Шпагу князю Оболенскому! (сборник) - Валерий Гусев

— Поехали? На место происшествия?

Ираида Павловна, вдова известного в Званске артиста, жила в большом старом доме на берегу реки.

Мы пересекли огромный двор с песочницей, где детишки привычно боролись за жизненное пространство.

Едва мы вошли в подъезд с такими тугими дверями, что казалось, будто изнутри кто-то нарочно их держит, из комнатки рядом с лифтом выскочила лифтерша в платочке и с вязанием в руках. Она долго смотрела на нас. И видимо, особого доверия мы ей все-таки не внушили:

— А вы к кому будете, молодые люди? В какой номер?

— А нам, тетя Маша, двери всюду открыты. Сыщики мы.

— Ну-к, документы покажите, сыщики.

— Хорошо, покажем. Только за это мы не признаемся, к кому идем. Терзайтесь теперь на досуге.

— И ладно. Сама все узнаю, — усмехнулась она. — И не Маша я, а Стеша.

Дверь нам открыл профессор. Он был по-домашнему: без пиджака и в тапочках.

Следом в прихожей появилась высокая стройная седая женщина, чем-то очень похожая на актрису Ермолову с известного портрета.

— Я прошу вас, молодые люди, переобуться, — строго сказала она, раз и навсегда определяя нам подобающее место в кругу своих знакомств.

— Придется вам потерпеть, — сердито буркнул Яков. Такой прием ему не понравился. Мы только начинали работать самостоятельно, но уже привыкли к большему уважению. — Служебные обязанности не положено исполнять босиком.

Она чуть заметно усмехнулась и высокомерно пригласила нас в комнаты.

— Прошу вас. Глаша, кофе в гостиную!

Мы вошли в большую комнату, тесно заставленную старой добротной мебелью, с большими книжными шкафами, где за стеклами громоздились кучи безделушек и сувениров, но было очень мало книг, с натертым по старинке воском паркетом, развешанными повсюду театральными афишами и портретами бывшего хозяина дома в самых разных ролях, но с совершенно одинаковым выражением лица — благородство, принципиальность, непримиримость ко злу.

При нашем появлении крохотная болоночка — такая лохматая, что если бы не голубой шарфик вместо ошейника, то невозможно было бы угадать, где у нее хвост, а где голова, — пробежала суетливо по тахте, спрыгнула и нырнула под нее. Черный, очень старый кот, вчетверо больше собачки, лежащий в одном из кресел, вообще не удостоил нас вниманием, чуть приоткрыл глаза и шевельнул хвостом.

Повинуясь повелительно-радушным жестам хозяйки, мы расселись вокруг круглого стола, покрытого шелковой китайской скатертью с вышитыми на ней тиграми, цветами и фанзами.

Все шло совсем не так, как положено, — получался, по воле Всеволожской, какой-то своеобразный светский прием, причем нам отводилась роль чуть ли не бедных родственников, осмелившихся просить протекции и покровительства. Рассчитывать на взаимную симпатию друг к другу не приходилось.

Следом за нами в распахнутую дверь Глаша — видимо, домработница, ставшая с годами членом семьи, тоже высокая, но дородная, тяжелая, усатая старуха — вкатила сервировочный столик на деревянных колесах с резными спицами.

— Муж привез откуда-то, — небрежно пояснила Ираида Павловна. — Сейчас уже не помню, откуда именно. Он очень много за рубеж ездил. Прошу вас.

Мы с Яковом переглянулись. Надо было что-то делать, как-то ломать этот ненужный спектакль. Профессор вообще стушевался, забился в уголок под громадный зонтик торшера, испуганно выглядывал оттуда, как лягушонок из-под мухомора. Если говорила Всеволожская, он боязливо не отрывал от нее глаз, а когда мы с Яковом — морщился, щурился, дергал щекой, будто на лицо его садились мухи, и все время молчал.

Наконец, когда хозяйка, постукивая кончиком незажженной сигареты по краешку кофейного блюдца, строго взглянула на недогадливого Яшку и произнесла лениво: "Что привело вас ко мне, невоспитанные молодые люди?" тот не выдержал и, протягивая ей горящую спичку, сказал:

— Ираида Павловна, давайте во избежание ненужных осложнений сразу определим наши отношения и взаимные обязанности. Мы не напрашивались к вам в гости. Вы и профессор просите нашей помощи. С той минуты, как он передал свое заявление, мы исполняем служебный долг. Напомню, что теперь и вы, со своей стороны, имеете вполне определенные обязанности по отношению к закону. Будем вести себя в соответствии с этим.

Такой отповеди, судя по всему, Ираида Павловна давно не получала. На мгновение она растерялась. Я постарался помочь ей.

— Ираида Павловна, в вашем доме, судя по тому, что нам известно, совершена кража: согласитесь, пропажу такой ценной и редкой вещи иначе объяснить невозможно.

Получилось совсем уж никуда.

— В нашей семье, — раздельно четко произнесла Всеволожская, — никогда не было и не могло быть вора!

— Я этого и не утверждаю…

— Давайте к делу, — перебил меня Яков. — Вспомните, кто мог знать, что шпага отдана вам на хранение, кто бывал у вас с этого момента, случались ли какие-то особые обстоятельства, удобные с точки зрения похитителя: пожар, ремонт, протечки, например, ваше долгое отсутствие. Вы поняли меня?

— Во-первых, я не говорила никому о том, что шпага находится у меня. Порой я и сама не помнила об этом. Недавние печальные события, — она потрогала уголком платка краешки глаз, — которым всего полгода…

Мы помолчали, вдова изящно пошмыгала носом, высморкалась.

— Значит, это известно было лишь вам?

— Знала, конечно, Глаша. Знали сын и его жена Елена. Но они живут отдельно. Сама я нигде не бываю, квартира поставлена на охрану, к тому же в ней всегда кто-нибудь есть: или я, или Глаша. Нас никто не навещает люди забывчивы. Раньше в нашем доме, когда был жив Мстислав, не умолкал телефон, всегда — с утра и до глубокой ночи — были гости, был шум и танцы, дружное застолье, а теперь…

Мне показалось, что она хочет сказать: а теперь, кроме таких вот посетителей, вроде вас, никого не дождешься.

— В общем, я даже не представляю, как могла пропасть эта злосчастная шпага. Даже если бы кто-то посторонний проник в квартиру, здесь нашлись бы вещи более ценные, — это она сказала с гордостью.

— Действительно, — согласился Яков, — в этой истории очень много непонятного. — Он помолчал. — Скажите, Ираида Павловна, сын, конечно, бывает у вас? Нам бы хотелось с ним побеседовать.

— Бывает. Не так часто, как хотелось бы одинокой, стареющей матери…

— Ясно.

— Нет, нет, он хорошо, заботливо относится ко мне. Раньше ему было трудно содержать семью и помогать матери. Теперь его дела значительно поправились, и он имеет возможность поддерживать меня материально — у него хорошая работа.

— Где они живут?

Она сказала адрес и обеспокоенно спросила:

— Надеюсь, вы имеете в виду круг его знакомых, а не его самого?

— Безусловно, — кивнул Яков. — Покажите нам, пожалуйста, футляр от шпаги — она ведь, я понял, была в футляре?

— Глаша! Достань футляр от шпаги профессора. Он там же, на антресолях.

Я вышел в прихожую, прошел в коридор, где Глаша уже раздвигала стремянку, и предложил ей свою помощь.

— Ни к чему, — отрезала она, — сами пока справляемся. А чего у нас там сложено, никому не касаемо.

Ну и семейка, честное слово!

Глаша тяжело взобралась на лестницу, защелкала тугими шпингалетами, распахнула дверцы антресолей. Помолчала, что-то передвинула, чем-то загремела.

— Нету! — злорадно крикнула она в глубину шкафа.

Ираида Павловна, профессор выскочили в коридор. Яков уже стоял за моей спиной.

— Чего нету? Глаша, ты что ищешь?

— Чего сказано — коробку от сабли вашей. Справа всегда лежала. Вчера я на нее зонтики зимние клала — сами наказывали. Теперь нету.

— Да чего нету? — ломая руки, вскричала "графиня". — Зонтиков?

— Коробки нету, — злым басом бухнула Глаша.

— Кто был у вас вчера? — резко спросил Яков, задрав голову.

— Никто. Сами с хозяйкой в кино выходили. А гостей у нас после поминок и сороковин не бывало.

— Да, да, — подтвердила взволнованная новой неприятностью Ираида Павловна. — Мы были в кино. Павлик достал нам билеты на премьеру.

— Он тоже ходил с вами? — спросил я.

— Нет. Только дождался нас у кинотеатра и передал билеты. У него свои дела, свои интересы.

— Как сказали бы Брокгауз, Ефрон и Егор Михайлович, осмотр места происшествия может дать самые неожиданные результаты, — проворчал Яков, садясь в машину. — Что и случилось. Твое мнение, Сергей?

— Не знаю, Яша, рано пока мнение иметь, тем более — высказывать.

— Уверен, боданула "графиня" эту саблю какому-нибудь престарелому поклоннику. А еще разуваться заставляла!

— Не торопись с выводами.

— А что? Привыкла к широкой жизни за надежной спиной известного и обеспеченного мужика, не отказывала ни себе, ни сыну ни в чем, забот не знала. А теперь? Разбитое корыто! "Ценные вещи" у нее. Как же! Все уж небось спустила. Видел, полочки-то поредели — до книг дело дошло. А тут такая возможность поправить дела. Причем практически без всякого риска.