожей.

Теперь, при ярком свете дня, Альфред показался мне еще красивее. У него был розоватый, здоровый цвет лица, черные глаза и волосы блестели как-то ярче, нежели позавчера, при слабых отсветах ламп. Даже голос звучал живее. Позавчера он, наверное, просто устал.

– Ну, как ваше самочувствие, мадам? – сразу же осведомился он у мамы.

– Спасибо, месье, чудесно.

Затем поочередно кивнул сначала мне, потом Симоне и Анриетте.

Когда наши глаза встретились, мне показалось, что все происходящее сильно его подзадоривает. Ну что ж, тогда пусть и мне будет забавно, пожалуй, и я стану с удовольствием играть в эту игру, которая называется сватовством.

Моя малышка Симона вначале побаивалась Альфреда. Если я едва доставала ему до плеча, да еще надевая туфли на высоком каблуке, то она и вовсе была ему по пояс. Рядом с ним она выглядела какой-то загнанной, перепуганной овечкой. Меня вначале это забавляло, потом надоело, а еще позже и вовсе стало раздражать. Она всегда перед кем-то робела!

За столом Альфред расположился как раз напротив меня и принялся стрелять в меня глазами. Они у него блестели, пожалуй, даже ярче, чем блестит фольга на солнце. У него было хитрое выражение лица. Не знаю, хотел ли он смутить меня или наоборот, развеселить, но смущаться я не собиралась, а веселья во мне и так хватало. Чего мне смущаться? Я знала себе цену, я знала, что красива, что наверняка ему симпатична, а раз он явно дерзил мне своим взглядом, почему бы тогда и мне не дерзить ему?