Русская красавица. Антология смерти - Ирина Потанина

Разворачиваюсь, ухожу почти счастливая. На этот раз я кажусь себе достаточно резкой.

— А меня Гена зовут, — канючит следом Золотая Рыбка, — Ну ты хоть телефончик-то оставь…

Протягиваю визитку с номером сотового. Синдром делового человека. Дабы дело спорилось, надо, чтобы о нём как можно больше дееспособных людей знали. Этот, хоть отморозок, но явно дееспособный. Интересно, чего он свою КсеньСанну из нашего городишки не заберёт?

— Марина Бесфамильная. Поэт, — читает вслух Золотая Рыбка и ошалело переспрашивает, — Это чё, шутка, да?

Не отвечая, я ухожу. Я страшно не хочу сейчас что-то объяснять.

Объективный взгляд:

Читается сложно. Нагромождение скрупулезных подробностей мешает следить за сюжетом. Плохо. Можете недосмотреть, упустить, сожалениями прохлюпать… Не расслаблять внимание! Вам ведь не сказку сказывают, а научный феномен описывают. Тут каждая мыслишка, каждый жест важен. Записывает она честно. Корёжит себя копанием, выворачивает воспоминаниями, лишь бы правду донести — не пролить. Сердцем пишет. Пишет, как в последний раз…

Ой, только не надо этих горьких усмешечек по прочтению фразы! Горевать раньше надо было, сейчас — время разбираться.

В общем, ответственно заявляю: с описанных выше событий вся эта хрень и началась. По крайней мере, предчувствие это триждыпроклятое именно тогда зародилось.

Они празднично улыбались и энергично махали ручками. Две самые дорогие в моей жизни ладошки — одна пухлая, другая посуше — раскачивались с синхронностью автомобильных дворников перед тёмным окном электрички. Маленькая мама и большая Алинка изо всех сил демонстрировали свою любовь безразличному вагону, думая, что показывают её мне. На самом деле, вцепившись в сигареты, я давно уже сбежала в тамбур. Оттуда, расцарапав в морозном покрытии стекла узенькую щёлочку — мечту педофила, я наблюдала за перроном и собственным провожанием.

Электричка, наконец, тронулась. Полоснуло предчувствием долгой разлуки. Откуда? Не в первый раз мама с Алькой провожали меня. Знали, что очень скоро, может, уже через несколько недель, нерадивая дочь и старшая сестра снова вывалится из своей безумной жизни на голову их уютному пригороду. И я вываливалась регулярно. К чему же сейчас такая тоска и /я тебя никогда не забуду/ в мыслях?

Включили свет. Внутренности этой электрички отчего-то освещались только во время пути.

— Огононьку-с?

Что за наглость?! Ненавижу, когда подходят со спины. Терпеть не могу глупые заигрывания пустых попутчиков.

Объективный взгляд:

Тусклый тамбур полусонной электрички. Странная девушка жмётся к окну. Длинное строгое пальто, намеренно детские черты лица (ясно, что это не от природы, а просто фишка у неё такая, стильно-подростковая), на голове нечто короткое, осветлённое, торчащее общипанным воробьём. Глаза расширены, зрачки, бешено прыгая, следят за чем-то, пролетающим вне электрички. Возле губ давно застыла незажженная сигарета…

Он — высокий кучерявый брюнет с открытой улыбкой и лучистым взглядом — явно озабочен её состоянием. Обращается к ней вовсе не от развязности. Из желания что-то сказать, как-то привести её в чувства. Он расшаркивается, чиркает зажигалкой. Она шарахается, как от привидения. Нехорошо щурится, зло поджимая губы. Ещё больше усугубляет этим собственную странность.

Юный мальчик, сопляк совсем, а туда же. Едешь — едь спокойно. Что к окружающим приставать? Всё равно толку от этих знакомств никакого.

— Спасибо, не надо, — уклоняюсь от его огня, достаю свою Zippo.

Не от надменности — из нежелания раздавать тщетные надежды. Отворачиваюсь.

Не люблю я уличные знакомства. Говорят: «Давайте познакомимся!» Отвечаю: «Я — Марина. Вот и познакомились. Всё? Можно расходиться?» Оказывается, что нет, расходиться нельзя, потому как хотят обычно не столько познакомиться, сколько пообщаться, а точнее — пообщаться поближе. Но мне и нынешних любовников вполне достаточно. О чём, кстати, общаться? Какие у нас могут быть точки соприкосновения? Их и у близких-то людей не так много, а у таких вот случайных — и подавно не имеется. Скрасить дорогу пустой болтовней? Так не терплю напраслину, мне и самой не скучно, в сущности… Чем мы, случайные попутчики, можем быть друг другу полезны? Опыт — строгий педагог, розгами превративший меня в полного скептика — показывает, что ничем.

Особенно же не терплю знакомств в этой последней электричке. На то есть свои причины. Для меня поездка от родителей— три часа мощной извращенной клаустрофобии. Нет-нет, я боюсь не факта замкнутости пространства. Боюсь качества того, что в этом пространстве замыкается. Боюсь истеричной толпы, законсервированной в вагонах.

Тягостное воспоминание усугубляет моё дурное настроение. Пальцы непроизвольно тянутся к телефону.

— Привет, который час? — спрашиваю без особой надежды на нормальный ответ. Ну, какой человек оставит без комментариев такой нелепый звонок?!

— У тебя ж в телефоне часы есть! — смеётся Свинтус. — Опять маразматируешь?

За эти прожитые отдельно полгода, я звонила ему чуть ли не большее количество раз, чем за все предыдущие пять лет совместной жизни. Не от привязанности — из-за катастрофической неприспособленности к всякого рода бытовым несуразностям.

— Они неправильно выставлены, — ругаю часы и Свинтуса я. — Неужели нельзя просто, без подколок, ответить на вопрос? — голос мой истерично-надменен, и я сама пугаюсь собственной агрессивности. Да что ж это такое со мной делается?

— Можно, — Свинтус называет точное время, но прерывать разговор не спешит, чувствует, видимо, что со мной что-то не то, — Ты где вообще? В электричке? Может, тебя встретить?

На душе у меня настолько мерзко, что я готова согласиться. Невесть откуда взявшаяся раздражительность пугает меня больше, чем досаждает окружающим. «Да, встреть!» — уже собираюсь закричать я, но вспоминаю вдруг, что Свинтусу завтра на работу, и что полночи он будет рассказывать мне о том, какое важное утреннее совещание может сорваться из-за наших ночных буйств и его, Свинтуса, последующей недееспособности. Вспоминаю также, как хочу в горячую ванну и как не хочу ни с кем разговаривать… Ну его на фиг!

— Не стоит. Меня встретят, не переживай, — отвечаю.

— Вот у тех, кто тебя будет встречать, время и узнавай! — обижается Свинтус и обрубает связь. Жалею, что не успела психануть и «повесить трубку» первая. Наверное, у него что-то не ладится на работе. Других поводов для раздражительности Свинтуса представить себе не могу. Меня и во времена нашей совместной жизни частенько встречали, и Свинтуса, на то он и Свинтус, ничуть это не волновало. А уж сейчас и подавно тревожить не должно…

Я всё переворачиваюсь в пучине своих мрачных мыслей. Итак, время позднее. Про то, что меня будут встречать я, конечно же, наврала. Электричка опаздывает, и все мы вместе с ней. Только мы — опаздываем на метро. Электричке дальше добираться никуда не надо — она приедет на вокзал и будет дома.

Её не будут шмонать менты — вечные спутники вынужденных ночевок на вокзале: «Документы! А что это у вас в сумочке? Прокладки? Гы-гы-гы! Предъявите! Использованные? Вы сейчас доиздеваетесь!! Так, а у вас? Консервный ножик? Да это же, сука, холодное оружие!» (последняя фраза с нескрываемой радостью и мгновенной вспышкой изображения денежной купюры в предвкушающих глазах) «Пройдёмте!».

Над ней, электричкой, не будут подтрунивать таксисты: «Сколько, сколько? Да за такие деньги машина и пукнуть не согласится! Оставь себе на мороженое!».

Электричке в лицо не будут фыркать ярко накрашенные официантки пустых кафе: «Один чай и всё? Столик долго не занимать!»

Водитель рейсовой маршрутки не заявит ей, с усмешкой: «Должен к Планёрной. А поеду, куда вон тот господин с чемоданами скажет!»

Безликие тени подозрительных не будут слоняться вокруг неё всю ночь, норовя залезть, кто под юбку, а кто и в карман.

Сохраняя достоинство, опаздывающая электричка размеренно движется к вокзалу. А внутри у неё всё нарастает наше пассажирское недовольство. Всё, как в тот раз, когда я твёрдо решила впредь держаться особняком в этой электричке.

Тогда я точно так же стояла в тамбуре.

— Здесь курить нельзя, что, не видите значок? — пожилой крепенький мужичонка с двумя большими корзинами открыл дверь вагона и принялся отчитывать. Я и ещё двое курильщиков — один рыжий и крупный, другой седоватый и мизерный — удивлённо уставились на него. Вроде не проводник. Что ему не сидится?

— Здесь курить нельзя, говорю! — он последовал за мной, с трудом волоча свои вещи.

Ну что ты будешь делать?!

— А я и не курю, — спокойно улыбаюсь я, делая очередную затяжку.

— Хамка-нахалка-молодая-пигалица-я пожилой-войну прошёл-хамит! — радостно зашёлся лаем мужичонка.