Громовые степи - Николай Стариков

— Ты знаешь, что это наш последний вечер?

— Знаю. Мне разрешили сегодня прийти домой попозже.

Остановились. Сергей обнял девушку, она не отстранилась, как это нередко бывало.

— Посмотри, как красиво, — Зина показала на их тени, вокруг верхней части которых ярким ореолом светилась полынь, — у святых так бывает.

Молодые люди долго любовались игрой лунного света. Сходились, расходились — белое сияние сопровождало их.

Мягким тихим голосом она сказала просто, по-будничному:

— Сережа, милый. Я буду тебя ждать. А ты не говори ничего, я и гак знаю. Я буду приходить сюда, вспоминать, как нам хорошо было здесь вдвоем.

Ее глаза смотрели ласково и преданно. Сергей привлек к себе девушку и поцеловал. Неожиданно она обхватила руками его шею, приподнялась на цыпочки и впервые поцеловала в губы.

— Смотри, веночки вокруг наших голов вновь соединились, — указала Зина на тени. — Пусть это будет нашим знаком.

Последний раз они так шли к разлучному столбу, голова к голове.

Сергею потом много раз снился светлый нимб вокруг головы Зины.

II

Стояла предрассветная тишина, когда Сергей возвращался домой. Восточная сторона небосвода уже заметно посветлела. Прохладный воздух приятно освежал лицо. Пахло землей, полынью. Сизый тонкий дымок тумана росою оседал в ложбинках. Тишина и благодать! Он шел не спеша, думать ни о чем не хотелось, спать тоже.

На пороге дома сидел отец, курил.

— Я жду тебя, сынок, хотелось поговорить, да уже поздно, пошли спать.

Пробудился Сергей от команды «подъем». Ничего не понимая, он вскочил с кровати. Перед ним стоял Алексей Московии, как всегда подтянутый, бравого вида командир Красной Армии, давний друг семьи Бодровых. С женой и дочуркой он прибыл в отпуск и теперь, узнав, что Сережку, этого пацана, призывают в армию, они всей семьей пришли сказать напутственные слова.

— Здравствуй, дядя Леня. Вы уже все знаете?

— Я в курсе. А ты команду выполнил неплохо. Еще тебе один совет: самый главный в армии человек — это командир отделения. Он для бойца бог, царь и воинский начальник. А если ты будешь командиром, запомни: быть жестоким, недобрым — тяжело. Требовать от подчиненных надо только то, что предписывается уставами.

— Спасибо, дядя Леня, за науку. Я ничего не забуду.

Стали подходить и подъезжать родственники. Первым — брат отца, дядя Иван, крестный. Сергей любил дядю и звал отцом. Иван Дмитриевич в Гражданскую войну восемнадцатилетним парнем вступил добровольцем в армию Миронова и прошел с нею до ее печального конца.

— Серок, Серок, — так звал дядя своего племянника, — надо же, ты красноармеец! Не верится. Но служи как следует, так легче будет отбыть положенный срок. Могут и отпуск дать. Хороших бойцов всегда ценят. Тяжело в армии только нерадивым, лодырям. Страна должна быть крепостью, теперь ты ее защитник.

Почти одновременно приехали оба деда и бабушки.

Дед Дмитрий Карпович, казак-атаманец, участник известного Брусиловского прорыва в Первую мировую. Вышел он тогда из операции с двухсторонним воспалением легких, а после того как пошел на поправку, подхватил тиф и еле живым возвратился домой. Революционные страсти особо не коснулись Горшовки. Молодежь навоевалась досыта, а старшее поколение отсиделось дома. Когда Дмитрия Карповича спрашивали, за красных он или за белых, он неизменно отвечал: за тех, за кого сын, Иван. В августе 1919 года части Донского казачьего конного корпуса во главе с Мироновым самовольно выступили из Саранска на Южный фронт для борьбы с Деникиным. Сам Миронов и его ближайшие соратники были за это арестованы, а бойцы и командиры размещены в специальных лагерях.

Дмитрий Карпович ездил в тот лагерь и привез оттуда больного сына. Ивана должны были вскоре расстрелять, но не потому, что он был в чем-то виновен. Оговорили безусого пацана. Расстреливали таких по нескольку человек ежедневно, всякий раз утром, без суда. Сына отдали за заслуги отца перед Красной Армией. Незадолго до этого в одном из хуторов Ярыженской станицы объявилась невесть кому принадлежавшая батарея: то ли красным, то ли белым, то ли бандитам. В тот вечер казаки хутора Горшовка отмечали чьи-то крестины. Вот и решили на хмельную голову отбить три трехдюймовых орудия у вечно пьяных батарейцев. Десять верст проскакали одним махом, чуть коней не загнали, ворвались в сонный хутор под утро. Незадачливые артиллеристы разбежались кто куда. Их потом так и не смогли отыскать. Утром протрезвели, стали рядить, что делать с пушками. А тут подоспел небольшой конный отряд красных, им и передали трофеи. Эти «заслуги» спасли жизнь Ивану Дмитриевичу. Судьба!

Дед лишь одно пожелание высказал внуку: «На службу не напрашивайся и от службы не отказывайся».

Больше не смог говорить казак-атаманец, обнял Сергея и заплакал.

Зато дедушка Михаил Михайлович общался с внуком долго. Невысокий, седенький, он положил руку на колено сидевшему на диване Сергею и говорил о боге. Это была его любимая тема. Дед соблюдал все посты, отмечал церковные праздники, крестился и читал молитвы перед сном, завтраком и обедом. Вот и теперь он говорил внуку о святой вере, спрашивал его:

— Ты в бога веришь?

— Нет, я не верю в то, чего нельзя понять.

— Верят в бога сердцем, а не умом. Он в убеждениях, а не в конкретном облике. В сердце все добрые начала, разум порождает сомненья, зло всякое. Вера дает душевный покой, радость жизни, она должна преобладать над мыслью. Ты в бога не веришь, как знаешь, — сказал Михаил Михайлович, — но когда тебе придется туго, будет очень опасно, перекрестись, помолись Господу хотя бы мысленно, смотришь, он и отведет от тебя беду.

— Войны-то ведь нет.

— Первую мировую и Гражданскую тоже никто не ожидал, а они обернулись для России вон какими бедами. Дай-то бог, чтобы не было войны, но не похоже. Пока ни одному поколению русских людей не удавалось прожить без нее.

Бабушка Феня привезла икону Божией Матери. Она благословила Сергея на службу и дала ему молитву «Ангелу Хранителю». Он не хотел брать, но бабушке, свой любимой бабушке, отказать не посмел.

— Ты ее заверни в грамотку и никому не показывай. Плохо будет, почитай, молитва всегда поможет, — поддержала сваху бабушка Вера.

Так, каждый по-своему, близкие родственники давали советы призывнику. Лишь младший брат Вадим воздержался от пожеланий.

— Ты еще не вернешься, а я уже уйду в армию. Не увидимся долго, может, где и встретимся.

Вадим моложе брата всего на полтора года, жил больше с дедом Дмитрием, помогал ему в работе на колхозной пасеке.

Сказала свое слово и Лида, как всегда коротко:

— Я тебе буду писать всю правду.

— Вот за это спасибо.

Сергей вышел во двор, сел на завалинку. Последний день в кругу родных медленно угасал. Над горизонтом меркло заходящее багряное солнце. Оно было неровно подернуто дымкой и словно зависло на одном месте. Запад окрасился в густой кровавый цвет. Вот на солнечном диске появилась темная полоса, через мгновение она расширилась, и небесное светило почти сразу погасло. Как говорит отец в таких случаях — к ветреному дню.

За столы сели, когда стало темнеть и мать подоила корову. Тосты были за здоровье и благополучное возвращение. Неприятную минуту пережил Сергей, когда отец спросил:

— А почему тебя забирают в армию, а все другие ребята еще дома?

— Что святой бог ни делает, все к лучшему, — выручил дед Михаил.

— Может, это и в самом деле к лучшему, — согласилась мать.

— А теперь давайте наказы да и споем для моего дорогого внука.

Дед первым же и посоветовал:

— Не лезь на рожон.

— Родина у нас одна на всех, — это Иван Дмитриевич.

— Не гневи бога, схожу к Явленной в Урюпино, помолюсь за тебя.

— Не простывай, сыночек, об нас не тужи.

— Не переусердствуй, — сказал дед Михаил. — Поспешишь — сатану порадуешь.

— Водка еще никого к добру не приводила, — закончил разговор отец.

Сергей сидел между отцом и матерью. Не хотелось выпить лишнего. Ему всегда неприятна была слабость в теле от выпитого. Контролировал он границу дозволенного подергиванием себя за волосы. Если чувствительность притуплялась, значит, хватит. Его никто не видел, да и он ни единого раза не чувствовал себя пьяным. Вот и сейчас эта граница четко обозначилась.

После нескольких тостов попытался отец заиграть песню, но она не пошла. Михаил Михайлович начал делиться воспоминаниями о казачьей службе, об уходе за конями, но и разговор не клеился. Предложили «промочить горлышко».

Дмитрий Карпович, подперев ладонью щеку и прикрыв глаза, начал казачью, умел это делать. Хорошо поставленным голосом он уверенно повел мелодию, куплет за куплетом. Знал дед великое множество казачьих песен. Сергей всегда слушал их с душевным трепетом, чувствовал себя приобщенным к казачьему роду. Особенно ему нравилось в казачьем исполнении переложенное на музыку известное стихотворение А. С. Пушкина, хотя Дмитрий Карпович искренне верил, что это казачья песня.